Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 62

Каждый день она делала новые успехи. Как я была взволнована, когда она сделала свои первые нетвердые шаги по направлению ко мне!

Разумеется, я написала матушке и рассказала ей об этом.

«Я должна сообщить моей дорогой матушке о счастье, которое испытала несколько дней назад. В комнате моей дочери находилось несколько человек, и я попросила одного из них спросить у малышки, где ее мама. Эта очаровательная крошка, хотя ей никто и слова не сказал, улыбнулась и пошла прямо ко мне, протянув ручки. Она знает меня, моя милая дочурка! Я была вне себя от радости и теперь люблю ее еще больше, чем прежде».

Мерси выражал матушке недовольство по поводу того, что со мной невозможно ни о чем говорить, потому что я тут же прерываю разговор и начинаю говорить о том, что у моей дочки прорезался первый зубик, что она говорит «мама», что она проходит большее расстояние, чем раньше. Он сообщал, что я провожу с ней почти весь день и еще меньше, чем прежде, слушаю то, что он мне говорит.

Казалось, мною никогда не будут довольны. А тем временем матушка продолжала писать мне:

«У вас должен быть дофин!»

К моей великой радости, я поняла, что снова беременна. Я решила никому ничего не говорить об этом, кроме короля и нескольких моих подруг, но не смогла удержаться и шепотом сообщила об этом Габриелле, а также рассказала принцессе де Ламбаль, моей дорогой Элизабет и мадам Кампан, но заставила их всех поклясться, что они сохранят это в тайне до тех пор, пока я не буду совершенно уверена в этом.

Потом случилось ужасное происшествие. Однажды, путешествуя в своей карете, я вдруг почувствовала холодный сквозняк и, не подумав, подпрыгнула, чтобы закрыть окно. Это потребовало больших усилий, чем я думала, и вызвало перенапряжение, в результате чего через несколько дней у меня произошел выкидыш.

Мое сердце было разбито. Я горько плакала, и король тоже плакал вместе со мной.

Но мы не должны отчаиваться, сказал он. Очень скоро у нас будет дофин, он уверен в этом. А пока у нас есть наша обожаемая Королевская Мадам.

Он утешил меня, а я заверила его, что не сообщала о своем состоянии никому, кроме тех, на кого могла положиться. Можно себе представить, как бы это восприняли мои тетушки и невестки. Они обвинили бы меня в моей неудержимой любви к удовольствиям, в безразличии к своему долгу — во всем что угодно, лишь бы дискредитировать меня!

Я сказала мужу, как я рада, что не сообщила им о своей беременности. Он ответил, что мы должны сохранить это в тайне и что я должна сказать всем, кто знает об этом, чтобы они ничего не рассказывали другим. В течение нескольких дней я чувствовала себя совершенно больной, но поскольку в целом я обладала очень крепким здоровьем, то быстро поправилась.

Потом я подхватила корь. Поскольку король никогда не болел этой болезнью, я уехала в Трианон, чтобы побыть там в одиночестве. Со мной поехали те, которые уже перенесли эту болезнь или же готовы были пойти на риск заразиться: Артуа и его жена, графиня де Прованс, принцесса де Ламбаль и Элизабет. Не следовало ожидать, что мы останемся там без мужской компании: туда приехали герцоги Гинский и де Куаньи вместе с графом д’Эстергази и бароном де Безенвалем. Эти четверо мужчин постоянно находились в моей спальне и делали все от них зависящее, чтобы развеселить меня. Естественно, это вызвало множество толков и сплетен. Их называли моими сиделками. Распространялся даже слух о том, что никакой кори у меня на самом деле не было — это всего лишь предлог. Все в шутку спрашивали, кого из дам король избрал бы в качестве своих сиделок, если бы заболел.

На этот раз Мерси сказал, что не видит ничего плохого в том, что со мной в Трианоне находятся мои друзья, которые развлекают меня и помогают оправиться от болезни. Король тоже не видел в этом ничего плохого. Короли и королевы с давних времен всегда принимали посетителей в своих спальнях. Это была традиция.

Когда мне стало лучше, я все же продолжала оставаться в Трианоне. Мне хотелось быть там все время. Из Вены поступали протесты. Мерси сказал мне, что моя матушка позволила ему напомнить мне о том, что великий двор должен быть доступным для многих людей. Если это не так, появляются зависть и ненависть, а это ведет к несчастью.

Я слушала его, зевая, и думала о спектакле, который собиралась вскоре поставить в своем театре. Я сама должна была исполнять в нем главную роль. Несомненно, все согласятся с тем, что она подходит мне.

