Евгений Сухов - Госпожа трех гаремов Страница 60

Повалил снег. Большие белые хлопья ложились на почерневший молчаливый лес, на серую гладь озера. Вперед вышел сеид.

— Ты хочешь умереть первым? — послышалась в голосе Шах-Али печаль. — Жаль. Что ж, пусть будет исполнена воля Всевышнего. Тысяцкий! — громко позвал хан. — Сеиду не терпится умереть. Вели стрельцам отрубить ему голову.

— Позволь мне обратиться к тебе с последним словом, хан, — сказал старик.

— Последнее слово? — задумался Шах-Али. Вот и настало время проявить великодушие. — Что ж, говори, нам всем интересно будет узнать, что хочет поведать сеид перед смертью. Думаю, что ты не утомишь нас долгими прощальными проповедями.

— Аллах учит нас, что правоверный мусульманин терпелив и милосерден, — заговорил Кулшериф. — Он относится к другому так, как хотел бы, чтобы относились к нему. А теперь можешь отрубить мне голову.

Сеид обнажил заросшую седыми волосами шею.

— Что же вы стоите, стрельцы? Хватайте старика, он ведь сам вас попросил об этом.

Служилые люди, ухватив сеида за руки, опрокинули его на снег. Красивое тонкое лицо Кулшерифа, которое не сумело испортить даже время, уткнулось в грязь.

— Крепче держи татарина! — поигрывал саблей тысяцкий.

Шах-Али безучастно наблюдал за тем, как сеиду на плечи навалились стрельцы, как он хватал ртом серые комья земли, бормоча проклятия, и только когда рука тысяцкого взмыла вверх для свершения суда, хан громко выкрикнул:

— Оставьте его! Пусть Кулшериф живет… Для того чтобы в молитвах прославлять мое великодушие.

— Чудит царь, — пожал плечами воевода и с силой отправил меч в ножны.

— Я могу вас всех убить, но не хочу проливать кровь своих сородичей и братьев по вере. Хотя всякий другой на моем месте поступил бы именно так. Слишком много я претерпел от вас зла! Но я накажу вас по-другому, все вы пойдете со мной в Иван-город, никто из вас не вернется в Казань! — И, повернувшись к тысяцкому, который неотступно следовал за ханом, добавил: — Мурзы до самой Круглой горы пойдут пешком. — Хан, крепко хлестнув коня, вырвался далеко вперед.

— А ну, чего застыли, вперед пошли! — зарычал воевода. — Не слышали разве, чего царь наказал! В Иван-город пойдете, а потом великий московский князь к себе вас призовет, на Москве-реке крестить станет!

Письмо наместника

Боярин Семен Иванович Микулинский удобно разместил свое огромное тело в широком дубовом кресле. Ему нравились просторные покои, срубленные из огромных сосновых стволов.

— Такие хоромины московским не уступят, — позавидовал князь. — Постарался дьяк Выродков. Так, стало быть, ты мурз привез, царь?

— Здесь они, в Иван-городе, под охраной.

— Это хорошо, пускай поумерят свою спесь. Ванюша! — позвал князь Выродкова. — Ты у нас в грамоте разумный. Пиши! По челобитию казанских князей и велению самодержца Ивана Васильевича, казанский царь Шах-Али с ханства свезен, а наместником назначен князь Семен Иванович Микулинский. И пусть казанские карачи едут в Иван-город для дачи присяги на верность великому московскому князю и царю Ивану Васильевичу. Написал?

— Пишу, князь.

— А как присягнут, тогда я еду в Казань наместником. Скрути грамоту покрепче, да тесьмы не пожалей. А потом мурзам отдашь, пускай они свезут ее в Казань.

Опустел ханский двор, нет в нем хозяина, окромя вольного ветра. Не слышно задиристого голоса тысяцкого, караул не обругает нерадивого, ворота распахнуты настежь и скрипят на ветру тревожно, будто тоскуют о прежнем хозяине.

Базарная площадь тоже была пустынной. И горожане спешили пройти мимо, словно опасались, что наступившая беда может пристать и к ним.

Нур-Али Ширин по всем домам разослал скороходов, и уже ближе к полудню ханский двор был набит битком.

— Шах-Али обманул нас! — старался перекричать голоса собравшихся Нур-Али. — Он обманом свез с Казани мурз, и теперь в Иван-городе их должны предать смерти! Чего заслуживает тот человек, который предал свой народ, а свою землю отдал на растерзание необрезанным гяурам?!

— Отмщения?

— Смерти!

Сейчас каждый чувствовал себя небольшой частицей огромной стихии, которая заполнила в тот час площадь.

— Хватит нам ходить с растопыренными пальцами. Пора нам сжать их в кулак, чтобы рука стала тверже камня. Ненужные раздоры совсем обескровили наше ханство. Вспомните арского эмира, который то и дело угрожает войной Казани! А мамадышский эмир? Чем же они лучше тех же самых гяуров, если хотят раздорами подточить наше отечество! Давайте вспомним о том, что все мы сыны одной матери, имя которой — Казань! Только с оружием в руках мы сумеем обрести себе свободу и, как прежде, при прадедах наших, ханствовать на своей земле. Лучше недолгая, но честная жизнь, чем многолетие с позором.

Совсем немного нужно для того, чтобы запалить иссушенный хворост. Стукнул кремнем — и гуляй полымя по сушняку. Нур-Али оказался именно той искрой, которая угодила в самую середину заготовленных поленниц.

— Эмир, — пробрался к Нур-Али слуга, — твоего распоряжения у ворот дожидаются двое казанских мурз. Они принесли от урусского эмира Семена послание.

— Отворить ворота, пусть они войдут в город.

Нур-Али почувствовал на своих плечах бремя власти. Не однажды эмир примерял тайком ханский кафтан. И выглядел он в нем значительнее и увереннее. В знатности род Ширин может потягаться даже с Гиреями. Стоит объявить сейчас себя ханом, как народ внесет его победителем в мечеть Кулшерифа.

Нур-Али принял решение; он поднял руку вверх, призывая народ к тишине.

— Правоверные! — громко выкрикнул он в толпу. — В Казань с Круглой горы прибыло двое мурз, которые привезли письма от эмира Микулинского. Давайте послушаем, что же пишет нам этот урус!

Мурзы забрались на галерею. Они никогда не видели столько народу сразу. Казанцы тесно прижимались друг к другу, а задние все более напирали. С кремлевских стен хорошо было видно всех собравшихся.

— Это письмо адресовано тебе, Нур-Али Ширин.

Сейчас эмир был на виду, даже жесты имели значение. Нур-Али выждал паузу, а потом показал дланью на площадь.

— У меня нет тайн от моих братьев! Я зачитаю вам письмо… «По велению московского государя казанский хан Шах-Али смещен с престола…» — Эмир оторвался от письма, и взгляд его охватил тысячи лиц. Возможно, не так трудно быть ханом. Привыкнуть можно к любой ноше, и ханский венец не покажется тебе тяжелым. — «Вместо него на Казани будет поставлен русский воевода… Мурзы казанские остаются в Иван-городе, и судьбу их будет решать великий московский государь Иван Васильевич». Мусульмане, царь Иван распоряжается нашим юртом так, будто это его собственная земля!

Ханский двор загудел. Молодые горячились, предлагали взяться за оружие. Старики убеждали: нужно все обдумать, взвесить. Спор длился два часа кряду, а потом, не найдя единства, удрученные казанцы разошлись по домам.

Бекир, смотритель казанской библиотеки, остановился за спиной Нур-Али:

— Что будет дальше, господин?

Господин… Теперь даже ближние называют его повелителем. А тот ли он человек, который нужен сейчас Казани? Уж не подшутил ли над ним Аллах или, может быть, Всевышний решил ввергнуть его в еще более страшное испытание?

— Если бы я знал, почтеннейший, — хмуро обронил Нур-Али. — Я один. Нет мурз, эмиров. Остались только стены Казани.

— Ты забываешь, господин. — Нур-Али уловил в голосе Бекира перемену, тот словно сомневался: а достоин ли эмир этого обращения. — Казань — не только мечети и крепостные стены. Казань — это еще и люди, которые будут защищать свои улусы.

— Ты прочитал все великие книги, мудрый Бекир. Что же ты мне посоветуешь?

— Казани действительно сейчас нужна не одна голова. Я думаю вот что: следует отписать на Круглую гору эмиру Микулинскому, что мы рады служить урусскому царю за его жалованье, но не будем принимать его до тех пор, пока в Казань не прибудут Чура Нарыков и сеид Кулшериф. А там, — провел по лицу узкими ладонями Бекир, — пусть все решает Аллах.

— Хорошо, — согласился Нур-Али, — я поступлю так, как ты советуешь.

Присяга

Кулшериф и Чура Нарыков встретили свое освобождение спокойно, и вообще — разве можно считать себя пленниками, оставаясь на земле предков!

— Можете ступать, ворота отворены. И не позабудьте главное: вы обещали служить честно, ежели Шах-Али со стола казанского уберем.

Чура Нарыков едва наклонил красивую, тронутую легкой сединой голову, прощаясь с князем Микулинским, толмача не удостоил даже взглядом.

— Татарин-то гордец, — хмыкнул обиженный толмач. — Ну ничего, поговорим мы еще!

— Ты уж попридержал бы язык, Степка! — неожиданно рассердился на холопа князь Семен Иванович. — Теперича казанцы — слуги московского государя, за жалованье у него служить станут!