Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая Страница 58

— Назовите Марусей.

Я засомневалась.

— Вы считаете это неприличным? Общеизвестный бзик, будто нельзя давать животным человеческие имена. На бзики подобного рода надо уметь плевать. Хорошая собака во сто крат лучше иного человека.

Я бережно понесла Марусю домой, имея твердое намерение воспитывать щенка в строгости.

В первую же ночь, устроенная на теплой подстилке на полу, собачонка разрыдалась. Пришла мама, сказала, что у меня нет сердца, и унесла плачущего ребенка к себе в кровать. С тех пор Маруся там и спала, а я утратила на нее все права. Она признавала только одну хозяйку — маму и долгие годы отдавала ей нежную собачью любовь и бескорыстную преданность.

7

Корсика

На лето Татьяна, как всегда, собиралась закрыть мастерскую и ехать на юг. В прошлом году с отдыхом у меня ничего не получилось, а тут я решила куда-нибудь укатить. «Белые медведи» собирались на Корсику. Я подумала и поехала договариваться.

— На какое время ты хочешь ехать?

— На все лето, до сентября.

Но когда произвели расчет за дорогу туда и обратно, за пребывание в лагере, оказалось, что денег не хватает. Коля Земсков посоветовал:

— Ты уплати сейчас за дорогу и частично за лагерь, а остальное потом, на месте.

На том и порешили. Выдали расписку, велели не опаздывать на поезд. Он уходил с Лионского вокзала в десять часов. И еще вослед кричали ребята:

— Наташа, не забудь, послезавтра у входа под большими часами!

Я вышла из конторы на улицу. День жаркий, народу много. С улицы де ла Помп я свернула на бульвар Гюго. Здесь ко мне прицепился лысоватый мужчина, прилично, даже изысканно одетый. Такие заигрывания на улицах были привычным делом, но мне всегда в досаду, а сегодня особенно. Я презрительно глянула на светящиеся залысины, ничего не ответила и гордо зашагала дальше. Он — за мной.

Внезапно в голову пришла дикая мысль. Что если остановиться и попросить у него денег взаймы? Вот так прямо и сказать: «Мсье, одолжите немного денег, мне для поездки на Корсику не хватает». Не даст ведь, зараза, ни за что не даст без маленькой услуги взамен. Я ускорила шаги, он отстал.

Я стала развивать преступные мысли дальше. Почему я, собственно, не могу украсть? Так просто. Достану из сумки рабочие ножницы, подойду хоть вон к той раззяве возле киоска и срежу соблазнительную сумку на ремне.

Не сделаю. А интересно знать, почему? Почему одни могут, а другие не могут? Не трусость же меня останавливает. И потом, если боязно резать сумку, можно побежать за лысым франтом, голова его еще мелькает в толпе. Совсем уж пустое дело.

Совершив такое прегрешение в мыслях, я вышла на площадь Звезды и села на скамейку. Возле ног копошились голуби, что-то находили, клевали среди плотно пригнанных булыжников, утробно разговаривали на голубином языке. Во все стороны от площади лучами разбегались широченные прямые бульвары. В центре, незыблемая, тяжко давила землю Триумфальная арка.

Ох, не пора ли мне к попу да не покаяться ли во грехах тяжких? Сказано в писании — мысленное прелюбодеяние — все равно, что содеянное. Искоса глянула я на пламенное солнце, и оно ослепило меня. Поплыли перед глазами багровые круги. Прозрев от минутной слепоты, я сказала голубям: «Вот так-то, братцы мои». Они не поняли. Важно прогуливались, надували грудки, вспархивали, улетали, на их место прилетали новые.

Ладно, нельзя грешить. Но помечтать-то можно! Вот встану, пройду десять шагов и найду кошелек с деньгами. Повертелась, определила сторону, где лежит на земле и ждет меня пухлый коричневый кошелек. Он слегка припорошен пылью, топтались по нему голуби, невнимательный прохожий наступил, не заметил, дальше пошел, оставив на новенькой коже полукруглый отпечаток каблука.

Мечтать я умела… Бог с ним, с сафьяновым кошельком! Никто никогда не терял его для меня на самом деле. Кошелек — это пустяки, это минутная слабость. Я книги целые сочиняла! Только они не были написаны, я читала их в собственной голове. Я могла прекратить это тайное чтение в любой момент, заняться реальными делами и переживаниями, но и продолжить, освободившись, тоже могла. Я думаю, если бы меня надолго поставили вниз головой, я бы и в этом положении умудрялась сочинять свои истории.

Мимо прошли люди, голуби вспорхнули. Я очнулась. Решила не утруждать себя праздным хождением в поисках придуманного кошелька, а спуститься в метро и поехать к Оленьке. Она снова лежала, но не дома, а у Татьяниной тетки Сандры. Навестив однажды подопечную, Александра Дмитриевна сочла необходимым вытащить ее из тесной квартиры от плаксивой бездеятельной матери и перевезти к себе.