Результатом моей беседы с Мерси было то, что я написала матушке и заверила ее, что буду проводить в Версале больше времени.

Она ответила мне:

«Я очень счастлива, что ты имеешь намерение восстановить свой штат в Версале. Я знаю, как там сейчас скучно и пусто. Если там не будет твоего штата, то вред, который произойдет от этого, будет больше, чем вред от его восстановления. Это в особенности относится к твоей стране, где люди известны своей импульсивностью».

Я пыталась сделать то, что она предлагала, и держать свой штат в Версале, но очень многие люди, которых я обидела, больше не явились ко двору. В частности, я теперь редко видела герцога Шартрского. Он удалился в Пале-Рояль и там принимал своих друзей. Я понятия не имела, что они там обсуждали, и мне даже в голову не приходило поинтересоваться этим.

Тогда мне казалось, что дело было вовсе не в том, чтобы держать двор в Версале. Почему я не могла проводить все больше и больше времени в Малом Трианоне, где жизнь была гораздо веселее, в окружении друзей, которых я сама выбрала?

Удар настиг меня внезапно. Я даже не знала о том, что матушка была больна.

В мои апартаменты пришел аббат Вермон. Он сказал, что ему нужно поговорить со мной наедине. Его взгляд был блуждающим, губы подергивались.

Я спросила:

— Что случилось?

Он ответил:

— Ваше величество! Вы должны приготовиться получить известие о величайшем несчастье!

Я поднялась, глядя на него в изумлении. Я увидела письмо в его руке и все поняла.

— Императрица?..

Он кивнул.

— Она умерла! — сказала я беспомощно, потому что уже поняла, что это правда. На меня нахлынуло чувство страшного одиночества, которого я никогда прежде не испытывала.

Он кивнул.

Я не могла говорить. Я оцепенела и ощущала себя ребенком, который потерялся и знает, что уже никогда больше не почувствует себя в безопасности.

— Этого не может быть! — прошептала я.

Но он заверил меня, что все, сказанное им, правда.

Я нетвердо произнесла:

— Прежде всего я хочу остаться одна…

Он кивнул и удалился, а я села на кровать и стала вспоминать ее такой, какой знала в Вене. Я видела ее отражение в зеркале, пока служанка причесывала ее волосы. Я словно снова чувствовала холодный венский ветер. Такого резкого и холодного ветра я не знала с тех пор, как покинула Австрию. Я представляла себе, как она склоняется над моей кроватью, а я притворяюсь спящей. Я словно слышала ее голос: «Ты должна делать то! Ты должна делать это! Такое легкомыслие!.. Такая расточительность!.. Ты катишься в пропасть… Я дрожу за тебя…»

— О, дрожи за меня, мама, потому что без тебя я так одинока! — прошептала я.

Пришел король. Он плакал вместе со мной. Прежде чем прийти, он подождал в течение четверти часа. Я услышала его голос в передней, где ждал аббат, уважая мое желание побыть одной.

Мой муж сказал:

— Благодарю вас, мсье аббат, за услугу, которую вы мне только что оказали.

Тогда я поняла, что это он послал аббата, чтобы тот сообщил мне эту ужасную новость.

Потом король вошел и обнял меня.

— Моя дорогая! — сказал он. — Это так грустно для всех нас, и особенно для тебя!..

— Не могу поверить в это! — призналась я. — Ведь еще совсем недавно я получала от нее письма!

— Да, конечно, тебе будет так не хватать ее писем!

Я кивнула.

— Ничто уже не будет таким же, как прежде.

Он сел на кровать рядом со мной и взял меня за руку. Мне казалось, что я слышу ее голос, предостерегающий меня, как она делала это на протяжении всей моей жизни. Ее голос словно говорил мне, что я не должна горевать, ведь со мной мой муж, моя дочь, и я не должна забывать о том, что Франции нужен дофин.

Я приказала, чтобы при дворе был объявлен траур, надела траурные одежды, заперлась в своих апартаментах и не виделась ни с кем, кроме членов королевской семьи, графини де Полиньяк и принцессы де Ламбаль. И так в течение нескольких дней я оставалась в отдалении от двора. Я беспрерывно думала о ней.

Когда я приняла Мерси, граф рассказал мне о том, что узнал о ее кончине. С середины ноября она была тяжело больна. Врачи говорили, что она страдала склерозом легких.

Двадцать девятого числа она сказала служанкам, которые ухаживали за ней:

— Это мой последний день на этой земле, и все мои мысли — о моих детях, которых я оставляю здесь!