Владимир Сашонко - Коломяжский ипподром Страница 6

Но батарея продолжала сражаться, своим метким губительным огнем круша противника, не давая ему продвинуться ни на шаг.

Когда около часу дня Попов покидал батарею, из четырех офицеров, шестидесяти четырех унтер-офицеров и солдат и восьми орудий на гребне сопки оставались два офицера, Шаляпин и Тарасов, шестнадцать солдат и два орудия. Остальные орудия замолчали и были увезены, ибо некому было стрелять из них. Уцелевшую прислугу собрали со всех орудий вместе, как зерна ржи сметают из всех углов амбара в голодный год. Случай сохранил остатки, да ненадолго.

Вернувшись в Ляоян, Попов узнал к вечеру, что все орудия вынуждены были смолкнуть. Не хватило прислуги и для одного, последнего, командование которым взял на себя фейерверкер Андрей Петров.

Восемь лет спустя Николай Евграфович посвятит героическим артиллеристам такие трогательные слова:

«Когда пишешь о покатиловской батарее и вспоминаешь, как хорошо работали при орудиях солдаты и офицеры, чисто по-русски не заботясь о свистевших роем пулях, ранивших, убивавших одного за другим, невольно хочется положить перо, встать и низко, низко поклониться им, нашим многим самоотверженным бойцам. Они дрались за Русь, как богатыри, спокойные, грозные в борьбе и тихие, незаметные для славы и наград. Они по-русски выполняли долг».

Но тогда, в Маньчжурии, Попова, проведшего полдня в батарее Покатилова, больше всего волновал вопрос, который он по праву считал сверхзлободневным с военной точки зрения и на который намекал ему полковник Оболешев.

«Покатиловская батарея, – напишет он, – била метко благодаря близости к врагу. Огонь ее, я уверен, японцам был страшнее, чем огонь десятка батарей, стоявших позади ее. Но разве возможно так ставить батарею, что ее всю расстреливают ружейным огнем, в один день, до захода солнца? Говорю не из жалости, – ей нет места на войне, – а по военным соображениям.

Бой длится иногда десяток дней, и выбытие из строя целых батарей до истечения первого дня – немыслимо.

Посему и приходится, дабы избежать такой невозможной потери, ставить батареи в места, менее опасные, где-нибудь сзади, откуда они – увы – и посылают безвредные врагам ракеты».

Значит, надо батареи сделать зрячими. Но как? Телефонные провода – дело не слишком надежное. Тогда что же?..

В те дни, в Ляояне, Попов, мучительно размышляя, не находил убедительного ответа. Он сформулирует его через восемь лет. Но об этом речь впереди.

Не мог он найти тогда ответа и на другой вопрос: почему артиллерия действует сама по себе, а пехота – сама по себе, как правило, безо всякой взаимной связи? Разве не первая забота артиллерии – поддержать пехотинцев? И почему, например, у Сихэяна введено в бой только шестнадцать орудий из имевшихся там восьмидесяти восьми? А на Тхавуанской позиции была использована лишь треть артиллерии, причем вся она, подобно покатиловской батарее, стояла открыто, несмотря на печальный опыт этой последней и многих других, несмотря на то что уже были примеры успешного ведения управляемого навесного огня, огня с закрытых позиций.

Может быть, виновата местность, изобилующая острыми хребтами и крутыми скатами? На ней нелегко выбирать позиции для орудий. Но что на войне дается легко?

Да, русский солдат был совершенно не подготовлен к действиям в горах. В русской армии отсутствовала горная артиллерия и соответствующим образом приспособленный обоз. Зато японцы чувствовали себя в горах превосходно. И не только потому, что они преимущественно жители горной страны. Японцы заблаговременно и тщательно изучили маньчжурский театр военных действий и надлежаще подготовили свою армию. А русские? Надеялись в основном на свое знаменитое «авось»? Но на нем далеко не уедешь. И почему русские, обороняясь, так неохотно возводят фортификационные сооружения, так плохо маскируются? Снова упование на «авось»?

Вопросы, вопросы...

Каждый день рождал все новые и новые. А ответы на них? Ох как трудно было искать ответы. Искать и – не находить.

Куропаткину удалось, как он планировал, сосредоточить свои войска у Ляояна. Но какой ценой? Как писал потом один иностранный наблюдатель, который провел в Маньчжурии с русскими войсками восемнадцать месяцев и с которым Попов познакомился на приеме у главнокомандующего, «не свежими и бодрыми сосредоточились здесь русские войска, как это предполагал генерал Куропаткин; отступали они сюда, уступая давлению не превосходящих сил неприятеля, а разбитые в многочисленных боях и сражениях более слабым противником, надломленные морально и физически... При беспристрастном описании этих событий мы постоянно убеждались, что каждый из этих боев мог бы и должен был бы окончиться победой русских войск, если бы только генерал Куропаткин и его помощники были воодушевлены твердой волей и смелой решимостью». Вот этого-то – увы – и не хватало!

