Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 61

— Клянусь Богом, ни на одну минуту! От меня требуют того, чего не требовал никто, никогда, ни от одного короля и чего я не доверю даже жене и детям!

Он и тут был кругом прав, но и парламент не мог доверить королю армию, которой тот без промедления прикажет разогнать парламент и перевешать половину депутатов, если не всех, с полным на то основанием, применив к ним закон о мятеже, и армией стал командовать Кромвель.

Он заседал в комитете по делам Ирландии, которая всё ещё бунтовала, и вёл переговоры с комендантом Тауэра о безопасности Лондона. По его инициативе на время переговоров вокруг Тауэра стояла вооружённая стража и велось наблюдение за всеми подходами. Комендант Портсмута получил грамоту, которой запрещалось без приказа парламента впускать в крепость какие-либо войска. Комендантом в крепость Гулль, которая являлась главным опорным пунктом на севере Англии, был назначен свой человек. Он вёл переговоры с лордом-мэром Лондона и в палате лордов, когда там отказывались утверждать законы, принятые нижней палатой. Когда в парламент поступали петиции, в которых говорилось о военной угрозе со стороны Ирландии или со стороны короля, Пим или Гемпден набрасывали решение и делали надпись для секретарей: «Послать мистеру Кромвелю». Оливер становился известен, на него начинали смотреть как на исполнительного и надёжного человека. Дела, которые ему поручали, становились всё ответственней и важней.

Напряжение всё нарастало. Пуританские проповеди, произносившиеся в парламенте на библейские тексты, звучали призывами к бою:

— Будь проклят каждый, кто удержит руки свои от пролития крови!

Бумажная война была в самом разгаре. С каждым днём представители нации уясняли себе, что невозможно ни в чём убедить короля. Всё-таки они продолжали к нему обращаться с посланиями, с разъяснениями и памфлетами, но прежде чем переправить в Виндзор или Йорк, куда вскоре король перенёс свою ставку, их отпечатывали, расклеивали по Лондону, продавали в мелочных лавках, десятки гонцов развозили по графствам и городам и таким способом непосредственно обращались к народу. В них перемешивались в качестве доказательств законы и хартии, религия и политика, история и последние новости, грубые нападки на упрямство и несговорчивость короля и пуританские проповеди.

Монарх считал себя несправедливо обвинённым и правым во всём. Он должен был отвечать, но не умел. Самые умные из его приближённых ещё колебались и не решались уехать из Лондона. Хайд, один или в соавторстве с Фоклендом, составлял красноречивые, изящные, полные иронии ответы. С этой важной бумагой в кармане тайный гонец мчался в Йорк и доставлял её королю, тот по ночам переписывал своим почерком, чтобы никто, даже в самом близком его окружении, не угадал руку автора. Ответ немедленно отпечатывался, но вместе с предложением, разъяснением, памфлетом или ответом парламента, и также распространялся гонцами по графствам и городам. Королевские прокламации производили сильное действие на умы, нередко доводами, подобранными отлично, красотой стиля и блеском ума превосходя прокламации, которые в парламенте составлялись грубо и просто, как пуританские проповеди. Лагерь монарха стал быстро расти. В Йорк стекались богатые землевладельцы и кавалеры. В скором времени к нему из Лондона перебралась палата лордов почти в полном составе и чуть ли не половина нижней палаты. Добровольные пожертвования приходили из графств.

К королю возвращалась уверенность. Он осмелел и принял решение действовать: двадцать третьего апреля, имея всего триста всадников, направился к Гуллю и потребовал от его коменданта, чтобы тот добровольно вручил ему городские ключи. Комендант был связан приказом парламента: в город никого не пускать. Он растерялся. Перед ним был государь, которому повиновались все его предки и которому должен был подчиняться и он. Однако страх перед парламентом, к которому уже перешла реальная власть, оказался сильнее. Комендант просил короля подождать, пока он свяжется с парламентом. Монарх был непреклонен. Мэр и группа зажиточных горожан направились к воротам, чтобы впустить своего повелителя. Комендант силой отправил их по домам, вышел на вал, пал на колени, моля о пощаде. Кавалеры снизу кричали, обращаясь к офицерам:

— Сбросьте его с вала! Убейте его!

