Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи Страница 62

Я позволил priora ответить вместо себя и заметил, что со своей коллегой она заговорила преувеличенно терпеливым тоном.

– Завоевания Наполеона и закрытие монастырей коснулись и этих городов, сестра Лорета. Положение дел в Европе по-прежнему остается весьма неопределенным для тех, кто ищет возможности вести религиозный образ жизнь. Или вы не удовлетворены тем, что личный кардинал Папы в Риме прислал письмо в поддержку ее просьбы?

И тогда я впервые заметил признаки лютой ненависти между двумя женщинами, по крайней мере со стороны vicaria по отношению к своей начальнице. Priora между тем продолжала жирным от самодовольства голосом:

– Да и конта Фазана нельзя счесть совершеннейшим незнакомцем. Ну и, разумеется, для отца конта Фазана… Арекипа стала вторым домом.

Итак, скандал со второй семьей моего родителя не прошел мимо их внимания. Я улыбнулся.

– Я очистил дом моего отца. Он снова стал уважаемой резиденцией.

Собственно говоря, сегодня утром я переселил в него свою шлюху, к вящему восторгу последней. Я оставил ее поглощать завтрак с чесноком в постели моего отца.

Единственный глаз vicaria встретился с моими глазами на несколько весьма неприятных мгновений. Святые угодники, но до чего же уродливая женщина! Питаю надежду, что брезгливому читателю никогда не придется иметь дело с кем-нибудь вроде нее. Я вытер пот со лба и перешел к цели моего визита.

– Какие меры предосторожности вы принимаете, чтобы не позволить мужчинам попасть сюда?

На лице priora отразился ужас, но я не купился на эту уловку. От меня они получили твердое обещание, что я заплачу им деньги, – в качестве ответной услуги мне требовались сведения.

– Полноте, всем известно, как обстоят дела в Венеции – стены монастырей сделаны из вуали и так далее. А здесь? Беременности? Любовные интрижки? Побеги с возлюбленными?

На покоробленных губах Уродины заиграла торжествующая улыбка.

– Здесь у нас нет ничего подобного. – Теперь уже priora пристально взглянула мне в глаза.

– Вы можете доказать, что такие вещи действительно не случаются?

– Мне никогда не задавали подобных вопросов. В этом не было необходимости. Но в любом случае ответ – нет.

– Значит, все ваши монахини настолько уродливы, что их никто не домогается? Ваши доктрины настолько строги и неумолимы, что их разум отказывается воспринимать искушение?

– Наши монахини – красивы, благородны и умны, и здесь они пребывают в полной безопасности. Мужчины города – наши братья, отцы и кузены, о чьих душах монахини молятся каждый день. Наши монахини внушают не похоть, а благоговение. Что касается чужеземцев, то нога смазливого и испорченного незнакомца редко ступает по эту сторону гор.

Я пристально вглядывался в ее лицо, чтобы понять, не флиртует ли она со мной. Нет, не флиртует. Vtcaria же смотрела на меня так, словно я был змеей в бутылке. Что ж, вполне очевидно, что она не допустила бы ни одно существо мужского пола в свою келью. Я решил сменить тему. Тщедушный бывший любовник Марчеллы вряд ли сумеет переплыть океан, пересечь горы Ислея и спуститься к подножию Эль-Мисти.

Vicaria тем временем протягивала мне на подпись пресловутый документ. Он был выведен красивым почерком на плотной бумаге. Солнечный свет, льющийся в окно, высветил чудесные водяные знаки производства компании «Алмиралл». От моего имени сочли уместным заявить: «Настоящим покорнейше прошу Ваше преосвященство разрешить моей сестре быть принятой в монастырь, поскольку поступок сей доставит ей несказанную радость, а мне явит милосердие и благословение…»

Я пробежал глазами помпезное пустословие, пока не дошел до той части, где речь шла о приданом. Их жадность неприятно поразила и даже ошеломила меня до такой степени, что я испытал нечто вроде восхищения. Выходило, что «я, брат вышеозначенной сестры, обязуюсь передать, выплатить и после подсчета уступить 2400 серебряных монет, причем одна четверть выплачивается авансом, а остаток – после того, как она перейдет из послушницы в статус принявшей постриг монахини…».

Меня все еще грызло воспоминание о том, что я полностью выплатил всю сумму ордену доминиканцев, причем авансом, но так ничего и не получил за свою тысячу дукатов, когда Наполеон прикрыл монастырскую лавочку. Мне в голову пришла сладкая мысль: если уж я продаю непорочность своей сестры Богу во второй раз, то теперь я уступаю Ему потенциально испорченную вещь. И, хотя я был совершенно уверен в том, что маленький докторишка Санто не коснулся ее и пальцем, падре Порталупи наотрез отказался сообщить мне, что именно досточтимый Фланжини сделал с Марчеллой на Сан-Серволо. Но она точно не осталась нетронутой.

