Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 61

Это были идеалистические взаимоотношения. Мы оба знали, что большего между нами быть не может. Но именно такие отношения были нам особенно дороги. Аксель не мог стать моим любовником. Мой главный долг состоял в том, чтобы производить на свет «детей Франции», у которых не могло быть иного отца, кроме короля. Но все же мы позволяли себе предаваться неистовым и прекрасным мечтам. Наша любовь была подобна любви трубадура к даме, которую он мог обожать только издалека.

Это чувство соответствовало моему настроению, и я не заглядывала вперед, дальше настоящего. Я приглашала его на партию в карты, и если узнавала, что он приходил на вечеринку, на которой я приняла решение не присутствовать, то писала ему, что очень огорчена этим. Узнав, что он был капитаном королевских легких драгун, я выразила желание увидеть его в мундире.

В следующий раз, когда он появился передо мной, он был одет в мундир. Я никогда не забуду, как он выглядел в этом романтическом костюме — синем камзоле поверх белого мундира, облегающих замшевых бриджах и военной фуражке цилиндрической формы, украшенной двумя перьями — синим и желтым.

Кое-кто заметил, как я была переполнена чувствами при виде зрелища, которое он представлял собой. Я не могла оторвать от него глаз. С его бледной кожей, белокурыми волосами и этими сверкающими темными глазами он казался божественным.

Я подумала, что никогда прежде не испытывала таких чувств по отношению к другим мужчинам.

После этого моя дружба с ним стала широко обсуждаться, и его начали считать одним из моих любовников.

Чары были разрушены, и вскоре после этого он сказал мне:

— Если я останусь здесь, то принесу вам только вред.

Холодный ужас обуял меня. Я ответила, что привыкла к клевете. Если ее будет немного больше, это не причинит мне никаких дополнительных неприятностей.

— Я вызову на дуэль любого, кто осмелится сказать что-нибудь плохое о вас в моем присутствии!

Настоящий герой романа! Он был безукоризненным во всех отношениях, говорил все это искренне и с радостью умер бы ради меня — я знала это. Ради меня он был готов даже уехать.

Габриелла де Полиньяк старалась утешить меня.

— Как я несчастна из-за того, что со мной так обращаются! — сказала я ей.

Потом я рассмеялась:

— Но если люди с такой злобой распускают слухи о том, что у меня якобы есть любовники, то с моей стороны действительно странно обходиться вовсе без них, в то время как молва приписывает мне такое великое их множество.

Габриелла, несомненно, думала, что это и в самом деле странно с моей стороны. Вряд ли хоть одна женщина в моем положении обошлась бы без этого. Конечно, с моей стороны было глупо окружать себя такими людьми, поэтому ничего удивительного нет в том, что меня подозревали в таком же непристойном поведении, каким отличались и мои приближенные.

Даже Габриелла была любовницей Водрейля. При этом любовников всех этих женщин приписывали также и мне, потому что я часто встречалась с ними в апартаментах моих подруг. Мне следовало бы довольствоваться компанией принцессы де Ламбаль и моей дорогой золовки Элизабет.

Итак, Аксель, который очень остро воспринимал все, что касалось вопроса независимости Америки, принял решение уехать туда, чтобы содействовать ее укреплению.

Мое сердце было разбито, но я должна была притворяться, что мне просто жаль прощаться с человеком, которого я уважала и с которым любила поболтать. Этим, правда, мне никого не удалось обмануть.

— Как! — воскликнула одна графиня, когда услышала, что он уезжает. — Неужели вы покидаете ту, которую завоевали?

Я притворилась, что не слышала этого, и продолжала бессмысленно улыбаться Артуа, который со злорадством наблюдал за мной.

— Если бы я что-то завоевал, то не покинул бы этого. Я уезжаю, не оставляя позади никого, кто будет желать о моем отъезде, — ответил Аксель.

Он лгал ради меня, потому что знал о моих чувствах. Это было единственное, что ему оставалось делать. Он не осмелился остаться.

Итак, он уехал. Что ж, я посвящу себя моему ребенку.

Разумеется, слухи о моем поведении достигли ушей матушки. Правда, они не касались конкретно Акселя.

Я писала ей:

«Моя дорогая матушка может быть спокойна относительно моего поведения. Я испытываю слишком большую потребность иметь детей, чтобы пренебрегать чем-либо в этом отношении. Если в прошлом я была не права, это было обусловлено моей молодостью и безответственностью. Но теперь вы можете быть уверены в том, что я осознаю свой долг. Кроме того, я в долгу перед королем за его нежность и доверие ко мне, с чем и поздравляю себя».

Это была правда. Я была глубоко благодарна Луи за его доброту ко мне. Не только страх иметь детей от другого мужчины заставил меня согласиться на то, чтобы Аксель уехал. Это говорило также о моем желании оставаться верной женой и быть достойной своего мужа. Я знала, что он никогда не изменял мне. У него никогда не было любовницы. Возможно, он представлял собой первого французского короля, стремящегося к добродетели. Многие ли женщины при дворе могли похвастаться тем, что их мужья верны им? Его трогательное отношение ко мне, желание угодить и вечная tendresse[91] — разве все это не заслуживало вознаграждения?

Кроме того, у нас был ребенок.

Моя крошка Королевская Мадам! Как я обожала ее! Теперь я редко виделась с маленьким Арманом. Он был смущен и грустен. Иногда я вдруг замечала это и тогда посылала за ним, снова позволяла ему лежать на моей кровати и кормила его конфетами. Но все уже изменилось. Он больше не был моим малышом. Он был теперь просто Арманом, и заботиться о нем я предоставляла своим слугам. Все свободное время я отдавала своей малютке-дочери. Мальчика же хорошо кормили, он продолжал пользоваться всеми теми материальными удобствами, которыми пользовался прежде. Мне и в голову не приходило, что я поступила с ним со свойственной мне беспечностью: забрала из родного дома, баловала и ласкала, а потом вдруг отбросила в сторону, забыв обо всей этой истории. Но если моя память оказалась такой короткой, то Арман ничего не забыл. Прошли годы, и мне тоже пришлось вспомнить об этом. Он сделался одним из моих злейших врагов, тех, кто внес свой вклад в то, чтобы уничтожить меня.

Так что даже тогда, когда мне хотелось делать добро, я на самом деле лишь содействовала зарождению той могучей силы, которая должна была в конечном счете подняться против меня, окружить, смести и уничтожить.

Матушка писала мне так же часто, как прежде, и главной темой ее писем было, как всегда, необходимость появления у нас дофина.

Она узнала от Мерси, что я продолжала не спать по ночам, посвящая их развлечениям. Можно ли было при таких условиях рассчитывать на рождение дофина? Король ложился рано и рано вставал. Я же ложилась поздно и вставала тоже поздно. Она узнала, что в Трианоне, где я часто бывала, я спала одна. Она не одобряла lit a part[92]. Каждый месяц она ждала известия о том, что я забеременела, но по-прежнему не было никаких сообщений об этом счастливом событии.

«Вплоть до настоящего времени я проявляла сдержанность, но теперь буду настойчивой. Преступно даже допускать мысль о том, что у тебя не будет больше королевских детей. Я становлюсь все более нетерпеливой, к тому же в моем возрасте у меня осталось не так уж много времени», — писала она.

Я тоже мечтала о дофине.

Я действительно старалась вести более спокойную жизнь, даже начала читать, как того желала моя матушка, хотя, возможно, не те книги, которые она бы выбрала для меня, — мое сердце отдавало предпочтение романам. Я также немного занималась рукоделием, но при всем при том то и дело играла в азартные игры, хотя и не так много, как раньше. Самой же большой радостью для меня было проводить время с Королевской Мадам.

Первое слово, которое она произнесла, было слово «папа». Это доставило мне такое же удовольствие, как и королю. Я писала моей матушке:

«Эта бедная малышка начинает ходить. Она уже говорит «папа». Зубки у нее еще не прорезались, но я уже ощущаю их. Я счастлива, что ее первое в жизни слово — «папа» — было обращено к отцу».

Каждый день она делала новые успехи. Как я была взволнована, когда она сделала свои первые нетвердые шаги по направлению ко мне!

Разумеется, я написала матушке и рассказала ей об этом.

«Я должна сообщить моей дорогой матушке о счастье, которое испытала несколько дней назад. В комнате моей дочери находилось несколько человек, и я попросила одного из них спросить у малышки, где ее мама. Эта очаровательная крошка, хотя ей никто и слова не сказал, улыбнулась и пошла прямо ко мне, протянув ручки. Она знает меня, моя милая дочурка! Я была вне себя от радости и теперь люблю ее еще больше, чем прежде».

Мерси выражал матушке недовольство по поводу того, что со мной невозможно ни о чем говорить, потому что я тут же прерываю разговор и начинаю говорить о том, что у моей дочки прорезался первый зубик, что она говорит «мама», что она проходит большее расстояние, чем раньше. Он сообщал, что я провожу с ней почти весь день и еще меньше, чем прежде, слушаю то, что он мне говорит.