Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 62

На пятый день октября бутылки начали рваться. Не все сразу: сначала одна, через две-три минуты — вторая, третья, потом долгая пауза, потом несколько взрывов подряд. На наше счастье, началось это в первой половине дня. Звуки взрывов поднимались по вентиляционным колодцам, проносились над виноградниками и долетали до улиц Санта-Виттории — такое было впечатление, точно кто-то бросал маленькие ручные гранаты или маленькие стеклянные бомбы где-то в долине.

С погодой творилось что-то непонятное. В октябре здесь обычно бывает сухо — жарко днем и прохладно ночью, — но в то утро с юго-запада подул ветер, горячий и влажный, словно из парильни; этот влажный воздух заполнил улицы, площади и переулки и, словно мокрой горячей шалью, накрыл город. Люди еле таскали ноги, истекая потом, а у всех мулов шерсть блестела, точно мылом намыленная. Днем влажная жара спустилась по вентиляционным колодцам в недра горы, добралась до дна долины, и, когда воздух нагрелся, бутылки — по причинам, которые в тот момент были нам неясны, — начали рваться. Мы можем только предполагать, как это произошло: должно быть, слои прохладного воздуха, столкнувшись со слоями влажного жаркого воздуха, что-то нарушили в процессе ферментации.

После того как взорвалось несколько бутылок, Рану, нашего Лягушонка, спустили на канате в одно из вентиляционных отверстий; он сообщил, что бутылки все запотели и в некоторых — особенно в бутылках со «Спуманти», игристым вином, которое производят здесь некоторые виноделы, — идет брожение. С пробок свисали клочья белой пены, похожие на бороду козла. У одних бутылок вылетала только пробка, и тогда сквозь стену слышалось глухое «по-оп». Но если пробка не вылетала, а вино начинало сильно бродить, стекло не выдерживало, и звук взрыва Наполнял ужасом и болью наши сердца.

Когда на Народной площади впервые раздались эти звуки, Бомболини сразу понял, в чем дело. Фабио и «Бригада Петрарки», состоявшая из четырех или пяти юношей, решили грудью отстаивать вино.

В эту минуту они увидели фельдфебеля Трауба, направлявшегося к ним через площадь.

— Что это такое, черт возьми? — спросил он.

— Взрывы в каменоломне, — ответил Пьетросанто. — Кто-то расстреливает невзорвавшиеся капсуле. Какой-нибудь мальчишка упражняется.

В тот момент ответ этот удовлетворил фельдфебеля.

— Отличный ответ, — сказал Баббалуче. — Я и не знал, что ты такой смекалистый.

А надо сказать, что наш каменщик не очень-то был щедр на комплименты.

— Что? Разве я не правду сказал? — спросил Пьетросанто.

Когда солнце село и воздух посвежел, взрывы прекратились и мы почувствовали себя в безопасности — по крайней мере до следующего дня. Но когда люди спустились с виноградников в бомбоубежище и стали устраиваться на ночь, тепла их тел оказалось достаточно, чтобы в погребе снова повысилась температура и бутылки опять начали рваться.

И снова — так, во всяком случае, представлялось многим — произошло чудо, иначе это не объяснишь. В ту ночь (словно сам бог поместил их там) у самой фальшивой стены расположились два семейства — Констанции Мурикатти и Альфредо дель Пургаторио, которые решили пожениться. Эти два семейства с помощью простынь, одеял и кусков парусины, которыми накрывают на повозках виноград, соорудили две большие, диковинного вида восточные палатки. В одной из них женщины сидели и шили наряд для невесты, а заодно и праздничные платья для себя. В другой — пели, плясали и пили мужчины. Люди очень веселились и очень шумели, потому что все были рады этой свадьбе. Семейство Мурикатти давно примирилось с мыслью, что никто никогда не женится на их Констанции, а Пургаторио давно примирились с тем, что только чудо может заставить Альфредо, человечка очень маленького и очень застенчивого, предложить женщине разделить с ним постель.

Когда за фальшивой стеной взорвалась первая бутылка, двое или трое немецких солдат, бросив карты, повернулись и посмотрели в глубину погреба.

— Что там происходит? — спросил ефрейтор Хайнзик. Кто-то из Бригады Веселого Досуга подмигнул ему.

— Праздник начался, — сказал он. — Открывают бутылки. Сегодня тут будет на что посмотреть.

Солдатам послали вина, а немного спустя, когда заиграла музыка и начались танцы, мы поняли, что спасены. Вначале была всего одна мандолина и один аккордеон, но, так как стало ясно, что это можно использовать в качестве звуковой завесы, Бомболини приказал всем музыкантам города играть. И вот появились тамбурины, какой-то старик с дудкой и Капоферро со своим барабаном. А потом все пели, плясали, хлопали в ладоши. Если прижать ухо к стене, то можно было услышать, как время от времени там рвутся бутылки. Но услышать это можно было только так.

