Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1 Страница 58

— Ты — дурак! Тебе повезло: ты уже избавился от всего и останешься жить. А я, что бы ни случилось, я по-прежнему останусь делить судьбу своей армии! И таким, как я, останется одно — погибнуть! Забери это поганое золото…

Возница встретил полковника словами:

— В лесу там стреляли!

— Это я стрелял, — ответил Пеккала…

В сизой морозной дымке тянулась дорога к фронту — там ждали полковника важные дела.

— Белая! — крикнул солдат, и ракета с шипением взмыла в небо, а навстречу ей с другого конца деревни выплыла, разбрызгивая искры, еще одна белая ракета.

— Зеленая! — крикнул солдат, и две зеленые ракеты снова, прочертив две красивые дымящиеся дуги, описали в небе законченные эллипсы.

— Я не думал, что москали пойдут на переговоры, — сказал переводчик-шюцкоровец.

Юсси Пеккала скинул шубу и остался в одной шинели. Верха кепи он загнул, и его маленькие приплюснутые уши сразу запылали на морозе.

— Переводчика не нужно, — заявил полковник. — Я пойду один. Дайте мне белый флаг…

Помахивая белым флагом, он не спеша тронулся вдоль деревенской улицы. Было удивительно безлюдно, даже не слышался лай собак. Половина деревни была финской, другая половина — русской. Черная тряпка полоскалась над крышей дома старосты, — жители деревни перемерли все до одного от какой-то эпидемической болезни, занесенной войной в эти края, и теперь надо было что-то решать.

С другого конца деревни, навстречу финскому полковнику, шагал советский офицер. Еще издали они, два противника, стали прощупывать друг друга настороженными взглядами. Молодцеватая фигура русского остановилась в нескольких шагах от полковника.

— Капитан Советской Армии Афанасий Керженцев, — назвал он себя. — Уполномочен командованием фронта вести с противной стороной переговоры о временном перемирии для обезвреживания полосы совместных боевых действий!

Назвав в ответ себя, Пеккала слегка поклонился.

— Я надеюсь, — сказал он, — что гуманные соображения, заставившие наше командование обратиться к вашему с просьбой о перемирии, будут понятны русскому уполномоченному?

— У вас побелело ухо, — неожиданно ответил Керженцев. — Лучше всего — шерстяной перчаткой.

— Перчаток никогда не ношу. Попробую снегом.

— Возьмите тогда мою, — предложил советский офицер.

— Благодарю вас, — невольно рассмеялся Пеккала. — Если наши переговоры пойдут на таком же уровне понимания и доброжелательности, то заранее могу вас поздравить с успехом.

— Может быть, — предложил Керженцев, — вы пройдете в наше расположение? Мое командование гарантирует вам полную неприкосновенность личности.

— Да, — согласился Пеккала, — я хочу даже, чтобы эта гарантия была полной, ибо мне, при всем моем уважении к русской каше, не хотелось бы попадать вторично в плен к русским!..

Они тронулись на окраину деревни. Пеккала — слева, Керженцев — справа. Шагали в ногу. Гулко скрипел снег. Солнце кровавым пятном закатывалось за кромку леса.

— Я не думал, что финны умеют шутить, — неуверенно признался русский капитан. — Вы меня извините…

— Что ж, я, наверное, плохой финн: я говорю все, что думаю!..

Мирные переговоры в масштабах небольшой линии фронта прошли быстро и успешно. Пеккала внутренне уже давно подготовил себя к сопротивлению притязаниям русских. И был очень удивлен, когда русский парламентер предложил взять за основу мнение советского командования — отвести русские войска назад, предоставив финнам право самим решать судьбу заразной деревни.

— Мы, — сказал Керженцев, — согласны отойти за рубеж нашей старой оборонительной полосы. Вопросы территориальности нас в данный момент интересуют менее всего!

Пеккала был поражен, откуда у русских такая уверенность в себе? Ведь они запросто дарят финнам большой кусок фронтовой полосы, который стоил крови обеим сторонам!

«У этого русского простая, но славная рожа!» — подумал Пеккала и дал свое согласие.

— Я думаю, — сказал он, — мы на этом решении и остановимся. Хотя… Хотя, честно говоря, мы не рассчитывали на такой исход переговоров!

Когда договор был закреплен, они посмотрели на часы, — прошло всего семнадцать минут с того момента, как они встретились. Эта легкость, с какою был разрешен сложный вопрос, сразу сломала хребет враждебной напряженности в отношениях, и они оба улыбнулись друг другу.

— Знаете, — сказал капитан Керженцев, — а ведь мы не собираемся долго воевать с вами!

— А мы не собираемся настаивать на обратном.

— Обратное — это ваша гибель.

— Может быть, — кивнул Пеккала. — Экономическая.