Офицеры были на стороне своего начальника. Король стал уступать. Он просил впустить его одного, в сопровождении конвоя из двадцати, даже десяти человек. Комендант отказал и в этой просьбе, казалось бы безобидной, рассудив, что в таком случае город был бы потерян. Карл объявил его изменником, но удалился и в тот же день направил в парламент жалобу, требуя правосудия за нанесённое ему оскорбление. Представители нации полностью оправдали коменданта и разъяснили в ответном послании, что все арсеналы и крепости не являются личной собственностью его величества, а лишь временно вверены ему для безопасности государства, из чего следует, что и парламент, исходя из безопасности государства, может взять их под своё управление. Разъяснение было не только логично, но и законно. Королю было нечего возразить. Тем не менее он увидел в нём объявление уже не бумажной, а настоящей войны и принял меры, чтобы выйти на поле боя во всеоружии.

Свои меры приняли и депутаты. Второго мая они направили в Йорк своих комиссаров, местных уроженцев, из крупных землевладельцев, пользующихся уважением в графстве. Они получили приказ: во что бы то ни стало находиться при короле и доносить обо всём, что в его ставке будет происходить. Посланцы с должной почтительностью представились Карлу, но тот встретил их неприветливо:

— Милорды, я повелеваю вам воротиться. Если вы откажетесь повиноваться, если останетесь, то берегитесь. Чтобы с вашей стороны не было никаких происков или интриг. В противном случае мы очень скоро разочтёмся друг с другом.

Они остались. Их оскорбляли. Им угрожали, не позволяли выйти из дома, но они всё-таки умудрялись получать верные сведения и отправляли донесения вождям оппозиции. Отчёты день ото дня становились тревожнее. Королю нужна была армия. Он ещё не смел открыто её набирать. Пятнадцатого мая он собрал в Йорке окрестных дворян, уверенный в том, что они с радостью согласятся сражаться за своего владыку.

Старое дворянство явилось в полном составе. Собрание было многолюдным и шумным. Призыв короля был встречен криками одобрения. Явившихся комиссаров парламента встретили свистом и шиканьем. Казалось, государь уже получил первых волонтёров. Однако слух о собрании уже распространился по графству. После обеда в Йорк стали съезжаться сельские хозяева, так называемое новое дворянство, и свободные фермеры, которых намеренно обошли приглашением. Они кричали, что имеют законное право вместе со всеми обсуждать дела графства. Их не хотели пускать, эти люди собрались в другом месте. Когда же король наконец решился открыто объявить набор в свою гвардию, около полусотни этих сельских хозяев, новых дворян, ответили твёрдым отказом; составили список, каждый из них расписался в знак своего противодействия монарху, и первым свою подпись поставил Томас Ферфакс из Дентона, самый смелый и откровенный патриот Йоркского графства.

Король был смущён, но не хотел и не мог отступать. На третье июня он назначил новый сбор, на этот раз всех владельцев земли, от знатного лорда до свободного фермера. Они собрались на равнине под Йорком. Говорили, что собралось тысяч сорок конных и пеших, в их числе оказались и горожане, которые тоже были владельцами окрестных земель. Комиссаров парламента к ним не пустили, опасаясь агитации с их стороны. Собрание всё-таки раскололось, несмотря на эту необходимую меру. Сельские хозяева, свободные фермеры и горожане не хотели войны. Кто-то из них составил петицию, в которой королю предлагалось помириться с парламентом. Чтобы собрать подписи, она пошла по рукам. Он явился. От его имени герольд прочитал декларацию, в которой прямо не говорилось о войне, но не было ни слова о мире. Король, увидя недовольство на многих лицах, поспешил удалиться. Тогда Томас Ферфакс, расталкивая толпу, внезапно упал перед монархом на колени и положил на луку седла петицию о мире с парламентом. Король в гневе пустил на него свою лошадь. Она больно толкнула его. Ферфакс продолжал стоять на коленях и смело глядел в глаза всадника.

Непримиримость сельских хозяев, свободных фермеров и горожан самого монархического из графств, в особенности решительность и твёрдость Ферфакса, произвели на роялистов сильное впечатление: спокойная, грозная сила на этой равнине под Йорком впервые столкнулась с растерянностью и смятенностью слабости. Король тщетно искал поддержки среди своего окружения. Ему не удалось быстро набрать армию среди йоркцев, а потому он обвинил парламент в том, что тот стал незаконным, собрал тех, кто перебежал из Лондона в его стан, и потребовал, чтобы они объяснили своё бегство насилием со стороны представителей нации. Беглецы оказались в драматическом положении. Убеждения, привычки, традиции, происхождение или богатство привязывали их к королю, подобно пуповине, которая связывает ребёнка и мать, однако благоразумие ясно указывало на то, что они выбрали слабую, заранее побеждённую сторону. Они подписали декларацию, составленную в канцелярии короля, и тут же объявили своему повелителю, что будут вынуждены от неё отказаться, если он прикажет её отпечатать. Государь возмутился: