Карл Шпиндлер - Царь Сиона Страница 60

Ян замолчал и снова уселся на земле. Он дал знак вошедшим Рамерсу и Блусту увести кузнеца. Они исполнили это немое приказание.

После того, как двери за ними закрылись и замолкли шаги уходивших, занавес, у которого сидел Ян, всколыхнулся, и оттуда приветливо склонилось к нему улыбающееся личико Дивары.

— Я не вовремя посетила тебя, Ян, — тихо сказала она. — Как раз сегодня все ходят к тебе, и я едва ли улучу минуту уйти отсюда так же незаметно, как пришла; но ты меня должен вознаградить за обиды, причиняемые мне мужем.

— Утешься и надейся, Дивара! Ты слышишь, как все его ненавидят и презирают. Его господство не продлится долго; другой призван на его место.

В эту минуту кто-то громко постучал в дверь. Дивара снова скрылась за занавесом. Румянец исчез с ее лица, когда она услыхала грубый голос мужа, громко кричавший:

— Ян Бокельсон, слуга Божий! Открой двери, прикажи твоему дерзкому прислужнику удалиться.

— Маттисен! Что ему нужно здесь в эту пору? — промолвил Ян дрожащим шепотом.

— Я вижу, как отверзается передо мной могила! — также тихо сказала ему Дивара в ответ.

— Тише!

И лейденский пророк потушил лампу в ту минуту, когда гарлемский булочник, устранив с дороги Петера Блуста, силой ворвался в комнату.

Глубокий мрак, внезапно окруживший Маттисена, поразил его.

— Что это значит? Ян, где ты? — спросил он, объятый ужасом: ему показалось, что здесь кроется покушение на его жизнь.

— Сюда, мой брат, приблизься ко мне! — ответил ему второй апостол.

В то время, как булочник осторожно и нерешительно сделал несколько шагов вперед, боясь обнаружить свой страх, Дивара, как тень, проскользнула к дверям.

— Петер Блуст! — громко приказал Ян. — Божий ангел отходит от меня. Закрой глаза, чтобы его величие тебя не ослепило!

Петер послушно пал ниц у порога и, переступив через тело слуги, Дивара исчезла.

Близорукие глаза Маттисена едва заметили женскую тень, но все же он начал смелее:

— Что за комедию с духами ты со мной играешь, брат мой? Ты говоришь о лучезарных ангелах, а здесь царствует мрак могилы.

— Ты не веруешь, Маттисен; в противном случае твои очи были бы открыты для чудес! Петер Блуст, зажги опять лампу для этого слепца!

Когда лампа была зажжена, гарлемский булочник с любопытством оглядел комнату и приблизился к сидевшему неподвижно Яну.

— Я не допытываюсь, Ян, — начал он, — был ли у тебя страж небесного трона или жаждущая обращения язычница. Я прихожу как друг, не как шпион. Уж слишком долго, Бокельсон, ты живешь вдали от света и тяжких трудов, возложенных на нас Отцом. Почему ты их не делишь больше со мной? Смотри, чтобы филистимляне не напали на Самсона.

— Ты — избранник, ты — орудие. Я — дуновение ветра в тростнике. Тебе дано в удел могущество, мне — смирение.

Маттисен дружески опустился на землю рядом с Яном, который при этом немного отодвинулся в сторону и ощупал скрытое под его одеждой оружие, которое он всегда носил при себе. Маттисен, понизив голос, продолжал самым простосердечным тоном:

— Я не знаю, что и как нас разъединяет. Но в раздорах погибают даже сильнейшие. Теперь, когда мы одни, снимем маски и поговорим без громких фраз.

— Говори. Я готов слушать твои мудрые речи.

— Настало загадочное время. Неведомый дух творит чудо за чудом. Два чужестранца, вооруженные лишь скрижалями святого учения, стали во главе многолюдного города, и их простое слово служит законом. Но змей искуситель часто повергает в тревогу легковерную чернь. Эти дураки видят опасность перед своими стенами, видят, что обещания Писания не исполняются, и желают возврата к прежнему позорному состоянию. Еще немного, и влияние пророков погибнет, как погибла уже власть епископа и других. Ты грешишь против собственного благополучия и против нашего Небесного Отца, оставаясь в бездействии и с гневом удаляясь от твоего собрата. Когда мы соединимся воедино, ты пустишь в дело твою изобретательность и ум, а я — смелость и силу воли: тогда мы можем подняться и стоять высоко до тех пор, пока с города будет снята осада или пока нам не представится другого удобного выхода. Когда общественное добро перейдет из рук дьяконов в наши руки, нам, без сомнения, удастся избегнуть всякой опасности и вместе с приобретенными богатствами сбежать в дальнюю страну.

— Ты просветлен свыше, брат, и я отвечаю «да» на твое «да» и «нет» на твое «нет» Но что я могу сделать для твоего благополучия? Ты сам так плохо обо мне отзывался в своих проповедях, что теперь все по праву сомневаются во мне. Твое порицание огорчает меня до глубины души, ибо ты старше и опытнее меня и насквозь видишь все мои слабости и недостатки. Я очень робок мой брат, поэтому избрал себе в удел молитву и смиренно предоставил тебе всю власть.

Слова эти, сказанные слезливым, плачущим тоном нимало не укрепили доверия гарлемского булочника к Яну. Ему в них ясно почуялась опасность, которую он до сих пор едва лишь предугадывал. Его опасения превратились в мучительную уверенность, и он с удвоенным рвением старался вновь привлечь на свою сторону ускользавшего союзника.

— Если я тебя порицал, — проговорил он со смущением, — то припиши это вспыльчивости моего нрава, а не моей злобе. Речь моя сурова; я держусь того мнения, что людей должно силой понуждать к добру. Ведь сам Бог, Бог Израиля — гневный, карающий Бог! Твоя наклонность к примирению, к укрощению возмущенных сердец, прощению и миру были мне ненавистны: они медленно ведут к цели. Теперь я убедился, что сила и кротость, спаянные воедино, вернее всего ведут к цели, и с новой верой возвращаюсь к тебе. Мы поделимся властью. В Новом Израиле сам Царь Небесный будет его владыкой, два наместника будут за Него управлять: — духовный будет Ян Бокельсон, светский — Ян Маттисен. В качестве неограниченных властителей силы и совести народной мы будем торжествовать до тех пор, пока нам самим не заблагорассудится удалиться. Друзья поддержат нас.

Ян спокойно выслушал этот план и сразу понял кроющиеся в нем хитрые козни.

— Пусть будет по-твоему, мой брат, — ласково ответил он. — Завтра мы опять выступим вместе перед народом, Роттман созвал их на праздник примирения; Дузентшуер воспламенится и возбудит в умах мысли о новом правлении, причем каждому будет казаться, что это его собственная выдумка. Мы объявим имена новых правителей государства и вынудим согласие у пораженной толпы. Конечно, хорошо было бы присоединить еще к этому кое-что вроде чуда, которое потрясло бы народ и дало бы ему высокое мнение о нашем могуществе.

— Я уже изготовил кое-что, — быстро отозвался Маттисен. — Ловкий лазутчик донес мне, что большая толпа жаждущих крещения выступила в поход из Голландии в Мюнстер. На этот раз они вооружены. Лазутчик пошел опять на разведку, и, как только донесет, что голландцы идут по его пятам, мы сами отправимся в лагерь неприятеля и вызовем его на бой. Когда епископские приверженцы увидят себя среди двух огней, они будут побеждены и оставят за нами поле битвы. Победа будет приписана нашему геройству, и мы — у цели.

— Аминь, мой брат! Вот моя рука.

— Искренно и чистосердечно, без обмана?

— Так же искренно и чистосердечно, как ты подаешь мне свою.

— Хвала Господу, соединившему нас, Ян. Прошу тебя завтра, как только засияет день, непременно быть в доме Книппердоллинга!

При прощании обоих апостолов тысячелетней империи, с той и другой стороны дано было немало обещаний. Маттисен поспешил на собрание верующих, которые он ежедневно, с наступлением вечера, устраивал в своей квартире. Ян позвал своего стража, доброго Петера Блуста.

— Пойдем со мной скорее к старому Дузенштуеру, — обратился он к нему с нескрываемым удовольствием. — Я немедленно должен поговорить с ним.

И пророк, в сопровождении Петера Блуста, отправился к богатому варендорфскому старейшине в Ницинкский монастырь с тем, чтобы побывать там раньше, чем разойдется собрание Маттисена. Вялость, которую напустил на себя лейденский пророк, совершенно оставила его и уступила место лихорадочной энергии, с какой отныне он и пошел к своей цели.

Глава IX. Падение Маттисена

Под окнами Анжелы, едва обрисовываясь в утреннем тумане, проходило погребальное шествие. Ни колокольного перезвона, ни священников — ничего, что требует церковный устав. Одно лишь похоронное пение многочисленной толпы провожающих сопровождало печальную процессию. Простой нетесаный гроб, даже не прикрытый черным покрывалом, торопливо несли к месту последнего упокоения. Убогая обстановка и непристойная суетливость толпы наполнили душу Анжелы горьким чувством. Прислонясь головой к холодному стеклу окна, она промолвила:

— Это злую долю несчастной Елизаветы хоронят они. Мир этому праху! Она много выстрадала в жизни!