Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Лыжина Светлана Страница 57

Мелькнула мысль: "Неужели это наш вчерашний соловей? Первый министр убил своего секретаря за болтливость? Но откуда могло стать известно, что секретарь разговорился? В любом случае, если в шкуру зашит секретарь, то моему хозяину это не понравится. Кто же будет свидетелем, если свидетель мёртв?"

Вот почему следовало обязательно выяснить, кто же зашит в шкуру, и для начала Арис решил просто спросить - якобы случайно столкнулся со слугой-носильщиком на соседней улице и воскликнул:

- Эй! Всю дорогу загородил! Что это у тебя на плечах?

- Мёртвый невольник, - буркнул слуга, недовольный тем, что нести тяжесть ещё долго и никто не поможет, а Арис, конечно, до конца не поверил ответу про невольника и решил проследить.

Тень легко может стать незаметной. Скрываясь за углами домов, она обнаружила, что слуга первого министра со своей ношей направился вон из города. Затем пришлось оставить позади пригород, и вот Арис, стоя за стволом раскидистого дерева, увидел, как носильщик с трупом на плечах спускается по пологому берегу реки. Даже невольника, если он мусульманин, следовало похоронить. Если же мертвеца выбрасывали в реку, значит, он либо был христианином, либо провинился так сильно, что его решили наказать не только смертью, но и отсутствием достойного погребения.

Как бы там ни было, мертвеца, зашитого в шкуру, явно собирались отправить плавать, а Арис никак не смог бы его выловить, оставаясь незамеченным, поэтому припустился бегом вдоль берега, надеясь, что труп застрянет в камышах где-нибудь ниже по течению.

Как нарочно, труп понесло на середину, а там продержаться на плаву он мог не слишком долго. "Как только вода просочится под шкуру, мертвец пойдёт ко дну и всплывёт нескоро", - думал Арис.

Юноша уже успел решить, что лучше не рассказывать своему господину о мертвеце, вынесенном из дома первого министра, как вдруг на глаза попалась лодка, а рядом - хозяин-рыбак.

Рыбак явно не являлся турком, но и греческого языка почти не знал. Наверное, это был болгарин, ведь в окрестностях Эдирне жило довольно много болгар.

В итоге Арис на смеси турецкого и греческого, а также языка жестов объяснил, что надо выловить из реки вон тот "кожаный мешок", который плывёт вдалеке, и что эта услуга будет оплачена.

Вид денег сразу сделал болгарина понятливым. Он вместе с Арисом сел в лодку и быстро догрёб до середины реки, однако втащить находку в утлое рыбацкое судёнышко не получилось. Находка намокла, отяжелела, и судёнышко грозило перевернуться, если слишком сильно наваливаться на один борт. Тогда рыбак подцепил "мешок" багром, велел Арису не выпускать багор из рук, а сам сел на вёсла, и пусть юноша очень опасался, что находка утонет прежде, чем её успеют дотянуть до берега, всё обошлось.

После стольких хлопот тень оказалась даже разочарована, когда разрезала зашитую шкуру и увидела, что мертвец - не секретарь первого министра, а неизвестный старик. На шее старика обнаружился деревянный крестик, так что теперь сделалось понятным, почему этого невольника поленились предавать земле.

Арис устало побрёл прочь, но его остановили крики болгарина, возмущённого, что мёртвого христианина бросили вот так на берегу. Болгарин, судя по всему, и сам был христианином. А теперь получалось, что на его попечение оставили неизвестного покойника. А кто его будет хоронить? Кто оплатит отпевание?

Арис мог бы просто убежать, чтобы не возиться со всем этим, но он, сам не зная почему, вернулся и дал болгарину ещё денег, объяснив, что это - на похороны.

Конечно, было бы правильнее самому договориться обо всём с местным священником, но разговаривать со священником Арис ни за что бы не стал. В нём по-прежнему слишком сильно было отвращение ко всем церковникам.

* * *

Шехабеддин ждал продолжения разговора со своим юным повелителем целый день, но ждал не напрасно. После получения новости о том, что Халил-паша принимает подношения от румов, Мехмед снова позвал евнуха к себе, когда закончил дела с бумагами, то есть поздно вечером.

Встреча состоялась всё в той же комнате личных покоев. Правитель, теперь одетый тщательно и аккуратно, в красный кафтан поверх жёлтого, задумчиво восседал на возвышении среди подушек и потягивал подогретое вино из пиалы, а рядом на столике стоял чайничек.

Евнух подумал, что сейчас сын чем-то напоминает отца, Мурата, и Мехмед будто угадал эти мысли:

- Шехабеддин-паша, как ты полагаешь, в глазах Халила я сейчас больше похож на своего отца, чем прежде?

- Повелитель, - отвечал евнух, - твой отец для Халила-паши был образцом правителя, сильного и мудрого. И если Халил стал видеть в тебе силу и мудрость, значит, считает тебя похожим на образец.

Мехмед запоздало предложил евнуху сесть на ковры перед возвышением и снова отпил из пиалы:

- Знаешь, в чём для Халила разница между мной и моим отцом? Мой отец мог казнить Халила за непослушание, а я не могу. Помнишь, что ты сам говорил мне полтора года назад, когда мой отец умер? Если я отдам приказ казнить Халила, то мой приказ вряд ли будет исполнен и вместо этого начнётся смута.

- Я думаю, повелитель, что сейчас положение дел меняется, - сказал евнух. - Чаша весов всё больше склоняется в твою сторону.

- Вот я и хочу увидеть, насколько сильно она склонилась, - ответил Мехмед. - Поэтому отправь сейчас кого-нибудь к Заганосу-паше. Хочу говорить с вами обоими.

Заганос, предупреждённый Шехабеддином, ждал, что султан позовёт для разговора, поэтому явился на зов уже через полчаса, благо его дом находился совсем не далеко от дворца.

Войдя в комнату и поклонившись султану, Заганос невольно бросил взгляд на друга, продолжавшего сидеть на коврах возле возвышения, и этот взгляд не укрылся от внимания Мехмеда. Султан чуть улыбнулся, довольный: ему нравилось, что двое его самых верных слуг всегда действуют сообща.

- Заганос-паша, Шехабеддин-паша, - задумчиво произнёс юный правитель, когда визир также уселся на ковры почти рядом с начальником белых евнухов, - я поразмыслил об истории с золотом румов. Поведение Халила мне не нравится. Если румы хотят делать моему слуге подношения, то пусть. И если Халил хочет принимать эти подношения, то пусть. Но не забыл ли он, кому служит? Не забыл ли он, что его господин - я? Не забыл ли он, что следует думать прежде всего о моих целях?

Вопрос был весьма серьёзный, ведь Халил-паша прекрасно знал, что войны с румами уже никак не избежать. Первый шаг к ней был сделан несколько месяцев назад, когда Мехмед построил недалеко от главного города румов мощную сторожевую крепость. Её возвели на берегу пролива - на том же берегу, где стоял город, но не ввиду городских стен, а подальше к северо-востоку, чтобы корабли из Чёрного моря не могли проплывать по проливу и достигать города, если не будет на то воли султана.

- Когда мы строили крепость на берегу пролива, - продолжал Мехмед, - Халил не очень-то охотно строил свою башню.

- О да! - подхватил Шехабеддин. - А ещё он пытался своими словами разрушить то, что наш повелитель строил. Например, здание веселья и уверенности в победе.

Евнух прекрасно помнил историю того строительства. Она показала, что не зря "верная тень" минувшей зимой ездила в столицу румов и что юный султан был твёрд в своих намерениях захватить этот город, хотя поначалу всё выглядело совсем иначе.