Сестра самозванца - Владимир Александрович Андриенко Страница 55

– Чего это?

– Али не зришь? Золото! Золото, братка.

– И сколь здесь?

– Много. А получим мы много больше!

– Правда? – Петро не верил тому, что видит.

– Правда, братка. Много больше будет золота-то. Это я тебе говорю. Хватит нам мыкаться. Но скажи мне сразу, жива ли Елена?

Петро ответил не сразу. Он помолчал, а затем переспросил:

– Елена?

– Что с ней?

– Жива, – ответил Петро.

– Не пытана?

– Нет. Ныне не до неё. Царь помер. Новый молодой государь принял крестное целование (присягу). Многие города признали его.

– Это ненадолго.

– Как знать, брат, – сказал Петро. – Говорили не признают де царя Федора Борисыча-то. Ан признали!

– Сюда придет великий государь Димитрий Иванович!

– Тише брат! За такие слова…

– Мы одни.

– Все равно, брат.

– Да ты не робей, Петро! Не робей. Я, верно знаю, что скоро все изменится. Со мной говорил сам Мнишек!

– Чего?

– Сам Юрий Мнишек! Первый человек при царевиче. И он меня озолотить обещался. Но сие не все, брат. Быть и тебе и мне в дьяках!

– В дьяках?

– А чего нет? Али мы с тобой рожами не удались? Все будет коли сядет на трон Дмитрий Иванович.

– Дак как он сядет, брат, коли крест целовали бояре да дворяне царю Федору Борисычу!

– Да мало ли кому наши бояре крест целовали? Нам с тобой про себя думать надобно, брат. Мы на царевиче сами заработать сможем. И много! Детям и внукам останется.

Петро слушал брата. Но был он сильно напуган. Люди вдовой царицы Марии сыскивали измену на Москве. Обида на то, что разбили ему рожу в «благодарность» за службу, давно прошла. Сгоряча тогда он наговорил всякого. Был Петро весьма опаслив.

Поначалу он, конечно, брата Михайлу поддержал. Думал:

«А ежели прав Михалка? Ежели займет самозванец Москву-то? Да полно! Захотят ли бояре присягать самозванцу, коли всем ведомо, что не царевич он. Рострига и беглый монах. Так и Федор-то Борисыч чего стоит? Наши бояре-то и предадут его. А чего им? Была бы выгода».

Но затем его одолели сомнения:

«Но коли прознают людишки Годуновых? Тогда все жилы вымотают в подвалах палачи. Тогда и золота не надобно. Да и даст ли более золота Мнишек? Коли победа его будет и все по его станется. То зачем ему давать Михалке золото? А ежели я сам помогу Годуновым? Им ныне тяжко и людишки верные надобны. Они-то не пожалеют злата и дьяком меня вернее сделают.

Не верил я, что признают Федора Годунова. Но его признали! И все целовали крест новому молодому государю. А ныне могу я прийти к Годуновым не с пустыми руками».

Михайло спросил:

– Чего молчишь, брат?

– А чего говорить? Я сделаю как ты скажешь.

– И молодец. Тогда слушай…

Но у Петра в голове возник собственный план действий…

***

Москва.

Василий Шишкин.

Апрель 1605 года.

Дьяк Василий Шишкин примчался в Москву. Грамота подорожная у него была самая настоящая. Её казаки самозванца отобрали у годуновского гонца. Приметы гонца были похожи на приметы Шишкина, и потому бояться тому было нечего.

Было сказано, что дворянин Димитрий Бурцев состоит при соколином дворе великого государя. И был послан он по государевой надобности в Тулу, а ныне снова шёл к Москве.

На ближней заставе его задержали стрельцы в красных кафтанах.

«Птотазанова приказа кафтаны, – подумал дьяк. – Слава богу, нет там моих знакомцев».

Высокий сотник спросил подорожную. Дьяк показал грамоту. Тот просмотрел её и внимательно оглядел приезжего.

– Для какой надобности к Москве?

– По государеву делу! – важно заявил Шишкин.

– Ныне все по государеву делу, – нагло ответил сотник. – Но нас здеся поставили дабы блюсти интерес государев.

– Ты грамотен ли, сотник? Али не все прочел в бумаге?

– Стало ты есть дворянин сокольничего двора великого государя?

– Да. Я дворянин Бурцев.

– А ты из каких Бурцевых будешь?

Шишкин не подал виду, что ему стало страшно.

«Не хватало, дабы сей сотник знавал Бурцева покойника. Надобно врать и врать быстро».

– Природный московский, – ответил он. – Имение имею – сельцо Рогожино, да Маренино тож. Издавна наши предки служили в дворянском ополчении в ближних полках. А отец мой был причислен ко соколничьему двору еще при Иване Васильевиче. И было то в лето, когда взяли государевы полки город Полоцк.

Шишкин и понятия не имел, по какому уезду служили дворяне Бурцевы, сказал «ближние полки» для важности, и быстро перевел разговор на царя Ивана Васильевича.

Сотник слушать более не стал и отдал дьяку грамоту и велел его пропустить. Шишкин снова забрался в седло и стегнул коня.

«Берегутся на Москве, – подумал дьяк. – От того и задавал сотник мне вопросы. В воротах меня никто останавливать не станет, коли стану неспешно с важным видом ехать. Торопливость в сем деле не требуется…»

***

Выехал отряд конных рейтар. Копыта лошадей прогрохотали по деревянному настилу. Двое крестьян убрали свои повозки с дорог, и Шишкин съехал на обочину от греха.

Более никто путника не задержал, и вскоре нога изгнанника ступила на землю родного города. Для того он спрыгнул с коня и повел его в поводу.

Сколь долго он здесь не был! Сколь воды-то утекло с тех пор, как по навету врагов, выслали его, дьяка Посольского приказа, из Москвы в Новгород. Узнав про самозванца, отправился Шишкин в Москву и про все рассказал Клешнину. Но тот снова отправил его на чужбину и на сей раз еще дальше.

И вот пришло время для возвращения. Правда, пока мог он вернуться лишь тайно под чужим именем. И могли его захватить и в пыточный подвал спровадить. Пока до Клешнина достучится, его и запытать успеют. Потому хотел Шишкин сразу на подворье оружничего Клешнина ехать, но известие о смерти царя Бориса остановило его. Благо, что зашел дьяк в трактир пропустить пару стаканчиков и закусить. Там и узнал он о кончине царя Бориса.

В дымном большом помещении было много народу. Все вполголоса обсуждали новости, и пили хлебное вино. Целовальник46 стоял у большой бочки и деревянным ковшом разливал водку в кружки.

– Помер Бориска! – вдруг сказал юродивый Гриша во весь голос.

Гриша был известен на Москве как человек святой и праведный. Лет десять он не мылся, ходил всегда в латаном драном кожухе, грязных штанах и старых лаптях. На его шее висели ржавые цепи. Шапки юрод не имел вовсе. Длинные засаленные волосы его были всклокочены и торчали в разные стороны.

Находило на Гришу иногда просветление, и начинал он, не боясь наказания, вещать «божью волю». Про сего юрода Шишкин слыхал еще когда жил на Москве, но видеть лично не видел.

Люди испугались тех слов, хотя и сами знали ту новость. Они такоже говорили про сие, но не столь громко. Ему юроду всегда вольготно языком болтать, а пострадают они – люди сторонние.

– Чего дрожите, христиане? – без страха спросил