Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 58

Итак, вино было доставлено по назначению, по-прежнему стояли ясные, погожие дни, и виноградные гроздья зрели и наливались соком. И теплыми ночами, говорил нам Старая Лоза, слышно было, как виноградины набухают под кожурой и так наливаются, что, того гляди, лопнут. Вино мы сдали, и теперь, даже если фальшивая стена будет обнаружена, что казалось нам маловероятным, нас это уже не беспокоило. «Зачем кому-то что-то искать, если ни у кого ничего не пропало?» — спрашивали мы друг друга. Можно было сказать, что Санта-Виттория обрела уверенность в себе. А если Италия катилась к свиньям собачьим, то это уж ее собачье дело.

Самым же удивительным было то, что между капитаном фон Прумом и Итало Бомболини росла и крепла дружба. Говорят, каждый немец испытывает желание подмести грязное крыльцо своего соседа, и в этом смысле фон Прум не являлся исключением. Он принялся перевоспитывать нашего мэра. Он следил за тем, чтобы мэр ежедневно брился, причесывался и, когда надо, подстригал волосы. В сентябре, в день рождения Бомболини, когда ему стукнуло сорок восемь, немец послал его мерку в Монтефальконе, и через две-три недели оттуда прибыл костюм, заказанный на деньги фон Прума.

— Если ты хочешь разделить со мной управление го родом, — сказал немец, — то ты должен быть достоин меня.

Капитан работал в это время над первым черновиком «Бескровной победы», и вот тогда-то между ним и мэром и стали завязываться беседы на отвлеченные темы: о характере и обычаях нашего народа и о сущности вещей.

— А теперь объясни мне своими словами, — начинал капитан, — почему вы с такой охотой согласились с нами сотрудничать?

— Да потому, что люди у нас не идиоты, и вы тоже не посчитали нас за идиотов, — отвечал Бомболини. — И по этому, хоть вы и взяли у нас часть вина, половина его все же досталась нам.

Краткие случайные беседы между этими двумя людьми постепенно перерастали во все более длительные и иногда заканчивались даже небольшими дебатами.

«В некоторых случаях дебаты приносят известное удовлетворение, — писал капитан фон Прум отцу, — особенно если ты знаешь, что в конечном счете твоя точка зрения победит. При этом условии ты можешь позволить себе стать на точку зрения противника: спор тогда не перерастает в нечто неуправляемое, ведется упорядоченно и заканчивается как должно».

Больше всего интересовал капитана фон Прума вопрос о том, почему звезда Германии поднялась столь высоко, а звезда Италии опустилась столь низко.

Почему народ Германии так жизнедеятелен, и силен, и молод, а народ Италии так деградировал, развратился и насквозь прогнил.

— Возьмем хотя бы ваших солдат. Спрашивается: по чему все итальянские солдаты бегут с поля боя?

В такие минуты Бомболини принимался внимательно изучать пол. В словах немца была доля истины. Ведь даже Туфа покинул поле боя и валялся теперь в постели в объятиях женщины.

— Может, это потому, что наши солдаты больше любят жизнь, чем ваши? — сказал как-то Бомболини.

Это заставило фон Прума расхохотаться:

— Но что стоит такая жизнь — без чести?

— Не знаю, — сказал мэр. — Я, должно быть, никогда не пробовал печься об этой самой чести. Жить и все время заботиться о чести — слишком большая роскошь для таких простых людей, как мы.

В другой раз капитан фон Прум начал сетовать на то, что итальянцы совершенно дезорганизованный народ и лишены чувства гражданской ответственности.

— Ваши улицы! — восклицал капитан фон Прум. — Почему они все такие кривые и такие грязные? Почему? А как вы отводите нечистоты? У вас же река нечистот просто-напросто течет через самый центр города. Почему у нас — туалеты, а у вас — сточные канавы? Почему?

Порой Бомболини был здорово зол на себя, потому что не находил ответа на вопросы капитана. А капитан тем временем подвинчивал гайку еще на один оборот.

— Может, мы и плохие организаторы, — не выдержал однажды Бомболини, — зато хорошие импровизаторы. Может, поэтому из нас и получаются плохие солдаты, но хорошие партизаны.

— Следует ли это понимать как своего рода угрозу? — спросил немец, после чего беседы на несколько дней прекратились.

Однажды фон Прум заявил, что Италия уже шесть с лишним столетий не одерживала ни одной крупной военной победы.

— Ну что мне ему отвечать, когда он говорит такое? — спрашивал мэр у каменщика Баббалуче.

— Скажи этому сукиному сыну, что нас легко победить, но трудно покорить, — сказал каменщик. — Скажи ему, что рано или поздно он сам в этом убедится.

