Юрий Вахтин - Приговор Страница 56

   В 22.05 начали дружно прощаться за руки, стали быстро расходиться. Ни шума, ни споров за столом не было. Со стороны просто казалось - сидят, беседуют, может, отмечают чье-то торжество. Расходились по двое, реже по трое, с одним охранником, подъезжали машины, выходили очередные, все так же четко, без сутолоки. Каждый знал свое место, свои дальнейшие действия. Все четко и отлажено. Галина даже удивленно покачала головой.

  И все, никто не позвонил Галине ни от Скрыльникова, ни от Короля. И самое удивительное, жучков на столах уже не было. Никто посторонний не мог зайти, только свои рабочие. Неужели кто-то из персонала кафе работает на контору? Все молодые девчонки, ничего плохого за ними она не знала. Галина платила хорошо, поэтому текучки в кафе не было. Все работают уже давно. Кафе, а по выходным - "ночной клуб" приносили хороший доход и устраивали сюда, даже уборщицу, в основном по знакомству, по звонку.

  "Да, Галина Ивановна, детектив из вас совсем никакой. Даже своих людей не знаете", - подумала Захарова.

  Галина уходила из кафе уже в первом часу ночи. Завела свою машину, поехала, на перекрестке ее резко подрезали темные "Жигули", она даже цвет не успела рассмотреть, резко свернула вправо, чтобы избежать столкновения. Хорошо, что движения в этот поздний час уже практически не было. Откуда-то сразу появилась машина ДПС, она, видимо, ехала навстречу Галине и лихому водителю. Стали составлять протокол. Водитель темных "Жигулей" был пьян. Совпадение или все разыграно преднамеренно? Галина заволновалась. Гаишник, капитан, проверявший ее документы, неожиданно сказал тихо, но отчетливо:

  - Галина Ивановна, я видел недавно очень старинную скрипку, - и уже громко добавил: - Пройдемте, Галина Ивановна, нам необходимо взять у вас пробу на алкоголь.

  - Я не пила, товарищ капитан. Я...

  Галина не успела договорить.

  - Все так говорят и лихач, что вас чудом не стукнул, на ногах плохо держится и тоже говорит: "Я не пил". Порядок есть порядок, Галина Ивановна. Пройдите в нашу "Волгу", на заднее сидение, пожалуйста.

  Галина молча вышла из своих "Жигулей", подошла к милицейской "Волге", задняя дверь чуть приоткрыта. Галина села на свободное место. Рядом в форме старшего лейтенанта милиции сидел Скрыльников, он протянул ей трубку пробы на алкоголь.

  - Дышите, пожалуйста, Галина Ивановна, - и совсем тихо на ухо: - все прошло в кафе блестяще. Кто этот лихач, мы пока не знаем, думаю просто совпадение. Мы были рядом, хотели проводить вас до дома. Все, теперь езжайте смело, синяя шестерка проводит вас, она стоит на той стороне улицы. И еще - малейшая опасность или какое-то смутное подозрение, сразу звоните нам на телефон, который я вам дал. Хорошо? Спокойной вам ночи. Берегите себя, Галина Ивановна, нам вы очень дороги, - серьезно сказал Скрыльников, сам все это время он что-то писал в протоколе.

  - А вам, Павел Николаевич, я тоже дорога? - Галина даже покраснела от этого вопроса, что не бывало с ней, наверное, с детства.

  - А мне больше всех, - тем же тихим спокойным голосом ответил Скрыльников и громко продолжил: - Вы свободны. Спасибо. Извините нас - служба. Счастливого вам пути.

  Галина доехала до дома без происшествий, в зеркало заднего вида она видела, что синяя шестерка, держась на расстоянии, следует за ней. Галина поднялась на третий этаж, открыла дверь своей квартиры и, не зажигая свет на кухне, окно из которой выходило на проезжую улицу, слегка отодвинула занавеску, прижалась к стеклу. Внизу, на проезжей части, немного не доезжая до ее подъезда, стояла синяя шестерка недалеко от фонаря уличного освещения. Галина включила и через несколько секунд выключила свет. Через минуту, когда она снова посмотрела на улицу, машины уже не было. Они даже знают ее окно! А может, за рулем был Павел? Галина улыбнулась, на душе было спокойно и уверенно, несмотря на происшествие на перекрестке.

  - Счастливого пути, товарищ капитан, - шепотом сказала Галина и снова улыбнулась.

- 28 -

  Дни пошли однообразно. Времени всегда не хватало: завтрак, обед, ужин. Ежедневные проблемы. Виктору нравилось на пищеблоке, и эта постоянная загруженность, необходимость ежедневно принимать десятки решений отвлекали от мыслей.

  - Мыслей у осужденного должно быть две, - сказал как-то на утреннем построении начальник отряда Селезнев, - хорошо работать и хорошей работой заслужить скорейшее возвращение домой.

  Наверное, он прав. Но сущность человеческого сознания не может по команде перестроить свои мысли, свою психологию. Когда еще один день заканчивался, все перемыто, все приготовлено на будущее утро, Виктор часто задерживался один на пищеблоке. Писал стихи или просто сидел, размышлял, как говорил он сам себе. Времени на стихи было много, но иногда днем, во время работы, в голове рождалось четверостишье, и потом, вечером, оставшись один, Виктор развивал эту мысль.

   Стихи почти всегда были грустные; вернее, грустные лучше получались. Удачные стихотворения на взгляд Виктора он записывал в специальную общую тетрадь, которую назвал "Голос за стеной". Разлука, ожидание, наверное, в местах лишения свободы - это главная тема и основные мысли всех осужденных. Только очень часто, наверное, по стечению обстоятельств бывшие осужденные, оказавшись на свободе, все быстро забывают: и бессонные ночи, и обещания начать новую жизнь, осмысливание каждого шага, приведенного сюда, за высокий каменный забор СИЗО. Где и когда нужно было остановиться, чтобы не сделать этот последний шаг?

  Почти всегда мысли, с чего бы они ни начинались, возвращались к Вике. Где она? Что с ней? Ни одной строчки после его письма - стихов. Ни одной. Он обидел ее? Сделал больно? Но ее обида была не адекватна его обиде. Наверное, будь он на воле, а не здесь, когда его передвижения строго ограничены, даже после всего произошедшего он пришел бы к ней. Хотя бы для того, чтобы понять, почему она так поступала с ним? Неужели все способно простить человеческое сердце? Неужели любовь так слепа и может забыть измену, предательство, ложь? Как можно было, вернувшись со свидания с Лобовым, клясться ему в вечной любви? Зачем? Ради чего? Они были свободные люди. Их не связывали дети, клятвы, что обычно связывает семьи, где появляются трещины в отношениях, но семьи живут, не распадаются. Квартира, в которой они жили? Нет, это смешно, Лобов снимал двухкомнатную для нескольких часов свиданий, и в ней они могли с ним жить. Наверное, это было условие и требование Лобова не рвать отношения с Виктором, и Вика просто подчинялась Лобову; значит, сильно любила.

   Почти всегда в своих мыслях даже после всей трагедии Виктор невольно оправдывал Вику и обвинял больше Лобова. Опытный ловелас обманул запутавшуюся в себе девушку. Любовь слепа, и нет предела прощению для любящего сердца. Но письма нет и, скорее всего, никогда не будет, хотя Виктор каждый раз, приходя с работы, с невольной дрожью брал оставленные дневальным письма на своей подушке. Письма от друзей, но никогда от Вики. Когда Галина на свидании сообщила ему, что Вика оставила ребенка в роддоме, Виктор вначале не мог поверить. Вика, которая с таким жаром, с таким азартом рассуждала о жизни, о смысле жизни и роли человека в его судьбе. Вика, которой он восхищался год назад, Вика, которая со слезами на глазах рассказывала о своем полуголодном детстве, о том, как росла, не зная и даже не видя отца, и когда даже элементарное для нормальной жизни в их семье приходилось экономить. Она не могла так поступить. Та, его Вика. Вика, которой он верил и которую любил; та, которая еще, наверное, не забыта его сердцем до конца.

  В тот же день, придя со свидания, Виктор написал два четверостишия.

   Память по прошлому пущу,   Вспомню лишь светлое былое,   Среди пустого отыщу   Своё, родное, дорогое.

   Я назову своей судьбой   То, что память не забудет.   Очень жаль, только со мной  В этот час тебя не будет.

  И все, как отрезало. Ни строчки, чтобы развить, продолжить эту тему. А нужны ли они еще, строчки? Этими восемью короткими строчками, наверное, он сказал все... Выразил всю боль, что была, в его душе даже не осталось места для памяти о Вике. Виктор врал себе. Это было написано спонтанно, под впечатлением от известия об оставленном ребенке. Выходит, он совсем не знал свою Вику, а была ли она его хотя бы час, хотя бы минуту. Его было только тело в часы их свиданий, а душа? Где была ее душа? Память не может выбросить из сердца боль, время способно лишь заглушить эту боль. Но жизнь продолжается, то, что вчера было мечтой, завтра может стать черной пустотой в душе. Так было, так будет.

  Раздача завтрака уже завершалась, рабочие на коридорах собирали, носили посуду на посудомойку. Редкие минуты, когда можно перевести дыхание, на часах 7.45, через 18 минут приходит Евгения Ивановна. Она всегда пунктуальна, и если в 8.03 ее нет на пищеблоке, значит, что-то произошло. Виктор сидел за столом в предскладском помещении, с утра в голове засело четверостишие: