Марта Шрейн - Эрика Страница 60

Фонрен прервал свои мысли — все его рассуждения казались неубедительными. Он боялся подорвать свой авторитет в глазах дочери. Потому что сейчас «правда» была на стороне средств массовой информации. Чтобы народ изо дня в день вспоминал войну и твердил одно и то же: «Пусть будет корка хлеба, только бы не было войны». Он думал: «А может мне привести ей живую свидетельницу зверств НКВД Фриду. Когда эта женщина рассказала ему о своей трагедии, у него волосы встали дыбом. Немецких женщин и детей загрузили в товарный эшелон для отправки на восток. Но узнали, что уже отрезаны и впереди линия фронта. Что тогда предприняли чекисты? Они стали закрывать вагоны и обливать их бензином. Старая женщина, увидела это и все поняла. Она крикнула дочери: «Прыгай! Я спущу тебе ребенка». Дочь прыгнула. Еще одна женщина прыгнула. Дочь подхватила ребенка из рук своей матери. Мать закричала: «В пшеницу, скорей!» Дочь, прижав к себе ребенка, мчалась изо всех сил, и ей удалось незамеченной скрыться. Другая женщина, прихрамывая, бежала не так быстро. Пуля энкаведешников настигла ее на самом краю поля. Вагон закрыли, облили бензином и подожгли. Дочь, прижимая к себе ребенка, рыдала навзрыд. Там горела ее мать. Когда же все закончилось и поджигатели отступили, дочь пошла на пепелище. Ребенок заплакал, и она к своему ужасу увидела, что это не ее ребенок.

У Фонрена и сейчас, при воспоминании о рассказе Фриды, навернулись слезы на глаза. Он, сорокалетний, повидавший в своей жизни много горя, не мог сдержать слез. А Эрика! Нет, ей нельзя это рассказывать, как ей потом жить? Она возненавидит систему. А другой нет. И это будет гибель для нее. Сколько более сильных духом пытались бороться, да все погибли в лагерях. «Нет, — решил Фонрен, — я постараюсь убедить ее как–нибудь по другому, не раня». Можно было бы рассказать о том, как в Ленинграде грузили немецких женщин и детей на баржи и топили на глазах у всех. Притом фашизмом это не называли. И население поддержало этот акт вандализма.

С такими мыслями Фонрен подошел к фабричным баракам.

«Как же здесь найти третий барак?», — думал он, остановившись посреди двора у колодца. Женщина, достававшая воду, спросила его:

— Вы кого–нибудь ищите?

— Да, — сказал он, — мне нужен третий барак.

— А кто вам нужен? Я всех знаю.

— Я тоже знаю, — уклончиво ответил Фонрен. — Мне нужен только третий барак. Здесь нет номеров.

— Да вон тот, длинный. Сбоку зайдите. Это и есть третий, — показала женщина.

Фонрен шел по длинному коридору, все больше и больше волнуясь. У ее двери он перевел дух и постучал. «Открыто», — услышал он ее волшебный голос, который не перепутал бы ни с каким другим. Фонрен вошел. Аделина стояла у стола, слегка повернув голову к двери. Потом она повернулась, ахнув, прошептала: «Фридрих!» — и невольно опустилась на стул. Фонрен подошел, снял шляпу, медленно присел перед ней, обхватил руками ее колени и заплакал:

— Прости, если можешь. Прости меня, Лине! Что я натворил? Я разрушил нашу жизнь. Я поверил, что ты умерла! Прости, Лине!

Адель наклонилась, обняла его голову и, целуя его и тоже плача, говорила:

— Да за что же простить? Разве ты виноват? Это все война. — Они все вспоминали прошлое, дочь, Лизу и плакали. Наконец Адель сказала: — Встань, дверь открыта. Сын может вот–вот войти.

Фонрен поднялся вовремя.

В дом забежал мальчик в матросском костюмчике.

— Познакомься, Фридрих, это мой сын Альберт, — сказала Аделина, вытирая слезы, и сыну: — Алик, познакомься с дядей.

Мальчик подошел и подал руку:

— Альберт, — сказал он и удивленно спросил: — Вы плачете? Почему вы оба плачете?

— Мы плачем от радости, потому что давно не виделись. Оставь нас пожалуйста на время — попросила Адель сына.

— Мария Ивановна спрашивала, ты еще в постели или уже на ногах? Ты выздоровела, мама? — спросил сын, вопросительно глядя ей в заплаканное лицо.

— Да, почти. Мне уже лучше. Пойди, сынок, к Марии Ивановне и побудь там, пока я не зайду за тобой. У меня здесь серьезный разговор с моим…

— Да я лучше на улицу пойду. Там сегодня не холодно, и ребята меня ждут. Мы будем ножи кидать. Вы умеете кидать ножи? — обратился он к гостю.

— Нет, — ответил удивленно Фонрен.

— А мой папа все может, — похвалился мальчик. — Если в его мастерскую залетит муха, он ее ножом раз — и приколет!

— Альберт, я же просила не мешать, — снова сказала мать, и мальчик убежал.

— Умница и выдумщик, — отметил Фонрен.

* * *

— Ирина, я видела как твой отец пошел в третий барак, — крикнула Вера, влетев в общежитие. — Странно. К кому это он? И почему не зашел к тебе?

— Ты его ни с кем не перепутала? — удивилась Эрика.

— Да нет. Не забывай, я в него влюблена.

Эрика сразу все поняла и пошла в барак к матери. Она прокралась к двери. В коридоре никого не было. Она прислушалась. Ничего не слышно. Эрика слегка приоткрыла дверь и потихоньку заглянула. Во второй комнате за круглым столом спиной к двери сидел отец. Адель наливала ему чай. Чувство ревности и злости захлестнуло девочку: «Хочет у меня еще и отца отобрать. — подумала она. Нет, я зайду и все ему при ней скажу», — решила Эрика. Но тут отец заговорил. Эрика остановилась в нерешительности и стала слушать. Пусть выйдут и увидят, что она слышит все. Ей не стыдно подслушивать, думала она со злостью.

Говорили долго. Сначала Эрика стояла, а потом присела на стул. Говорили по–русски, отец, как всегда, с небольшим акцентом.

— Тогда, на вокзале, когда я тебя с маленькой дочкой отправлял на Кавказ, ты как будто предчувствовала беду. Я ушел с вокзала в институт, но не смог работать. Я жалел, что отпустил вас раньше. Лучше бы ты дождалась меня, и мы поехали бы втроем.

— Твой билет пропал. Ведь он был на 23 июня 1941 года. Тогда уже война началась, — тихо сказала мать. И опять хриплый голос отца:

— У меня было предчувствие несчастья, но когда ты дала телеграмму, что вы доехали хорошо, я успокоился.

Мать плакала, рассказывая отцу, как привязала дочь, надеясь на Лизу, как шли этапом, где по дороге умирали женщины и дети, как попала в лагерь.

Отец непрерывно курил, и дым тянулся в другую комнату, к Эрике.

— Как же случилось, что меня известили, что ты умерла? — спросил он дрогнувшим голосом.

Мать рассказала про какого–то Попова:

— Я его оттолкнула и бросилась к двери. Но он достал пистолет и выстрелил в меня. А дальше я уже ничего не помнила. Меня спасли профессор Тринкверт и князь Гедеминов. Без него я бы не выжила, и лекарства и еду он носил мне в больницу. Профессор нарочно отнес в управление письмо к своему племяннику и написал, что я тоже, как и мой муж, умерла. Для того, чтобы этот гад, Попов, прочитал письмо, посчитал меня мертвой и снова не стрелял бы в меня. Профессор хотел спасти меня этим письмом… Под моим именем похоронили другую женщину.

— А я получил это письмо, — с горечью говорил отец.

Они помолчали. Мать перевела разговор на другое.

— Фридрих, расскажи, как ты живешь? Жена… Ты не венчан?

— Венчан, к несчастью. Мучаюсь я с ней. Хотел Эрику к себе взять, но у моей жены нет сердца. Могу только процитировать средневекового немецкого писателя Себастьяна Бранта: «Три вещи мир бросают в дрожь (четвертую не переживешь): вдруг ставший барином холоп, обжора, пьяный остолоп, и тот, кто плоть и дух свой слабый связал со злобной, грубой бабой». Последнее про меня. Господь подарил мне лучшую из женщин, а черт подсунул другую. — Он тяжко вздохнул он и спросил: — А, твой муж — князь?

— Да, князь.

— Вы венчаны?

— Венчаны.

— Значит, ты княгиня. Я рад за тебя, хотя происхождение теперь только навредить может. Но мне бесконечно грустно от того, что ты больше не жена мне.

— Что же мы можем сделать? Нужно смириться с этим. У нас общая дочь, но она, к сожалению, не хочет меня видеть, — грустно сказала мать.

Эрика плакала, уже не в силах сдерживаться. Ее услышали родители и вышли из комнаты.

— Эрика, ты пришла! — выдохнула Адель.

— Мамочка! — Эрика бросилась матери на шею. — Прости меня, мамочка! Я же ничего не знала! Прости! Я только помнила, что ты меня бросила. Ты простишь меня?! — Сквозь слезы говорила Эрика.

Адель задыхалась от слез, но это уже были слезы счастья. Она целовала и целовала щеки дочери, глаза, волосы, как много лет назад, когда прощалась с ней, оставляя ее одну в квартире, надеясь на милость Господа.

— Ну вот, — облегченно вздохнул отец. — А я не знал, как вас примирить. Все разрешилось само собой, и мы вместе… А как ты здесь оказалась? — обратился Фонрен к дочери, обнимая и Адель и Эрику одновременно.

— Мне… мне Вера сказала, что ты сюда пошел. Я и догадалась, где ты.

— Мамочка! Папочка! Как мне плохо было без вас! А сейчас … я такая счастливая! Па … па, а как же ты нашел маму?