К девяти вечера танцоры, проработавшие весь день в виноградниках, притомились, да и действие вина начало сказываться, и музыкантам захотелось передохнуть. Но Бомболини был начеку.

— Играть!.. Плясать! — прикрикнул он на мужчин и женщин. — Петь! — велел он нам. — И чтоб при этом хлопать в ладоши!

— Мы больше не можем, — взмолился Томмазо дель Пургаторио. — Мы все ноги отплясали.

— Придется плясать — так надо, — сказал мэр. — Судьба всего города зависит от вас.

— Да смотрите, чтоб было видно, что вам весело! — добавил Пьетросанто. — Никаких вытянутых рож!..

Настало одиннадцать часов, когда обычно все уже давно спят, но на этот раз еще шел пляс вовсю. Только теперь плясали по очереди — танцоры сменялись каждые четверть часа, и, если умолкала мандолина, сильнее гремели тамбурины, а по барабану Капоферро били тяжелыми деревянными ложками. Около полуночи, прогуливаясь по Народной площади, капитан фон Прум услышал звуки веселья и спустился вниз посмотреть, что происходит. Сколько времени он стоял у входа в Большую залу и смотрел на нас, трудно сказать.

— Что-то непохоже, чтоб им было весело, — произнес наконец капитан.

— Просто они устали, но вот увидите, у них появится второе дыхание, — сказал Бомболини.

Пьетросанто и еще несколько человек зашли за одну из палаток и отдали приказ.

— Извольте улыбаться! — велели они. — Прыгайте повыше. И не забывайте: вам весело! — предупредил Пьетросанто.

— Вот видите, — сказал Бомболини. — Они и оживились. Теперь всю ночь будут плясать.

И они плясали.

— Народ у нас любит веселье, — пояснил утром Бомболини фон Пруму. — Это традиция в Санта-Виттории. Так может продолжаться целыми сутками — днем и ночью, ночью и днем, пока жених и невеста не выбьются из сил и не перестанут стесняться друг друга. Тогда их положат в постель, где они иной раз проспят целые сутки, а то и двое, но зато, когда проснутся, они уже не чужие друг другу.

— Может, оно и не очень красиво так поступать, — заключил Бомболини, — да зато действует.

— А как же работа? Ведь человек не может плясать день и ночь напролет и в то же время работать?!

— Ну при чем тут работа, когда надо по-красивому поженить людей? — удивился Бомболини.

— Ох, эта итальянская манера мыслить! — сокрушенно вздохнул капитан. — Начал фразу как реалист, а кончил такой романтикой!

— Какая же это романтика — самая что ни на есть правда жизни, — возразил Бомболини. — Это способствует росту населения. Дает нам новых виноградарей.

Немец вынужден был признать, что в этих словах содержится хоть и тяжеловесная, но неоспоримая крестьянская мудрость.

Для жителей Санта-Виттории начались, пожалуй, самые тяжелые в их жизни дни и ночи. Пока воздух в городе курился от жары, надо было продолжать веселье, и люди плясали уже с восьми утра; они пели и плясали весь день, несмотря на жару; спускались с раскаленного склона горы и занимали свое место у барабанов или принимались петь; вино при этом текло рекой, так что всех уже тошнило от одного его вида, а глотки драло от пения и лица сводило от улыбок.

— Еще одна такая ночь, и я сойду с ума, — сказала Анджела Бомболини.

Икры и ляжки у нее болели, она, как и все, буквально падала от усталости.

На четвертый день свадьбы, не в силах придумать ничего иного, люди решили подлаживаться под взрывы. Они сидели, застыв у своих инструментов, боясь шелохнуться, чтобы не колыхать горячего воздуха, а как только рвалась очередная бутылка — и только тогда, — поспешно вскакивали и принимались бить в тамбурины, петь и кричать усталыми, охрипшими голосами и притопывать в такт.

— Какое же это веселье — они даже и не смеются, — заметил фон Прум.

— Дело приближается к концу, — сказал Бомболини. — Скоро невесту с женихом будут укладывать в постель. Тогда пойдут колыбельные, песни сирен. И они уснут.

Однако этого момента ждали два дня. Человеку, игравшему на мандолине, пришлось надеть перчатки и ударять по струнам костяшками пальцев. Двое или трое из семейства дель Пургаторио уже подрались с Мурикатти. Тамбурин звучал еще безрадостнее, чем треск стекла за стеной. Если бы в тот момент дело дошло до голосования, многие, наверно, согласились бы отдать вино — да и не только вино, а что угодно, — лишь бы прекратить свадьбу.