Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 61

В ответ к нему теперь стали приходить письма с фотографиями. На нескольких — самых последних — Кристина представала с распущенными волосами, ниспадающими на белоснежные плечи волной спелой ржи.

На следующую ночь после бомбежки Римские погреба были превращены в бомбоубежище для жителей Санта-Виттории. Поначалу решено было, что в случае налета людей поднимут по сигналу воздушной тревоги, каждый возьмет одеяло и пойдет вниз. Но от этого плана пришлось по двум причинам отказаться. Если налет будет настоящий, то люди погибнут, прежде чем доберутся до бомбоубежища, а если не настоящий, то эти хождения с горы и на гору и отсутствие сна в такую пору, когда наливается виноград и ему нужно отдавать все силы, да к тому же вот-вот придется собирать урожай, измотают народ и выведут из строя куда больше людей, чем любой воздушный налет. В конце концов решили, что люди снесут вниз постельные принадлежности и все, что необходимо, чтобы подогреть себе пищу, и весь город Санта-Виттория будет переселяться на ночь в Римские погреба — под самый бочок к своему вину.

За несколько часов до переселения Бомболини сошел вниз с фельдфебелем Траубом, ефрейтором Хайнзиком и капитаном фон Прумом.

— Замечательное место, — сказал капитан. — Прямое попадание с любого самолета ничего не даст: все останутся живы. Интересно, зачем тут была сделана такая большая пещера?

— Говорят, когда были винные подати, сюда сносили вино со всей округи, — пояснил Бомболини. — И принадлежало все это одному человеку. По-моему, Юлию Цезарю. Да, да, именно ему.

— Ну правильно: большая зала и винный погреб, уходящий в глубь горы, — сказал капитан. — Только странной она какой-то формы. Почему здесь такая длинная стена?

Бомболини ответил, что понятия не имеет.

Вечером после трудового дня люди начали спускаться вниз. Они несли с собой матрасы, соломенные циновки, одеяла и все, на чем можно лежать. Это было массовое переселение клопов и вшей, какого в этой части света еще не случалось. Люди несли с собой кувшины с водой, и хлеб, и бутылки вина, и горшки с холодными бобами, и корзинки с луком, и кувшины с оливковым маслом, которым поливают бобы и хлеб. Лонго восстановил здесь электрическое освещение, и это было очень кстати: при тусклом, мерцающем свете электрических лампочек фальшивая стена выглядела естественнее, чем когда-либо.

Сначала те, кто обосновался у фальшивой стены, боялись говорить громко, точно от звука их голосов могли посыпаться кирпичи. Они боялись даже смотреть на стену. Но потом освоились. Как только древний винный погреб заполнился котлами, сковородками, чайниками, ночными горшками, постельными принадлежностями и людьми, он перестал быть погребом, а превратился просто в бомбоубежище и стал похож на какую-то жуткую подземную харчевню из мрачных времен средневековья.

Помогло нам освоиться еще кое-что. Капитан фон Прум не стал спускаться в погреб, а остался у себя работать над «Бескровной победой». Фон Прума одолевали проблемы и мучило любопытство. А его солдаты пьянствовали. Мы развлекали их карточной игрой, усадив подальше от стены, причем так, чтобы они непременно были к ней спиной. Ребята из Бригад Веселого Досуга приносили вермут и граппу, и с заходом солнца начиналась игра, которая затягивалась далеко за полночь. Все эти меры предосторожности оказались не напрасными. Именно это и спасло нас от гибели в первый раз.

Наверное, было еще не поздно, когда все началось, потому что горел свет. А свет было решено жечь до девяти часов вечера, после чего картежная игра продолжалась при фонарях, а трудовой люд укладывался спать. В тот вечер гул самолетов слышен был даже у нас в убежище. Их прилетело больше обычного, и они бомбили где-то совсем рядом. Мы считали, что Санта-Виттория не могла их интересовать, их привлекало Речное шоссе и мосты через Бешеную речку. Как раз светила луна, и мосты отчетливо выделялись на фоне белесой воды.

Мы слышали, как у реки начали падать бомбы, потом заухало в долине, и бомбежка гигантскими шагами начала приближаться к нам. За себя мы не боялись — мы боялись за тех, кто находился во Дворце Народа, да за наши виноградники.

Несколько немецких солдат, прервав игру, вышли было наружу, но тут же вернулись, поскольку бомбы падали совсем близко.

— Тяжелые бомбардировщики, — сообщил нам один из немцев. — Большие, сволочи. Американцы.

— Совершенно верно, — подтвердил Роберто. — «Б-24». — Это была единственная промашка, которую он допустил за все время пребывания немцев в Санта-Виттории. Но немцы не слышали его.

Гул становился все громче, и сила взрывов нарастала. Мы чувствовали, как колышется под ногами земля, а со сводчатого потолка стала сыпаться пыль. В погребе стоял грохот от взрывов, все тряслось — казалось, тряслась даже сама гора.

И вдруг мы все разом увидели это — все, кроме картежников, — и уставились в одну точку, не в силах шелохнуться: так, говорят, застыв в испуге, люди смотрят на ядовитую змею и не могут оторвать от нее глаз. Бомбы теперь падали на нашу гору, и каждая взрывная волна катилась по горным породам вглубь, в недра горы, и под напором этой волны фальшивая стена начала выпирать, вздуваться, кирпичи как бы растягивались и снова становились на прежнее место — до очередного взрыва.

Фальшивая стена еле держалась, она то вздувалась, то опадала — плавно, через равные промежутки, как вздувается и опадает морская волна, и всякий раз казалось, что она вот-вот развалится.

А потом вдруг раздался страшный взрыв — самый сильный из всех, — и кирпичи в фальшивой стене так выперло, что все были уверены: сейчас мы услышим тот звук, которого так боялись, — сухой треск первого кирпича, вылетевшего из стены.

Однако ничего не произошло; следующий взрыв был уже тише, а следующий — еще тише, но мы все ждали и ждали, пока не воцарилась тишина; самолеты улетели, и все кончилось.

— Конец! — крикнул один из немцев. — Сегодня они больше не прилетят.

Вздох, вырвавшийся у людей, был подобен ветру, налетающему ночью перед началом дождей. На следующее утро все жители Санта-Виттории пошли к обедне.

— Почему вдруг? — спросил фон Прум.

— Сегодня день избавления, — сказал Бомболини. — Каждый житель Санта-Виттории благодарит бога за то, что он сберег плоды его труда.

— А я считал, что вы неверующий, — сказал немец.

— Был такой день, когда я стал верующим, — сказал Бомболини.

В то утро мы обнаружили, что известковый раствор, скрепляющий кирпичи, почти весь выкрошился. Достаточно было одному человеку — любому ничего не ведающему немцу — облокотиться о стену, и все сооружение обрушилось бы на него, обнажив схороненное там сокровище. Тогда несколько человек нагрузили повозку кирпичом, через Толстые ворота вывезли ее на пастбище, куда выходило одно из вентиляционных отверстий, и сбросили кирпичи в колодец, с внутренней стороны фальшивой стены. После этого они разобрали часть стены с таким расчетом, чтобы человека три или четыре могли пролезть внутрь, замуровали отверстие, выложили изнутри второй ряд кирпичей, оставив только узкую щель, через которую каменщики могли бы выбраться наружу, и таким образом удвоили стену.

В тот день мы поняли еще кое-что. Каменщики вернулись с пастбища, волоча за собой пустую повозку. Кирпичей в ней не было.

— Куда вы девали кирпичи? — спросил рядовой Цопф.

— Кое-что подправили, — ответил один из каменщиков.

— Это хорошо, — сказал немец. — Всегда хорошо что-нибудь подправить.

Их совершенно не интересовало, что мы делали. Они заботились прежде всего о себе. А мы для них и людьми-то не были. Как сказал однажды Баббалуче, если итальянец смотрится в зеркало, он видит прыщик у себя на носу, если же немец смотрится в зеркало, он видит свои голубые глаза и пытается заглянуть в самую их глубину, чтобы увидеть свою душу.

Именно этот самый Цопф чуть было не обнаружил однажды вино — еще до того, как бутылки стали рваться. Он сидел в глубине погреба, потягивал вино и курил трубку. Потом двинулся через залу к тому месту, где шла картежная игра, но по пути остановился и постучал по стене, выбивая трубку. Табак крепко засел в чубуке; тогда Цопф сделал еще несколько шагов и снова постучал по стене. Постучал, потом вернулся назад и опять постучал.

Глухой удар. Гулкий удар. Глухой — гулкий. Глухой — гулкий.

— Эге, — сказал он. — Да на этой стенке музыку играть можно.

В тот вечер его здорово напоили. Ребята предложили сыграть на выпивку: кто выиграет, тому подносят, и стали сплошь проигрывать. Когда утром Цопф проснулся, он не помнил ни про стену, ни про трубку — помнил только, что накануне вечером нарушил зарок никогда не мешать граппы с вином. Однако история с Цопфом имела свой положительный результат. В то утро было решено, что, если какой-нибудь солдат догадается про фальшивую стену, этот солдат умрет и, если это будет не один солдат, а все солдаты, они умрут тоже — умрут даже в том случае, если это повлечет за собой смерть пятидесяти или сотни наших людей, так как без вина нам все равно нет жизни.