Н. Северин - Перед разгромом Страница 6

Грабинин остался один. Озираясь по сторонам, он увидел перед дверью, растворенной на балкон, большие пяльцы. По положению наскоро отодвинутого стула и по тому, как небрежно была наброшена белая скатерть на работу, нельзя было не догадаться, что ее покинули с большой поспешностью. Комната была большая и глубокая, но в ней было тесно от множества шкафов, шкафчиков и поставцов разных форм и величин, а также от столов, покрытых тщательно завернутыми в бумагу предметами. В углах теснились туго набитые, крепко перевязанные и припечатанные бурым сургучом мешки и мешочки, вороха талек и холстов, а стены были увешены пучками засыхающих трав и кореньев, от которых распространялся острый запах. На одной из стен, между пучками трав и мешочками — вероятно, с семенами, — красовалось великолепное зеркало в фарфоровой раме, тонкой венецианской работы, Грабинин остановился перед ним, чтобы полюбоваться своей красивой и нарядной фигурой, отразившейся в нем.

И было чем залюбоваться. Утром, отдохнув с дороги, он проснулся в веселом настроении, и, когда Федька спросил, какое ему приготовить платье для визита в Малявино, ему вздумалось поразить старуху-соседку наимоднейшим столичным нарядом, в котором он щеголял проездом через Москву, и он приказал подать французский кафтан из гранатового бархата с светло-зеленым («вер пом») камзолом. Федька, в восторге, что барин появится в полном блеске перед обитателями здешнего мурья, поспешил исполнить приказание, не забыв и черных шелковых чулок с белыми крапинками, башмаков с золотыми пряжками и пышного кружевного жабо с такими же манжетами. Но особенно старательно развернул он свой талант камердинера и ученика лучшего столичного волосочеса при уборке головы своего барина: он так усердно напудрил его и искусно взбил ему кок, что хоть на придворный бал.

Но любоваться собою даже самому красивому щеголю, когда у него есть ум, минут через пять прискучит, и Грабинин отошел от зеркала, чтобы выйти на балкон и взглянуть на сад с яблонями, грушами и сливами, покрытыми белыми и розовыми цветами.

«Где теперь те веселые ребята, с которыми я здесь резвился двадцать лет тому назад?» — думал он, блуждая скучающим взглядом по пустым дорожкам и тропинкам, разбегавшимся в разные стороны под тенью деревьев.

Царившая здесь тишина нарушалась только изредка отдаленным гулом, доносившимся сюда из села, да стуком колес изредка проезжавшей по дороге телеги, в саду же было так же пусто и молчаливо, как и в заброшенных парадных комнатах, через которые его сюда провели.

И вдруг в ту самую минуту, когда он уже отчаивался увидеть тут живую душу и с досадой спрашивал себя: долго ли его заставят ждать, и не уехать ли ему, не повидавшись с малявинской старой барыней, в боковой аллее зашуршали листья под чьими-то шагами, и на открытое пространство перед балконом выбежала молодая женщина с ребенком на руках.

Она так страстно прижимала к груди малютку, склонившись над ним лицом, что, кроме густого шиньона золотистых волос, рассыпавшихся из-под гребенки кудрями по ее плечам, в первое мгновение Грабинин ничего не увидел. Однако, поравнявшись с балконом, с которого он с любопытством смотрел на нее, она, как вкопанная, остановилась, откинула назад голову и остановила на нем испуганный взгляд больших темных глаз. Это длилось всего несколько мгновений: быстро опомнившись, женщина побежала дальше и почти тотчас же скрылась из вида. Но Грабинин успел разглядеть черты прелестного лица, нежные бледные щечки, зардевшиеся густым румянцем под его очарованным взглядом, пурпуровые губки, на которых трепетал подавленный крик изумления, а в особенности, глаза, темные и глубокие, с выражением страха и мольбы. Таких глаз ему никогда еще не случалось видеть ни у одной из красавиц, которыми хвастались обе русские столицы, и Бог знает, что отдал бы он, чтобы еще раз встретиться с ними взглядом!

Впрочем, все в молодой женщине было очаровательно: тонкая, гибкая фигура в складках прозрачной белой кисеи, развевавшиеся по ветру золотые кудри, маленькие стройные ножки в зеленых сафьяновых башмачках, руки, прижимавшие к груди ребенка так судорожно-страстно, точно она с ним спасалась бегством от смертельной опасности; все ее существо дышало такою неземной, таинственной прелестью, что казалось видением из другого мира.

Кто она? От кого бежит? Какая ей грозит опасность? Как ей помочь? Увы! На эти вопросы ответа не находилось.