— Меня иной раз так и подмывает рассказать ему про вино, — говорил Бомболини. — Поглядеть, какая у него будет рожа. Ради одного этого, кажется, стоило бы.

— Разница между немцами и итальянцами в том, — сказал Баббалуче, — что, когда наш брат итальянец входит в комнату, он прикидывает, многим ли он тут придется по душе, а когда фриц входит в комнату, он прикидывает, много ли тут наберется таких, кто будет его презирать. Не знаю, отчего это так, но только все немцы любят презирать самих себя, — сказал Баббалуче.

— Может, сказать ему это? — спросил Бомболини.

— Ну, конечно, а потом беги к падре Поленте, проси, чтобы он тебя пособоровал, — сказал каменщик.

Однажды утром, едва рассвело — как раз в то утро, когда несколько позже из немецкого штаба пришло извещение, мгновенно и ужасно изменившее течение всей нашей жизни, — капитан фон Прум собственной персоной явился во Дворец Народа к мэру.

— Мне, кажется, удалось добраться до сути, — сказал капитан. — Все очень просто и ясно, как гвоздь: дело в различии полов. Германия — это фатерланд, то есть мужское начало. Италия — это материнское, женское начало. Различие полов. Что может быть проще! — Это открытие привело капитана в состояние крайнего возбуждения. — Поражаюсь, почему мне не приходилось нигде об этом читать… Самец и самка. Что такое самец? Самец агрессивен, самец берет. Что такое самка? Самка пассивна, самка отдает. Отдавать и брать. Слабый и сильный. Теперь ты понимаешь, почему у нас дела так хорошо пошли на лад? Потому что мы сумели заключить правильный брачный союз.

— А ты спросил бы его, когда мы сумеем получить развод, — сказал Баббалуче в то же утро, только чуть позже.

Извещение из штаба тогда еще не поступило.

— Мужчина — это рассудок, женщина — это чувство. Почему вы не можете ничего толком организовать? Да потому, что организация — это акт рассудка. Разве тебе это не ясно? А мы в свою очередь, возможно, лишены способности достаточно глубоко чувствовать. Не все преимущества на нашей стороне.

— Это верно, мы, пожалуй, склонны действовать, так сказать, по велению сердца, — согласился Бомболини. — В этом беда наших солдат. Они хотят вести себя как люди. А ведь это невозможно: нельзя иметь настоящую армию из настоящих людей.

— Да. Во всяком случае, я вот к чему веду, — сказал немец. — Мне кажется, я нашел ответ. Исчерпывающий ответ. — Он заглянул в бумажку, которую держал в руке, и прочел: — «Итальянцы живут чувствами, а чувства истощают запас энергии. Это подтверждается простым наблюдением». Какое-то время, пока чувства итальянского народа не были истощены, вы горели ярким пламенем. А затем вы использовали весь свой запас энергии, вы сожгли себя, истощили свои силы и одряхлели. Италия состарилась.

— А вы, значит, молоды? — сказал Бомболини.

— Да, потому что рассудок ни от чего не зависит, он существует сам по себе, он неистощим, — сказал капитан фон Прум. — Рассудок беспокоен и предприимчив. Вот почему самый дух нашей расы, то, что мы зовем «германским духом», является источником вечной молодости. Мы по-прежнему изначально юны, в то время как вся остальная Европа одряхлела и находится при смерти.

Нет слов, эти рассуждения растревожили Бомболини. Он пересказал их Баббалуче в надежде получить ответ, но, прежде чем спуститься по Корсо Кавур к дому каменщика, он обошел всю Народную площадь. Он шел вдоль домов по старой, выбитой мостовой и старался поглядеть на привычные предметы другими глазами: вот храм святой Марии Горящей Печи, построенный сотни лет назад, вот фонтан Писающей Черепахи — последнее гидротехническое сооружение, которому насчитывается более четырехсот лет… Роберто Абруцци частенько донимал его вопросом: «Как это вы ухитрились соорудить все это, если теперь не можете даже починить?»

Туфу это тоже страшно бесило. Куда уплыли все деньги, куда девалась вся энергия? Что случилось? Кто отнял у нас все это, как могли мы все это растерять? Почему у нас все пришло в упадок?

Бомболини едва успел пересказать Баббалуче рассуждения немца, как мимо с таким грохотом промчался на мотоцикле нарочный, что зазвенели окна в доме. Женщины шарахнулись, какая-то девушка с корзинкой белья отлетела в сторону и растянулась на мостовой — белье рассыпалось, Бомболини и Баббалуче подошли к двери и увидели, что фельдфебель Трауб спешит вниз по Корсо навстречу мотоциклисту.