Ян Мо - Песнь молодости Страница 6

У Дао-цзин пропало всякое желание смотреть что-нибудь еще. Хотелось одного: поскорее вернуться в Янчжуан.

Раскаленные солнцем скалы и песок дышали зноем. Набегавший изредка легкий ветерок не приносил желаемой прохлады. На лице Дао-цзин выступили капельки пота. Она хотела вытереть их, но вспомнила, что в платок завернуты ракушки. Присев на камень, девушка развязала платок и провела им по лицу. Сейчас ею овладело беспокойство: ведь сегодня она еще не разговаривала с директором! Дао-цзин быстро поднялась и побежала по берегу. Прищурившись, девушка огляделась: место было пустынное, вокруг — песчаные дюны, вблизи ни деревца, ни признака человеческого жилья. Вдалеке виднелась какая-то деревушка, похожая и в то же время не похожая на Янчжуан. Любуясь морем и собирая ракушки, она незаметно заблудилась. Обычно так и случается: стоит человеку, выросшему в городе, попасть в сельскую местность, как он не может даже определить, где находится. Дао-цзин надеялась спросить у кого-нибудь дорогу, но дюны по-прежнему были пустынны.

«Ну и пусть! Пойду наугад…»

Дао-цзин шла широким шагом. Вдалеке перед ней показалось несколько серых палаток, возвышавшихся на отмели маленькими островками. Решив расспросить их обитателей о дороге, девушка подошла ближе. Однако в палатках никого не оказалось. Вокруг были разбросаны в беспорядке рыбачьи сети и багры. Поодаль на берегу сушились старые перевернутые лодки. Судя по всему, перед Дао-цзин было временное пристанище рыбаков, а сами они ушли в море. Дао-цзин растерянно глядела по сторонам. Вдруг из-за груды камней неподалеку послышался плач ребенка. Она удивленно прислушалась и поспешила к камням. Там под ивой, возле обломка скалы, сидела средних лет женщина с изможденным, желтым лицом. Она кормила грудью хилого ребенка и чинила сеть.

Почмокав, ребенок опять заплакал, но мать не оторвалась от работы.

Дао-цзин подошла к женщине ближе, но та, занятая своим делом, не заметила ее.

— Ах ты, наказание мое, да перестань же плакать! — бормотала женщина, обращаясь к ребенку. — Взрослые ходят голодные, а тебя еще нужно кормить! Ну, детка…

Ребенок отвернулся от груди и заплакал. Очевидно, у изнуренной женщины не было молока. Мать отбросила непочиненную сеть и рассердилась:

— Ах ты, горе мое! Ну, умри, умри! Умри, как твой нищий отец! О небо! — Мать порывисто прижалась к личику ребенка и тихо заплакала.

Дао-цзин хотела спросить у рыбачки дорогу, но отчаяние, сквозившее в каждом движении женщины, невольно остановило ее. Жалкие лохмотья на ней нельзя было даже назвать одеждой. Сквозь них проглядывали плечи и грязные ноги.

— Скажите, пожалуйста… — после некоторого колебания тихо произнесла Дао-цзин. — Перестаньте плакать, посмотрите, ведь вы так задушите ребенка…

Не зная, что еще сказать, она попыталась руками поднять бессильно упавшую голову женщины. Ребенок был так худ и слаб, что, громко крикнув два раза, тоже обессилел и лишь судорожно хватал воздух. Его ротик был широко открыт. Испуганная неожиданным появлением незнакомки, женщина подняла голову, посмотрела на Дао-цзин и, заикаясь, спросила:

— Ты… ты… чего хочешь?

Только сейчас Дао-цзин уловила ее шаньдунский выговор. В голосе женщины чувствовалось удивление и испуг. Забыв, что хотела спросить о дороге, Дао-цзин в волнении проговорила:

— Вы не здешняя? Что с вами случилось?

Глаза женщины были пусты и бесцветны. Несколько мгновений она тупо смотрела на Дао-цзин, потом отвернулась и, поспешно подобрав брошенную сеть, тихо, словно про себя, заговорила:

— Мы из Шаньдуна. Урожай был плохой, вот мы с мужем сюда и пришли. Люди говорили, что здесь можно заработать… у иностранцев. Не прошло и трех месяцев… муж… он работал на стройке дома, сорвался с крыши и разбился насмерть!.. — Руки женщины не шевелились, ее тяжелый, ничего не выражающий взгляд снова остановился на Дао-цзин, в нем чувствовалась отчужденность. — Я не вернулась обратно, но жить на что-то надо. Вот и чиню рыбакам сети…

Женщина видела, что стоявшая перед ней барышня сочувствует ее горю, ее бедности. Она вздохнула и, тихо покачивая засыпавшего ребенка, чуть слышно произнесла:

— Девушка, я уже не жилец на этом свете, и ребенок тоже — он болен, есть нечего… Отец умер, и теперь нам тоже погибать!..

— Ну что вы, надо жить, — глухо произнесла Дао-цзин.

Неожиданно ей вспомнилась собачка на пляже, лакающая молоко. Дао-цзин взглянула на сидевшую перед ней женщину, на ее голодного, еле дышавшего ребенка, и ей стало больно.

— Нет, лучше смерть, чем такая жизнь — одни мучения! Пусть уж иностранцы, богачи наслаждаются счастьем!.. А ты что, приехала сюда на дачу? Весело небось там, на пляже?

— Нет, нет!.. — Не в силах ничего сказать, Дао-цзин быстро повернулась и пошла.