А между тем в мечтах о прелестном явлении Владимир Михайлович не только перестал замечать, как летит время, но и забыл, где он и чего ждет. Постояв довольно долго на том же месте, глядя вслед исчезнувшему видению, он вернулся в комнату, с твердым намерением найти красавицу, хотя бы для этого пришлось весь день и всю ночь блуждать по лабиринту мрачных покоев, пока он не встретит если не ее — на такое счастье он не смел рассчитывать, — то по крайней мере кого-нибудь, кто сказал бы ему, кто эта женщина и как сделать, чтобы снова ее увидеть.

О неудобстве похождений такого рода в чужом доме Грабинин и не помышлял; в том возбужденном состоянии, в котором он находился, все казалось ему возможным и позволительным для достижения цели. Теперь вся окружающая его обстановка дышала только что увиденной им красавицей и говорила ему о ней. Это она, без сомнения, торопливо оторвавшись от работы при его приближении, отодвинула стул перед пяльцами и накинула на шитье скатерть.

Зачем она поторопилась бежать отсюда? Зачем не дала ему войти, чтобы поближе познакомиться с нею, услышать ее голос? Он сумел бы заинтересовать ее собою, сумел бы без слов, одним взглядом выразить ей, какое неизгладимое впечатление произвела она на него!

Размышляя таким образом, Владимир Михайлович осторожно приподнял скатерть и залюбовался изящным вкусом, с каким были подобраны тени и сделана вышивка. Да иначе и не могло быть: все, до чего бы ни дотронулись прелестные ручки обаятельного существа, метеором пролетевшего мимо него, чтобы навсегда смутить ему душу страстным желанием снова увидеть его, не могло не носить отпечатка присущей ему грации и красоты.

Отойдя от пялец, Грабинин заметил на полу под ними несколько живых цветов — бутон розы, фиалки, без сомнения, служившие образцом для вышивки. Стремительно бросился он поднимать их, и едва успел сделать это, как у двери послышался шорох, и явилась введшая его сюда старушка, с приглашением пожаловать к старой барыне.

Торопливо спрятав похищенное сокровище в боковой карман, он последовал за Дарьей Трофимовной в соседний покой, еще больше и глубже первого, с широкой кроватью под штофным пологом посреди, на которой, опираясь сгорбленной спиной о подушки, полулежала старуха в атласной стеганой душегрейке, подбитой и отороченной дорогим мехом. Она была больше похожа на мумию, чем на живого человека. Пожелтевшая и жесткая, как пергамент, кожа была мертвенна, как у покойника; рот, втянутый внутрь, представлял собою сиъневатую полоску, когда она молчала, а когда он раскрылся — отвратительную черную впадину; заострившийся нос резко выступал на осунувшемся и съежившемся лице. Живого на этом лице были только глаза, горевшие любопытством и злой иронией. На голове этого живого мертвеца был высокий чепец из пожелтевших кружев, а ее длинные темные пальцы, крючковатые и в узлах, были украшены перстнями с крупными драгоценными каменьями.

— Здравствуй, щеголек, — зашамкала она беззубым ртом, протягивая Грабинину руку, которую он почтительно поднес к губам. — Спасибо, что так скоро откликнулся на мой зов. Не совсем, значит, дураки тебя воспитали, когда научили почитать старых людей. Ты мне любопытен. Спокон века Аратовы с Грабиниными дружбу водили. У деда твоего, озорника Владимира Васильевича, я посаженой была при венчании, а когда отец твой родился, звали меня к нему крестной, да в те поры я уже третий год без ног лежала.

«При рождении моего отца она уже была без ног, — стал соображать Грабинин, — значит, это ее я видел двадцать лет тому назад!»

Невольно поднял он взор к потолку: птица была на своем месте. Позолота сошла с нее почти совсем, но по-прежнему победоносно были распущены ее крылья, зловеще изгибался клюв, и цепко впивалась она острыми когтями в тяжелые складки выцветшего штофа изумительной работы.

Но Грабинин, все еще находясь под впечатлением прелестного видения в саду, ничему не мог удивляться. Все казалось ему в порядке вещей в этом странном, таинственном доме, скорее похожем на жилище злой колдуньи, державшей в плену чернооких красавиц, чем на жилище русской помещицы. Скорее бы только представилась возможность увидать еще раз очаровательную пленницу и высказать ей, какое она произвела на него впечатление!

— Подойди ко мне ближе, дай на себя посмотреть, — продолжала между тем старуха, с любопытством, не стесняясь его смущением, осматривая его с ног до головы. — Красавец, в деда. Он такой же был, как ты теперь, перед тем как блажь на себя напустил. И для чего ты так вырядился? Здесь прельщать некого, живем просто; как до нас люди жили, так и мы… Понапрасну только бархатный кафтан треплешь, приберег бы его лучше на смотрины невесты. И богатей же ты, должно быть, чтобы так роскошничать! В башмаках с золотыми пряжками по нашим трущобам разъезжать! Да у нас здесь такие водятся раклы, что из-за алтына готовы человека укокошить. Прознать им только, какими ты дорогими штучками пообвешан, издалека сбегутся тебя, простофилю, ограбить.