4

Жара и сменившие ее тропические ливни значительно ослабили наступательный дух японской армии, которая к тому же вынуждена была подтягивать тылы, пополнять войска. Получала новые подкрепления и русская армия. Это заставляло японцев торопиться с наступательными действиями, решительный характер которых, по их замыслу, должен был привести к концу кампании.

Перспективы сражения рисовались Куропаткину в мрачных красках. Он начал разработку планов возможной эвакуации Ляояна, прекратив накапливание там запасов.

А дожди все лили и лили.

«Идет дождь, – телеграфировал Попов в свою редакцию 27 июля. – Я еду в Айпин. Низко сгустились серые тучи, закрыли вершины сопок и грязными хлопьями ползут по намокшим скатам. Дорога размыта, лошадь еле вытаскивает ноги, увязая по колено в грязи. Навстречу попадаются забайкальские казаки. Один прикрылся от дождя циновкой, другой кутается в грязный холщовый мешок, да, видно, плохо помогает; рубашки прилипли к телу, все промокли насквозь. Холодно, глядя на них... Я старательно закутываюсь в мою отличную непромокаемую накидку и еду дальше».

Интересно, думал ли все-таки хоть кто-нибудь в Главном интендантстве и в Генеральном штабе о том, что солдатам придется воевать не только при хорошей погоде, но и под проливными дождями, передвигаться по непролазной грязине, карабкаться по горам, преодолевать болота, форсировать вброд реки? Создается впечатление, что эти вопросы и в голову не приходили кровным теоретикам, на войне не бывавшим и рассуждающим, сидя в канцеляриях. Было бы скучно объяснять все это. Настоящий военный поймет сразу сам...

«Еду полем гаоляна Капли дождя стучат о его жесткие листья, точно по крыше деревенской... Я закрываю глаза и дремлю под мерный шаг лошади. Мне видится русская деревня, старый уютный дом, семья. Но что такое? Лошадь шарахнулась в сторону. Четыре китайца несут на плечах носилки. На носилках из-под одеяла, ставшего черным от впитанной воды, только и видно бледное лицо и лихорадочный взгляд темных, ввалившихся глаз, с безнадежной тоской устремленных в тусклое небо, откуда непрерывной струей льется вода. Это несут тяжелораненых. Все промокло на них, все до самых ран, а еще тридцать верст до Ляояна, еще восемь часов под дождем...»

Добавить ли что-нибудь к этому? Не надо. Ведь и так картина достаточно выразительна. Можно ставить точку и подпись, как бы оборвав телеграмму на полуслове, вернее – на полуфразе. Так будет эмоциональнее.

Попов перечитал телеграмму еще раз. Задумался. Чего-то все-таки не хватает. Чего? Не слишком ли она эпична?.. Да, ей недостает его собственного отношения к той мрачной картине, которую он нарисовал. Надо сделать хотя бы постскриптум. И он дописывает:

«Р. S. Посылайте же белья! Ведь солдату часто не на что и переменить мокрую рубашку, он по неделям не высыхает. Посылайте и накидки, спасете много русских жизней, сбережете много русского здоровья!»

Так-то вот лучше.

В тот же день вечером Николай Евграфович отправил в Петербург еще одну телеграмму, очень лаконичную и сугубо деловую:

«Сейчас вернулся из Айпина. Гудзядзе занимают японцы небольшими силами. Они не наступают и разведывают... Говорят, два больших отряда японцев ускоренно двигаются – один на Мукден, другой на Янтай и Янтайские копи»

Попов каждый день бывал на позициях, часто вместе с солдатами укрывался от ружейно-пулеметного огня в окопчиках и за камнями, и солдаты не раз говаривали:

– Ваше благородие, но вы-то зачем под пули лезете, головой своей рискуете? Равно заставлял бы вас кто. И без того у господ офицеров все, что вам нужно, узнать можете.

– Да ты, братец, разве не понимаешь, что узнать – одно, а увидеть и самому все прочувствовать – другое. Ведь я корреспондент при вас, а не при господах офицерах.

– Может, оно и так, но все одно: не лезьте вы, господин корреспондент, под японские пули. Не ровен час, прибьют вас – и писать тогда некому будет.

– Найдется кому! – улыбался Попов. – И без меня писателей хватает. А ты вот лучше, братец, скажи: чего это мы все отступаем да отступаем?