Наряду с вполне предсказуемым перечнем наплечников,[129] апостольников и свечей я наткнулся на совершенно дикие требования: накидка с капюшоном, две туники из грубого материала, два дублета, две пары сандалий, деревянная кровать без матраса, полог, два матраса, четыре простыни, две подушки, два одеяла, покрывало, маленький столик, стул, небольшой кофр, таз для умывания, ночной горшок, подсвечник, табуретка, четыре пары башмаков и десять ярдов хлопчатобумажной ткани.

Следующий параграф гласил: «Особые дополнительные требования для монахини, прибывающей из Венеции…»

Марчелле следовало предоставить двадцать пять предметов роскоши, включая картину ее святого покровителя, его же статуэтку, шесть подушек венецианского бархата с разрезным ворсом, дюжину позолоченных бокалов муранского стекла, три персидских ковра, полный комплект кухонной посуды, позолоченный кофейный сервиз, обеденный сервиз декоративного серебра, шелковые занавеси, участок площадью в десять акров за пределами Арекипы (похоже, им в точности был известен размер состояния моего отца) и венецианскую антикварную церковную лампу в возрасте не менее двухсот лет. И еще по меньшей мере одну рабыню или служанку. Предметы венецианского происхождения следовало отправить вместе с моей сестрой, чтобы ни одно не прибыло без другого.

На отдельной странице был приведен список запрещенных предметов, который я пробежал глазами с большим интересом.

Человеческую часть приданого следовало приобрести на месте. Priora пояснила:

– Мы подготовим рабыню или служанку в нашей общине когда ваша сестра примет монашеский обет. Я предполагаю передать ей samba по имени Жозефа. Это сильная и работящая девушка; кроме того, она умна и легко обучается разным языкам.

При этих словах vicaria громко фыркнула. Как ни в чем не бывало, priora продолжала:

– Сколько еще служанок потребуется вашей сестре? Вы должны понимать, что служанки остаются в собственности монастыря даже в случае кончины монахини.

– Одной будет более чем достаточно, – отозвался я.

Priora выразительно приподняла бровь.

– Многие наши девушки имеют по четыре служанки и больше.

Я ответил:

– Я полагаю, венецианские предметы не подлежат возвращению в том случае, если моя сестра не переживет путешествия или своего пребывания в вашем обществе?

Vicaria провозгласила нараспев:

– Точно так же, как супруга передает domino[130] над своим имуществом своему мужу, так и каждая невеста Христа жертвует приданое Жениху Небесному.

У priora достало такта напустить на себя смущенный вид, после чего она мягко попросила:

– А теперь расскажите нам о своей сестре, конт Фазан.

Вдали от Венеции мое воображение не знало удержу. Я устроился поудобнее на стуле и начал:

– Не стану вводить вас в заблуждение, – легко солгал я, – она очень хрупкое создание. Я всегда полагал, что ее слабое здоровье проистекает из чрезмерной приверженности нашей матери к табаку: она частенько позволяла себе выкурить трубочку в уединении. Недееспособность моей сестры, как подтвердили доктора, объясняется тем, что она вдыхала дым еще в материнской утробе.

Я с радостью отметил про себя, что priora виновато отвела глаза.

Vicaria грубо потребовала:

– О какой недееспособности идет речь?

– Она калека от рождения, – быстро сымпровизировал я, – со всеми сопутствующими таким случаям умственными расстройствами.

Лицо priora с великой готовностью моментально смягчилось. Vicaria выглядела погруженной в свои мысли.

– Помимо этого моя сестра сумела воспользоваться своим слабым здоровьем как прикрытием для… некоторых неблаговидных деяний. Истинная христианка смиренно приняла бы свои болезни и даже обрела бы с их помощью еще большую безгрешность и праведность. Моя же сестра воспользовалась своей недееспособностью как завесой для… двойного проступка, поскольку она старательно вызывала у нас сострадание, вдохновляя нас на жалость и снисходительность в то самое время, когда заслуживала самого жесткого контроля с нашей стороны. Каким-то чудом я успел вмешаться до того, как стало слишком поздно. Брату иногда приходится сражаться на дуэли, дабы защитить доброе имя своей сестры. Я позаботился о том, чтобы по крайней мере ее имя и тело остались незапятнанными, в противном случае я никогда бы не осмелился привезти ее сюда.