— И — политическая, — вкрадчиво закончил русский.

Они обменялись сигаретами, и Пеккала, распахнув куртку, сказал:

— Позвольте мне быть тоже откровенным с вами до конца.

— Даже прошу, — ответил Керженцев.

— Вы, русские, — начал Пеккала, — вы же ведь наивные люди! Вы носитесь, как курица с яйцом, со своими идеями мировой революции…

— Не совсем так, — перебил его Керженцев.

— Простите… И вы очень обижаетесь на тех людей, которым ваш коммунизм не нравится. Вот — я! Я принадлежу к той категории людей, которых на вашей родине принято называть «кулаками». Да, у меня своя усадьба. Пусть и небольшая. Всего тридцать гектаров. Я нанимал до войны батраков. И мне такое положение нравится…

— Мы не вмешиваемся, — ответил Керженцев.

— Кажется, — продолжал Пеккала, — что наши послевоенные отношения должны строиться на уважении. Я не поеду к вам за батраками, а вы не лезьте к нам со своими колхозами. Вы лучше продайте нам апатиты. А мы продадим вам чудесную бумагу и целлюлозу…

Собираясь уходить, Пеккала осторожно спросил:

— Очень хочу спросить… Как ваш Пиетари?

— Говорят, что Ленинград сильно разрушен.

— Это — немцы… Мы, финны, не обстреливали Пиетари.

— Но зато вы, финны, замкнули кольцо блокады с севера, и вы так же ответственны за гибель населения. Как и немцы!

— Только не ставьте меня рядом с немцами, — вырвалось у Пеккала с какой-то надрывной болью.

Обратно он вернулся уже поздно ночью. Окно его комнаты еще светилось. Выбравшись из саней, полковник подошел ближе и заглянул внутрь. Кайса сидела за столом и в каком-то странном отупении смотрела перед собой.

«Что мне с ней делать? — подумал он. — Зачем она мне?..»

На столе его ждал ужин, прикрытый газетой. Сухие носки грелись на приступке печи, и, надевая их, Пеккала заметил свежую штопку.

— Вы, кажется, неплохая хозяйка, — заметил он.

— Навряд ли, — ответила женщина.

— О, и кофе! — обрадовался Пеккала, подвигаясь к столу. — Откуда эта роскошь?

— Я достала в Петсамо. У немцев. Это — бразильский. Он очень хороший…

Мужчина с доброй улыбкой посмотрел на нее, задумался.

— Так, так… Ну, что же мне сказать вам?

— Хорошее, — ответила Кайса. — Мне надоело плохое! Пеккала отхлебнул кофе, поставил чашку.

— Я сейчас разговаривал с русскими офицерами, — сказал он. — И вот вам хорошее: судя по всему, война скоро должна закончиться!..

Кайса осталась ночевать у полковника.

Нансен и Сережка

Шхуна теперь имела свою классификацию: не просто шхуна — мало ли их на синем море да белом свете! — а научно-исследовательское судно. И дали ей имя ученого — коротко, просто и строго. Так и вывели на черном смоляном борту свинцовыми белилами: К. М. КНИПОВИЧ

Антип Денисович сам проследил за тем, как писали имя корабля, а потом говорил Ирине Павловне:

— Слыхал, слыхал об этом профессоре. Ведь он еще до революции здесь бывал. «Андрей Первозванный» — вот на нем он до самой Христиании плавал… Я и Степана Осиповича помню, когда он сюда свой «Ермак» приводил, в Печенге на рейде стояли. Ай да адмирал был!.. Широкий такой, добрый, и все бороду поглаживать любил. И нашим братом не брезгал. Смотришь, сидит со стариками, про льды разговоры ведет… Много я хороших людей знал, а и сволочей видать приходилось. В интервенцию на самого генерала Миллера нарвался однась. Нос у него, как у самого что ни на есть пропащего пьянчуги, кра-а-асный… Три месяца велел меня в кутузке держать за то только, что я перед ним шапчонку свою не сдернул…

Уже в институте, подходя к кабинету, Ирина Павловна услышала голос аспирантки Раисы Галаниной, разговаривавшей по телефону.

— Рябинина? — говорила та. — Ее нет, еще не пришла… Рябинина поспешно открыла дверь, но было уже поздно.

— Ой, а я повесила трубку, — разочарованно сказала девушка. — Но, очевидно, позвонят еще, потому что вас спрашивают с самого утра.

— А кто?

— Не знаю. Какой-то мужской голос.

— Ну ладно. — Ирина Павловна стала надевать халат. — Я сейчас иду в лабораторию. Стадухин уже там?

— Нет, пошел в мастерскую, где вы заказывали метки для кольцевания рыбы. — И, опечаленно вздохнув, добавила: — А я с ним опять поругалась.