Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи Страница 58

А потом наступил день, когда я подловил Мингуилло в его кабинете. Я пробрался туда, тихий и молчаливый, как чувство вины. Он стоял, согнувшись, у книжной полки и очень походил при этом на орангутанга, водя своим прыщавым носом по второму снизу ряду книг. Теперь-то я знал, что ему надо стоять впритык. Издалека он не разглядел бы ровным счетом ничего. Он делал глубокие вдохи. Такое впечатление, что каждая из его книг была сбрызнута какими-нибудь духами.

К нему все время прибывали книги, завернутые в материю. Доставляли их торговцы-антиквары, выглядевшие так, словно они варили клей из конских костей.

Мингуилло еще не заметил меня, поэтому я смотрел через его плечо на этих его маленьких любимиц. А потом меня как громом поразило – этот розовато-коричневый оттенок мелкозернистых переплетов точь-в-точь походил на ту отвратную книгу из человеческой кожи, которую он привез с собой из Перу.

Вот, значит, что он собирает. Здесь был не только бедный старый Тупак Амару, здесь их были целые дюжины. И на эт мерзость он тратил состояние Марчеллы!

Свинья Господня!

Меня охватили страх и ярость. Голова у меня пошла кругом от нахлынувших чувств. Жалость к несчастным созданиям кожа которых пошла на книжные переплеты. Омерзение при виде того, как Мингуилло пускает слюни от счастья, что сумел раздобыть их. Горечь оттого, что он в полной безопасности восседает в своем кабинете, тратя свои грязные деньги на эти проклятые книги-убийцы, тогда как Марчелла заперта в сумасшедшем доме на острове. Вина оттого, что именно я, в конечном счете, позволил всему этому случиться, ломая голову над тем, что делать с настоящим завещанием, пока не проворонил его.

Должно быть, я выдохнул слишком шумно, потому как Мингуилло резко обернулся и увидел меня.

Он аж подпрыгнул на месте. Но было уже слишком поздно, И он не успел скрыть ни ухмылки на своей роже, ни вещей, разложенных на столе.

А там были карты Южной Америки. Вот так.

Часть четвертая

Мингуилло Фазан

Меня вновь занимал вопрос о том, как раз и навсегда избавиться от своей сестрицы. Вот уже второй раз мне пришло в голову что мне должен помочь сам Господь или по крайней мере его монахини. Наполеон с грохотом захлопнул двери перед моими первоначальными намерениями. Но в Арекипе, заморской колонии Перу, постепенно все дальше отходившей от метрополии, по слухам, существовал женский монастырь ордена доминиканцев, который принимал только чистокровных испанок.

А что, звучит совсем неплохо: чистокровная испанка. Кровь нашей семьи обладала необходимым благородством и богатством, не говоря уже о том, что она была щедро разбавлена испанскими предками. А примесь венецианской крови могла лишь усилить limpieza de sangre, чистоту родословной, на которой буквально помешались испанцы в Новом Свете, ибо им угрожало расовое кровосмешение чуть ли не в каждой постели.

Доминиканцы, думал я, вполне подойдут для моих целей, поскольку обладают связями и в Старом, и в Новом Свете. Domini Cani – Псы Господа, как они себя именовали. Умалишенная святая Роза из Лимы была творением их ордена. «Слезы святой Розы», которым вскоре предстоял выход на «бис» на исстрадавшийся рынок, позволят мне заплатить приданое за свою сестру. Методичный читатель должен признать безупречную симметрию моих умозаключений и возрадоваться.

В любом случае, мне уже давно пора было разобраться с отцовскими делами в Арекипе. Через несколько месяцев после его смерти я получил истрепанный документ, который гласил что он скончался ab intestato,[107] отчего я лишь криво улыбнулся. Моего отца никак нельзя было назвать человеком, не оставившим после себя завещания. Нет, у него их было по меньшей мере целых два. Мне пришло в голову, что в Арекипе остался особняк и оптовый склад-магазин, на которые я вполне могу предъявить права и которые можно обратить в средства, необходимые для приобретения новых книг из человеческой кожи и прочих милых моему сердцу безделушек.

Незначительный вопрос о том, как добиться разрешения для родившейся в Венеции девушки быть принятой в испанский монастырь, я разрешил с легкостью. В братстве библиофилов, ценителей книг в переплете из человеческой кожи, состоял и некий влиятельный римский кардинал, настоящий эпикуреец во всем, что касалось его необычного хобби. Всего через несколько дней после того, как я сделал ему чрезвычайно выгодное предложение, на моем столе лежал документ с большой папской печатью, готовый к отправке в монастырь Святой Каталины и способный привести тамошних колониальных чиновников в полуобморочное состояние.

Тем временем я убедил Fatebenefratelli в том, что не будет ничего дурного, если они подержат Марчеллу у себя еще некоторое время, пока я не изыщу способ устроить ее так, чтобы не нарушать жизненного уклада моей дорогой жены и обожаемых малюток. Я напомнил падре Порталупи о том, что мои женщины привыкли считать Марчеллу опасной сумасшедшей и что они не видели ее несколько лет. Я не мог требовать от них, чтобы они безоговорочно приняли Марчеллу в свои объятия без моей посреднической помощи. Проблема, как я изящно выразился, заключалась в том, что в данный момент мне предстояла деловая поездка, отложить или отменить которую не было никакой возможности. Я не стал посвящать их в свои планы, связанные с Южной Америкой, и ограничился упоминанием о том, что направляюсь в Кадис,[108] что было правдой, поскольку он находился на пути к месту моего назначения.

Порталупи ответил, что, естественно, Марчелла может оставаться у них до тех пор, пока я лично не буду готов с распростертыми объятиями принять ее в лоно семьи. Тон его письма показался мне ироничным, так что я устроил ему несколько вызовов в Magistrate alla Sanita для нелицеприятного разговора в мое отсутствие.

Я поднялся на борт «Звезды» 3 января 1813 года. По пути в Чили мы должны были зайти в порты Кадиса, Фальмута, Монтевидео и Буэнос-Айреса. При мне находился Biglietto di Sanita.[109] Он со всей очевидностью гласил, что я – fuori d'ogni sospette di peste, свободен от любых подозрений в нездоровье. Ну и, разумеется, за пределами Венеции я был свободен от любых подозрений в дурном и злонамеренном нраве. Я путешествовал налегке и в прекрасном расположении духа.

По крайней мере так было до тех пор, пока мы не вышли в открытое море. Мой первый вояж в Новый Свет был скучен и лишен каких бы то ни было приключений. Но на этот раз ветры дули по-настоящему, и вскоре они сдули с моего лица улыбку и разметали мои волосы, уложенные синьором Фауно в искусную прическу. Любезный читатель избавит нас обоих от ненужных подробностей, если обратится к своей памяти за описаниями утомительных морских путешествий, оставленных господами Смоллеттом, Поло и им подобными. А если добавить к ним скрип корабельной обшивки, неудержимую тошноту и рвоту, а потом все это хорошенько перемешать, то можно получить некоторое представление о поездке, которая выпала на мою долю и вскоре предстояла моей младшей сестре.

Когда мы приблизились к суше, штормы умчались прочь, трепать и мучить менее достойных путешественников. У меня до сих пор желудок то и дело подкатывал к горлу: скалистые берега Аргентины ничуть меня не прельщали, но, когда мы обогнули нижнюю точку этого дикого континента, я вновь начал получать от поездки нечто вроде удовольствия. Чилийский архипелаг, нежащиеся на солнце морские львы и обрывающиеся в океан глетчеры: теперь они остались в моей памяти. Вдыхая хрусткий морской воздух и глядя, как тает в лазурной воде за кормой кильватерный след нашего корабля, я понял, за что мой отец любил это путешествие и почему проводил в этих краях так много времени.

Пронзительно-свежий воздух пьянил меня. Высокое небо над головой переворачивало мне душу. Я начал верить в Новый Свет так, как никогда не верил в Бога. Кожа Тупака Амару, казалось, расцветала под моими пальцами, как будто и он был счастлив вернуться на родной континент, где опять разгулялся непокорный дух новой революции.

Когда над водой вытянули шеи портовые краны Вальпараисо, вновь приветствуя меня, я ощутил себя владыкой двух миров, один из которых, новый, был более велик, и я произнес вслух:

– Да, именно здесь я оставлю ее, если она переживет путешествие.

Сестра Лорета

После того как сестра София покинула этот печальный и унылый мир, все награждали Меня ненавидящими взглядами.

Сестра Арабелла и сестра Нарцисса, которых допрашивала сама priora на предмет нашего местонахождения, поклялись, что мы молились вместе в то время, когда сестра София, должно быть, захлебнулась в ванне. Это была правда. Мы действительно молились всю ночь. И ни разу не прервали свои молитвы.

Смеха больше не было слышно. Я видела лишь исполненные печали или искаженные страхом лица. Мои сестры несправедливо избрали Меня жертвой боли, которую испытывали из-за утраты своей любимицы, сестры Софии. На тарелке в трапезной Мне подавали экскременты. Войдя однажды вечером к себе в келью, Я обнаружила, что она вся залита дурно пахнущей жидкостью, а Мои синие очки безжалостно раздавлены на мелкие осколки. Вместо того чтобы отыскать виновниц, мать настоятельница стала упрекать Меня в небрежности, поскольку теперь монастырю придется оплатить для Меня новую пару.