Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 59

Король в самом деле собрал вокруг себя три или четыре сотни вооружённых дворян. Это была вся его военная сила, которую он мог противопоставить трём или четырём сотням депутатов парламента, таких же дворян, которые были так же вооружены и с таким же мастерством владели оружием, и толпе горожан, которые с утра до вечера охраняли Вестминстер. Он всё ещё заблуждался, что достаточно одного имени, чтобы верные подданные без сопротивления, без ропота повиновались ему. Карл решил лично явиться в парламент и, не прибегая к силе, одним своим видом смирить непокорных. И обещал заплаканной королеве возвратиться победителем через час.

Та тоже сохраняла наивную веру в сияние королевского имени. Она действительно считала минуты и ждала своего Карла с часами в руках. Под её окнами раздавался сдержанный шум, негромко звенело оружие, стучали подковы и камень двора. Государь в шляпе с перьями, с орденом на груди выехал за ворота. Его сопровождали три или четыре сотни гвардейцев, кавалеров и студентов-юристов, которые издавна пользовались монаршим покровительством и теперь явились, чтобы его поддержать.

Депутатов предупредили. Палата решила без промедления, что пятеро обвиняемых должны покинуть Вестминстер. Четверо тотчас вышли через заднюю дверь, пятого, ещё продолжавшего верить в порядочность короля, пришлось вытолкать силой. Они спустились к реке, сели в лодку и нашли убежище в Сити, на помощь которого всё ещё полагался король.

Гвардейцы, кавалеры и студенты-юристы двумя рядами выстроились перед входом в большой Вестминстерский зал. Карл прошёл в сопровождении телохранителей и поднялся по лестнице. Здесь они должны были оставить его. Он один вступил в зал заседаний. Его сопровождал только племянник, сын несчастного пфальцского курфюрста Фридриха V. Монарх прошёл сквозь решётку подошёл к председателю и со своим неизменным высокомерием повелел:

— С вашего позволенья, милорд, я на минуту займу ваше кресло.

Тотчас опустился в него и только теперь снял шляпу. Депутаты стояли с непокрытыми головами. Он заговорил таким тоном, точно перед ним были слуги, плохо обслужившие его за обедом:

— Милорды, я огорчён этим происшествием. Я вчера к вам отправил герольда, которому поручил арестовать несколько лиц, обвинённых в государственной измене по моему повелению. Я ожидал от вас повиновения, а не протеста. Ни один король Англии не заботился о ваших привилегиях так, как я желаю заботиться, тем не менее вы должны знать, что в случаях государственной измены привилегий не может существовать ни для кого. Я прибыл сюда, чтобы видеть, нет ли здесь кого-либо из обвиняемых, и требую, чтобы мне выдали их, где бы они ни находились. Милорд председатель, где они?

Председатель, испуганный, растерянный, полный почтения, пал на колени:

— Всеподданнейше умоляю ваше величество простить мне, что я не могу дать вам другого ответа на то, о чём вы изволили меня спрашивать.

Карл вспыхнул, губы его побледнели от гнева, но он сдержал себя и медленно, со значением роняя слова, произнёс:

— Очень хорошо. Мои глаза видят ясно, что птицы уже улетели. Я жду, что вы пришлёте мне их, как только они возвратятся. Словом короля уверяю вас, что никогда не имел намерения употребить силу. Нет, я буду действовать законными средствами. Повторяю, однако, я очень надеюсь, что вы пришлёте мне их, в противном случае я приму свои меры, чтобы их отыскать.

Он поднялся и двинулся к выходу, всё ещё держа шляпу в руке. Представители нации застыли в молчании, но едва король приблизился к выходу, из их рядов раздался один-единственный, но яростный крик:

— Привилегию!

И тогда в спину ему точно ударил нестройный хор голосов, раздражённых и хриплых:

— Привилегию! Привилегию!

В Уайт-холл он возвратился точно оплёванный. Королева, бледная, с безумием пережитого страха в глазах, бросилась на шею мужу и разрыдалась. Придворные встретили побеждённого гробовым, смешанным с презреньем молчанием. Хайд, Колпеппер и Фокленд, доверчивые, несчастные, только что гнусно обманутые своим повелителем, которому согласились служить в надежде спасти монархию, сторонились его. Он ещё нашёл в себе силы продиктовать прокламацию, в которой он повелевал своим верным подданным запереть двери домов и запрещал предоставлять убежище обвиняемым в государственном преступлении. Прокламацию отпечатали и распространили, но все понимали, что это всего лишь пустая бумага, которая лишний раз продемонстрирует Лондону и всему королевству, как бессилен король и какую силу отныне приобретают представители нации. В самом деле, все знали, где скрываются беглецы, номер дома, название улицы, однако никто не решался послать по этому адресу сотню гвардейцев: король и двор уже были побеждены.

