Аркадий Савеличев - Последний гетман Страница 63

Вскоре произошла эта смехотворная история. Влетев в приемную, где кроме Екатерины была одна лишь Дашкова, Бецкий повалился на колени с воплем: «Скажите, ваше величество, кому вы обязаны вашим воцарением?!» Зная его непомерную экзальтацию, Екатерина спокойно ответила: «Я обязана своим воцарением Богу и избранию моих подданных». Бецкий начал стаскивать с себя Александровскую ленту со словами: «Разве не я настроил к этому умы гвардейцев? Разве не я бросал деньги в народ?» В это время в кабинет вошел Разумовский – уж и не припомнить, по какому поводу; последние слова он услышал и со своей обычной флегмой посоветовал: «Ваше величество, вы ищете достойного человека, кому можно поручить изготовление короны, – вот он перед вами!» Бецкий был в восторге от такого предложения.

В общем, корона была готова, и медлить дальше не имело смысла. Двор засобирался в Москву. Из двадцати пяти сенаторов двадцать должны были сопровождать Императрицу, а пятеро, во главе со старшим сенатором Неплюевым, оставаться на страже Петербурга. Кирилл Разумовский опасался, как бы ему не угодить на эту почетную должность, но Бог миловал. В сутолоке Императрица позабыла, что он своего рода главнокомандующий над всеми окрестными полками и гарнизонами. Вновь назначенный сенатор – где ж ему быть, как не в свите Государыни? Ко всему прочему было решено до торжественного въезда в первопрестольную остановиться в подмосковном имении, Петровском. Лучшего пристанища не сыскать. Одно – что на Петербургской дороге, а другое – что и обширно, и удобно для пребывания.

Государыня Елизавета Петровна скакала из одной столицы в другую, как батюшка, – за сутки. Двенадцать лошадей, запряженных попарно цугом, несли ее экипаж, больше похожий на походный дворец, да две запасных пристяжки следом скакали со вздетой на них упряжью. Если падала лошадь, пяти минут было довольно, чтоб заменить одну упряжку на другую. Екатерина спешить не любила. Выехав из Петербурга 1 сентября, она лишь 9-го остановилась в Петровском, которое давно уже называли Разумовским. Личный обоз, со всей дворней, тащился еще медленнее. Единственное, многочисленные слуги и курьеры давно были отосланы вперед и лучшие хоромы готовили для Государыни. Да и не только для нее. 11 сентября в Петровском собрались члены Синода и высшее духовенство, придворные дамы, знатные особы – для поднесения всеподданнейших -поздравлений. Недостатка в речах не было. Первым выступил по праву старшинства в Синоде новгородский архиепископ Димитрий: «Се царствующий град Москва вместо возженных светильников с горящими любовью сердцами усретает вожделенную матерь и государыню свою, преславныя дела и заслуги отечеству и церкви показавшую. Гряди, защитница отечества, гряди, защитница благочестия, вниди во град твой и сяди на престоле предков твоих».

Гетман стоял чуть поодаль, переговариваясь с запорожским кошевым атаманом и со всею казацкою старшиною. Тоже надлежало выступить, то больно уж неречист был атаман, да и что греха таить: успел хватить привезенной с Украины горилки. Бог знает чего мог наговорить! А без малороссийских приветствий нельзя было обойтись; решили генерального писаря выпустить. Ничего, по заготовленной бумажке складно прочитал:

«Вся премудростию сотворивый Господь вечно и непоколебимо узаконил рекам ведать свой юг, магниту – север, туче – восток, солнцу – запад, нам же, человекам, – учрежденную над собою власть».

Перегуд голосовой шел, да и сабли непременные бряцали, до ушей Государыни, может, и не долетало, но гетман-то слышал – как на казацком кругу гудели:

– А разве не мы власть учреждаем… что ты кажешь, Грант?..

– Эк сказал новгородец: сяди на престоле предков своих! А предки, батька… немчура дальняя, а, Юрко?..

– Можливо, тако и лучше…

– Ты яще тэта туркам кажи!…

Не в первых рядах погудывал неурочный казацкий круг, позабыв, что он не в Глухове и не в Киеве, да кое-кто из ближних придворных навострил уши. Гетман Разумовский пробился к говорунам, одному-другому саданул под бок, а там и наказал неотступно следовавшим измаиловцам: а выкиньте-ка их в сад да вдарьте нагайками! Разговорились! В един миг тихо стало. Писарь вполне пристойно дочитал казацкую речь.

Следующим был уроженец города Нежина и выпускник Киевской Духовной академии, а ныне архиепископ Белорусский Георгий Конисский. Он не побоялся приехать из польско-литовских земель, из Могилева, где была его кафедра. Ветры и с той стороны дули теперь в унисон ветрам российским. Униаты все еще давили православных, но уже всходила звезда Станислава Понятовского, которого не случайно считали любовником Екатерины. А раз русская корона хочет, что ему пора быть польским королем – кто может это воспретить? Удержать православного архиепископа от коронации Екатерины было невозможно. Поздравление его стало поистине солнечным:

«Оставим астрономам доказывать, что земля округ солнца обращается: наше Солнце вкруг нас ходит, и ходит для того, дабы мы в благополучии почивали. Исходиша, милосердная Монархиня, яко жених от чертога своего; радуетися, яко исполин, тещи путь. От края моря Балтийского до края Эвксинского шествие твое, да тако ни един из подданных твоих укрыется благодетельные теплоты Твоея! Хотя же мы и покоимся Твоим беспокойствием, и не горькими хождениями твоими сидим сладко, всяк под виноградом своими под смоковницею своею, яко же Израиль во дни Соломона…»

Гетман казачками своими неотесанными в это время занимался, но передали ему: Государыня привстала и преклонила колени перед столь красноречивым пастырем. Он обещал покой православным, все еще пребывающим в польском подданстве. Как знала Екатерина: да будет так, и скоро!

А дальше что? Само собой, пир знатен. Гетман на эти дела не скупился.

Опять же, во время пира – что? – невоздержанные языки и всякой речи послабление. Уж на что Кирилл Разумовский крепок был – не выдержала душа. Осень-то – ясная, теплая. Не все ж за креслом Императрицы стоять – для того есть более молодые камергеры. После речей и застолий вышел свежим воздухом подышать. В свой любимый сад, уже порядочно разросшийся…

Гетман был польщен тем, что Императрица остановилась именно в его подмосковном имении. В самом деле, нельзя же было прямо с дороги въезжать в Первопрестольную. Елизавета – да, она прямиком катила в Головинский дворец, неоднократно горевший и вновь восстанавливаемый. Но что позволялось дочери Петра Великого, не было позволено бывшей принцессе захудалого немецкого княжества. Чем дольше отстукивали часы от событий 28 июня, тем придирчивее становилась Екатерина к самой себе. Кажется, в ее душе стоял какой-то часовой с ружьем; направо ли, налево – повиновалась безропотно. Она не могла терпеть соглядатаев, хотя всегда казалась безупречно радушной к людям. Но это было вышколенное радушие; едва ли она испытывала к кому-то искреннюю привязанность. Включая и Григория Орлова, увы… Инстинкт самоудовольствия, не больше; пройдет не так уж много времени, как будет не нужен и он. Не ревность, не злорадство – внутренний голос о том говорил. Этот же голос и спросил: к чему ночная встреча людей, словно бы ищущих друг друга?!

Без сомнения, это ломился Орлов. Прямо через кусты, напрямик. Разумовский мог бы незаметно отвернуть в сторону, тем более что все закоулки сада были прекрасно знакомы. Но нос к носу сошлись.

– Ба, граф Кирила!

– Ба, граф Григорий!

С легкой руки Императрицы Орлов недавно получил немецкое графство. Тут, кроме женского, был и обычный «политикёс». Фридрих заискивал перед Российской Государыней, истощенный только что прошедшей Семилетней войной, а что могло быть лучше оказания услуг нетитулованному другу? Он делал все обдуманно и разумно; столь Же обдуманно поступила и Екатерина, приняв предложение от недавнего российского врага. Полугодовое царствование Петра III не могло ведь выветрить в войсках, тем более в гвардии, вражьего духа. А так – все довольны. Фридрих, Екатерина и, конечно же, сам Орлов. И гвардия. Одно дело, когда в фаворитах пребывает рядовой, не очень-то умный солдафон, и другое – великородный граф. Тут можно и подзабыть, и простить немецкое происхождение Государыни…

– Право, граф Григорий, мы как будто свидание в этих кущах назначили?

– А почему бы и нет, граф Кирила? Осточертели мне эти царские пиры!

– Ого! Смелые, брат, речи, зело смелые… Но пиры-то не царские – графские. В большу-ую копеечку мне обошлись!

– Так ведь можно было и не набиваться на гостеприимство? Столь разорительное?

– Можно было и новому графу не утруждать себя столь дальним вояжем, а заняться устройством своих именьиц.

Тут был нехороший попрек, и Разумовский поспешил замять ненужный разговор:

– Да, но о чем это мы?.. Вот русская привычка! – Да и хохлацкая, – поправился он.