Рваные старые палатки, песчаные дюны, рокочущее море, шелест листвы, собачки и зонтики на пляже, прекрасная, как сказочный дворец, дача и доска с надписью: «Китайцам и собакам вход воспрещен»… — все это промелькнуло в ее памяти, тупой болью отозвавшись в сердце. Дао-цзин заспешила в Янчжуан.

Глава четвертая

— О-о! Госпожа Линь, вернулись! Красиво у нас здесь, правда? Кругом море, а какие виды? Нигде таких не найдешь. Это все стоит осмотреть подробно! — этими словами Юй Цзин-тан, вышедший из школы, приветствовал Дао-цзин. Казалось, что улыбается каждая черточка его лица — даже непрестанно мигающие веки.

Не дав Дао-цзин раскрыть рта, он продолжал:

— Сегодня утром я ходил в город, чтобы повидать начальника уезда господина Бао. Наш начальник молод, отличается высокой нравственностью. Мы с ним однокашники. Но, к сожалению, он уехал в столицу провинции на совещание, и я не смог его застать. Что ж, придется вам пожить у нас несколько дней, подождать, пока он вернется, а там все устроится.

Дао-цзин молча слушала, вопросительно глядя на желтое узкое лицо Юй Цзин-тана.

Он поспешил успокоить ее:

— Да вы не волнуйтесь, пожалуйста, не отвергайте моего скромного участия.

— Вам не нужно извиняться. Если ничего не выйдет, я вернусь в Бэйпин, — ответила Дао-цзин.

В эту минуту ей отчетливо представилась вся неопределенность ее положения: брат с женой куда-то уехали, работы здесь нет. Надо возвращаться, но денег на дорогу не осталось. Да если бы они и были, что толку: ведь работу в Бэйпине все равно не найдешь.

Дао-цзин тяжело вздохнула.

— Госпожа Линь, помилуйте, я для вас ничего особенного не сделал! Буду я в Бэйпине — тоже, может случиться, обращусь к вам за помощью…

Юй Цзин-тан произнес это искренним, дружеским тоном, и его слова несколько развеяли грустные думы Дао-цзин.

— Спасибо! Но хорошо было бы, если бы начальник уезда поскорее вернулся.

— Конечно, конечно, он скоро вернется, очень скоро! О-о! Да вы, наверное, с самого утра ничего не ели? Вас уже давно ждет обед.

Он обернулся к дверям и крикнул старику сторожу:

— Эй, старина, принеси скорей поесть госпоже Линь!

Старик захлопотал. Юй Цзин-тан, поклонившись, ушел.

Дао-цзин посмотрела на стол, уставленный тарелками, и на сердце у нее стало еще тяжелее. Она ни к чему не притронулась.

Еще до отъезда из Бэйпина Дао-цзин просила своих подруг и учителей подыскать ей какую-нибудь работу. Однако со времени ее приезда в Бэйдайхэ прошла уже неделя, но писем от них не было. О приезде господина Бао тоже ничего определенного директор сказать не мог. Нудный голос Юй Цзин-тана и его бесконечное «О-о! Конечно, конечно!» начинали раздражать Дао-цзин и вызывали у нее сомнения в искренности его дружеских заверений.

«О-о! О-о! Госпожа Линь, не беспокойтесь! Господин Бао, конечно, скоро вернется».

«О-о! О-о! Простите за нескромность: скажите, пожалуйста, вы замужем? У вас есть жених? Извините, я спросил это просто так».

Ежедневно Юй Цзин-тан наведывался к Дао-цзин, каждый раз нудно повторяя одно и то же.

«Почему он все уговаривает меня не уезжать, да еще уверяет, что устраивает меня на работу… Ждет какого-то господина Бао… И еще эти вопросы: замужем ли я, есть ли жених? Зачем ему это?» Дао-цзин все больше разочаровывалась в Юй Цзин-тане. Ей хотелось как можно скорее уехать отсюда, но чужой, незнакомый мир так велик! Куда ей ехать? Дао-цзин оставалось лишь набраться терпения.

Прошло десять дней. Друзья из Бэйпина по-прежнему молчали. О возвращении господина Бао известий тоже не было.

Настроение Дао-цзин день ото дня становилось хуже, она осунулась и побледнела. Единственным местом, где девушка могла укрыться от болтовни Юй Цзин-тана и развеять свои тягостные мысли, было море, ставшее теперь для нее близким другом. Она целыми днями пропадала на берегу.

Обычно после завтрака Дао-цзин сразу уходила на море. Стоило ей только окинуть взором бескрайную голубую ширь и увидеть вдали одинокий парус, как на душе становилось легче, словно чья-то теплая, ласковая рука касалась ее и успокаивала. Хотя она больше не испытывала такой радости, как в первые дни приезда, — не играла на губной гармошке, не собирала ракушки, не ходила в горы, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом, — она по-прежнему горячо любила море. Независимо от того, каким оно было: гладким и блестящим, как шелк — в тихую погоду, либо ревущим, как свирепый зверь — в бурю, она целые дни проводила на большом обломке скалы, упавшем в воду, и смотрела на море ласково, как на дорогого сердцу человека. Печальные глаза Дао-цзин всегда были устремлены вдаль. Иногда она опускала голову, и с губ ее срывалось одно короткое слово: «Мама!» После того как бабушка Ван поведала Дао-цзин ее трагическую судьбу, перед взором девушки часто вставал образ матери.