Депутаты пока что об этом не знали. Не успел Карл спуститься по лестнице, как было решено закрыть заседание. У выхода волновались их вооружённые слуги, на которых напирала бушевавшая толпа. Со всех сторон из неё неслись возбуждённые крики, одинаково враждебные представителям нации и королю:

— Я не дам промаха, пусть только укажут мне цель!

— К чёрту нижнюю палату!

— Зачем нам нужны эти люди? Пусть их приведут и повесят!

— Когда привезут приказ?

— Привилегию! Привилегию!

Горожане вооружались и бродили всю ночь, освещая улицы факелами. Одни кричали, что кавалеры идут, другие подхватывали, что кавалеры получили приказ поджечь Сити, третьи были уверены, что во главе кавалеров идёт сам король. Сумятица была страшная, стихийно рождалась ненависть к кавалерам и к королю, который решился прибегнуть к насилию, когда для этого не было причин.

Карл всё ещё надеялся на магический звук монаршего имени. Пятого января, часов в десять утра, он выехал из ворот Уайт-холла без конвоя, совершенно один, всем видом показывая, что он повелитель и потому никого и ничего не боится. Толпа окружала его, но она уже была другая. В день возвращения в Лондон его сопровождали поклонение и восторг. Теперь он всюду встречал холодные, мрачные лица, молчаливое свидетельство тому, сколько непростительных глупостей успел натворить ослеплённый гордыней, слабый человек. Кто-то, оказавшись рядом, умолял примириться с парламентом, кто-то подал памфлет, содержавший призыв к мятежу. Время от времени раздавался клич:

— Привилегию! Привилегию!

Он вступил в городской совет поколебленный, если не усмирённый. Казалось, Карл и в самом деле готов примириться с парламентом, если в одном этом деле городской совет согласится ему уступить. Ласково, даже кротко попросил выдать преступников, клятвенно заверял, что предан протестантизму и далёк от папизма, обещал впредь во всём поступать согласно с законами. Но время было упущено. Государь столько раз клялся и столько раз нарушал самым бесстыдным, бессмысленным образом клятвы, что ему уже никто не верил. Его не приветствовали, не рукоплескали, как прежде. Депутаты городского совета молчали, и по этому молчанию нетрудно было понять, что обвинённых в государственном преступлении он не получит. Видимо, Карл растерялся. Нарушая молчание, обратился к шерифу, на которого случайно упал его взгляд, и сказал, что хотел бы у него отобедать. Шериф поклонился и принял у себя короля как подобало, с торжеством и почётом, но без той благодарности, которую наверняка испытывал месяц назад. Несолоно хлебавши возвратился венценосец в Уайт-холл. Ему хотелось рвать и метать, но он уже начинал понимать, что ни гнев, ни насилие не смогут помочь.

Опасаясь произвола со стороны короля, нижняя палата распустилась на несколько дней, до получения от монарха гарантий безопасности, но рук она не сложила. На время невольных каникул был образован комитет из самых уважаемых представителей нации. Он должен был заседать непрерывно в том доме, рядом с которым скрывались вожди оппозиции. Комитету было поручено провести расследование, насколько юридически обоснованы обвинения в государственном преступлении и, что важнее всего, рассмотреть положение королевства и те меры, которые необходимо как можно скорее принять для подавления ирландского мятежа. Члены комитета постоянно являлись на совет к лидерам оппозиции, те несколько раз являлись на заседания комитета. Вооружённые горожане окружали оба дома плотной стеной и каждый раз приветствовали рукоплесканиями своих не склонивших головы представителей. Натурально, обвинение в государственном преступлении было признано необоснованным. Седьмого января городской совет передал петицию королю. Петиция была составлена комитетом нижней палаты. В ней повторялись жалобы на дурных советников, на кавалеров, на папистов, на коменданта, ещё раз сменённого в Тауэре. После жалоб отвергалось обвинение в государственном преступлении, что для Карла было горше всего. В заключение требовалось беспрепятственно и безотлагательно провести те реформы, на которые указала Великая ремонстрация.