Минут через десять я звонила у знакомой двери. Открыла Сандра, немолодая уже, но такая же осанистая и высокая, как Татьяна. Весело, как мне показалось, вскинула густую бровь, весело крикнула в комнаты:

— Оленька, к тебе гости пришли! — и повела к ней.

Она лежала неподвижно, еще более похудевшая и пожелтевшая, вдавленная в подушки. Услыхала мой голос, улыбнулась и протянула руку. Совсем детские пальчики.

Стараясь придать глазам веселое выражение, я стала рассказывать о своих грехах. Повесть о лысом ухажере (а я еще приукрасила ее остроумными ответами, не произнесенными на самом деле) развеселила Оленьку. Она стала смеяться тихим, как шелест сухой травы, смехом.

Хотелось уткнуться рядом в подушку и горько плакать над этой уходящей, невыполненной жизнью. Уже ясно было — выздоровление не наступит, а веселая бодрость Сандры всего лишь святая ложь живого и здорового человека. Живой и здоровый человек знает день, знает час, когда в доме поселяется смерть, но он обязан скрывать это знание от больного и наполовину умершего, чтобы тому не было страшно перед самым последним страхом.

Я не расплакалась. Напротив, стала еще веселее болтать о денежных затруднениях. Какими же они сразу стали мелкими и ничтожными! Оленька задумалась:

— Нет, ты обязательно должна поехать на Корсику. Ты должна хорошенько отдохнуть и развеяться… Ты бы мне писала, присылала красивые открытки. Чтобы на них были горы и море. Я очень люблю море. Когда я была маленькая, мы жили на острове, а кругом было море. Подожди, как это называется?

У меня перехватило дыхание от неожиданности. Неужели Оленька жила с нами на Антигоне?

— Антигона, — подсказала я.

— Ах, нет. Хильки, Холки…

— Халки, — назвала я соседствующий с Антигоной остров, — но ты про это никогда не рассказывала.

— Да к слову как-то не приходилось. А ты, что же, была на Антигоне?

Мы стали вспоминать наши острова и детство. Оленька даже порозовела. Вдруг перебила себя саму и хитро глянула.

— А хочешь, подскажу, где взять деньги? — она протянула руку, высвободила из-под блузки мой крестик на золотой цепочке, — ты крестик оставь, а цепочку заложи в ломбарде. Осенью заработаешь на шляпах и выкупишь обратно. Видишь, какая я практичная, а тебе в голову всякая чепуха лезла.

После этих слов она закрыла глаза. Устала. Я нагнулась, поцеловала ее. В ответ Оленька едва шевельнула губами, подняла и уронила руку, словно отпустила мои грехи. Я бросилась вон из комнаты, простилась с Сандрой. Она смотрела на меня вовсе не веселыми, а печальными, все ведающими глазами.

С деньгами я выкрутилась, как научила Оленька. Я собралась, а через день Саша погрузил вещи на такси, посадил нас с мамой, и мы поехали на вокзал, где возле четырехгранной, темной башни с белыми циферблатами на каждой стороне уже толпились наши ребята. Дождавшись всех, сквозь шумную толпу суетливых, взволнованных пассажиров, отправились на перрон. Солнце в тот день заливало город, всем было весело.

В вагон набилась шумная ватага. Смеялись, высовывались из окон, махали провожающим. Мама прыгала на месте, пыталась достать мою руку. Не достала, засмеялась и крикнула:

— Ты обещаешь не заплывать далеко? Обещаешь?

Поезд тронулся, и я отправилась в путешествие.

С Корсики я писала: «Милая Оленька, спасибо тебе! Ты надоумила, как раздобыть денег, и нисколько не жалко, даже если моя цепочка пропадет, — так здесь хорошо. Кругом оранжевые, розовые и красные скалы. В сочетании с синим морем — как будто на другой планете.

Уже вечер. Отдыхаю от солнца и пишу тебе. Мне очень тебя не хватает. Знаю, ты скажешь: «Ах, глупости, кругом столько хороших людей!» Да, наши «белые медведи» все очень добры и предупредительны, но подчас утомляет их буйное, чрезмерное веселье».

Я писала, будто она совершенно здорова. Корсика ошеломила, и я совершенно забыла про другой мир, далекий, затаившийся и совсем не страшный.

Я писала:

«Прости за сумбур, за чрезмерные восторги. Начну с самого начала и по порядку.

Пароход из Марселя привез нас в Аяччо, но осмотреть город в тот день мы не успели. Сразу погрузились на машины и поехали. Через полчаса были на месте. Поставили палатки, разместились и только под вечер получили возможность хорошенько осмотреться. Я бывала раньше на юге, но такой сдержанной, такой строгой красоты не видела никогда. Наши палатки, целый городок, стоят на покатой поляне у самого моря. Над морем — небо. Тоже синее. Пляж в десяти шагах от лагеря, и заканчивается он выдающимся в море скалистым мысом. На мысу, среди рыжих, невысоких скал расставлены темные сосны. Аяччо — рядом, можно ходить пешком, всего четыре километра.