Аркадий Савеличев - Последний гетман Страница 64

– Право, граф Григорий, мы как будто свидание в этих кущах назначили?

– А почему бы и нет, граф Кирила? Осточертели мне эти царские пиры!

– Ого! Смелые, брат, речи, зело смелые… Но пиры-то не царские – графские. В большу-ую копеечку мне обошлись!

– Так ведь можно было и не набиваться на гостеприимство? Столь разорительное?

– Можно было и новому графу не утруждать себя столь дальним вояжем, а заняться устройством своих именьиц.

Тут был нехороший попрек, и Разумовский поспешил замять ненужный разговор:

– Да, но о чем это мы?.. Вот русская привычка! – Да и хохлацкая, – поправился он.

– Да хоть и немецкая, – совсем дружески шел на сближение Орлов. Оставалось только удивляться: истинные заговорщики!

Орлов появился из боковых кустов. Кирилл шел по одной из главных аллей. Там была протянута по шестам сигнализация, он дернул за один из свисавших шнурков. Двух минут не прошло, как выскочил на свет горевших плошек Измайловский денщик, с походным подносиком, разумеется. А столики – вот они, по бокам укрытно расставлены.

– Ловко! – похвалил Орлов.

– Поживете с кое, наловчитесь. Орлов явно хотел поговорить.

– Даже не знаю, стоит ли забивать ваши уши всякими сплетнями…

– Ну, если дельные?

– В том-то все, что не бездельные… – недолго мялся Орлов, пока два бокальчика опрокидывал. – Вы не слишком доверяете Григорию Теплову?

Кирилл Разумовский задумался. Что-то ведь такое у него в душе было… Слишком быстро Теплов отходил и от гетмана, и от президента Академии, и от ученика своего, наконец. Ответил уклончиво:

– Привык, граф Григорий. Доверяю безмерно…

– Все мы без меры, граф Кирила… По вхожести своей в покои Государыни, я, может, что и лишнее ведаю, да не все ж болтаю. Но вот например, не хвастался ли пред своим благодетелем Теплов, что за день до поездки в Москву он был удостоен звания статс-секретаря? Звание немалое.

Нет, Теплов не хвастался, а граф Кирила ведать о том не ведал.

– Что ж, Императрице неловко, что имеет дело с простым секретарем. У Елизаветы Петровны был барон Черкасов, ну а у Екатерины Алексеевны статс-секретарь?

Орлов посмеялся:

– А если я дальше продолжу? В такой или еще большей роли он войдет и в Сенат… Нет, пока звания сенатора не получив. Пока! Но он уже действительный статский советник? За два-то месяца?

Посмеялся и Разумовский:

– Уж не ревнуете ли вы, граф Григорий? Орлов обиделся:

– Я мог бы ревновать к вам, граф Кирила. Но не к сыну же истопника!

В таком разговоре оба начисто позабыли, что сами не из древних родов вышли. Первым Разумовский опомнился:

– М-да, тут стоит поразмыслить…

– Стоит. Погуляйте для размыслил, а я к пирам возвращусь. Как бы меня не хватились!

Орлов скорым шагом умотал встречь огням дворца, а Разумовский, как-никак хозяин, с грустью подумал: что ж его-то никто не хватится?..

Ну, кроме слуг и денщиков, которые следят, конечно, издали.

VII

К коронации готовились, но пить не уставали. Благо, гетман был тароват, а дворец его обширен. Погреба пустели, но не совсем. По старому обычаю в них были устроены глубокие ледники. В конце зимы их набивали отменным льдом. Почему не в начале?.. Да был еще нехорош, слаб. А чтоб лед, даже крепкий, февральский, все будущее лето не таял, его прокладывали торфяными слоями. И так пласт за пластом, доверху набивали, оставляя глубокие колодцы для всякой провизии. Там хранилища были устроены для вина, мяса, рыбы. Бывавшие в Петровском гости дивились: в самую летнюю жару ледком отдавали метровые судаки, севрюжьи балыки, заиндевелые поленья для ухи стерляжьеи, громадные кочи налимьей и гусиной печенки, буженина в стылых бочонках, мозги отменные с белым снежком, для любителей даже карась лапотный – и прочая, прочая….. Поесть-то ох как любили!…

А после обеда?.. Милое дело посплетничать. Коронация коронацией, а без разговорчиков не обойтись. Иногда и легкая перебранка, которая, впрочем, хозяину сходила с рук. Как-то уж так получалось – на него нельзя было сердиться. На второй или на третий день с приезда обедали, а Бестужев, где-то на стороне зело подвыпив и заявившись под горячую руку, стал придираться:

– Да что у вас? Скука! Новое-то хоть есть?..

С Бестужевым сама Екатерина не очень хотела связываться – охота ли кому из прочих? Она-то и кивнула:

– Да вот разве гетман что скажет!

Он кивком парика поблагодарил Государыню за честь и удовлетворил запоздалое любопытство бывшего канцлера:

– Да у нас, любезнейший Алексей Петрович, как всегда. Один Панин думает не думая, – наклон парика в сторону Никиты Ивановича, воспитателя наследника, – другой Панин, – в сторону Петра Ивановича, наклон льстит, не умея льстить, один Чернышев, – это приятелю молодости, Захару Григорьевичу, – в военные министры метит, поскольку воевать-то не умеет, другой Чернышев, – Ивану Григорьевичу, – по примеру брата труса тешит. А некто Бестужев, он же и Рюмин, – некоторая заминка перед кивком старику, – хотел бы в рай, да грехи не пускают, я помолчу, будучи хохлом нескладным, а прочие хотя и балбочут, да того хуже!

Всем стало неловко. Кажется, всех обложил гетман, не забыв и себя. Екатерина, желая разрядить обстановку, напомнила:

– Стало быть, я всем прочим уподоблена? Гетман, не задумываясь, ответствовал:

– Все прочие мужеска пола, а вы, наша матушка, пола матернего. Особо над всеми!

Императрица похмурилась некоторое время, а потом рассмеялась:

– Ну, что с ним делать?..

Тот же Бестужев нашел наказание:

– Да за вином его в погреб послать! Теплое чтой-то… Под десерт не пойдет.

Слуги опередили, конечно, хозяина, но и он вразвалочку пошел.

Уж такой, видно, вечер задался – разговоры. Не всегда и серьезные: все устали от хлопот и приготовлений.

Какой-то бес в того же сильно подвыпившего Бестужева вселился, начал-то с похвалы:

– Любое решение Государя – благо. Простому смертному нельзя судить, где добро, где зло. Да и что такое зло? Нашептанная на ушко ябеда. А если, паче чаяния, ушко-то к тому же женское? О, тут ябеднику раздолье!…

Все подумали, что старик как-нибудь на Екатерину свернет: освободить-то его из ссылки освободили, а канцлерства не вернули. Граф Воронцов канцлером оставался. Бестужев же был вроде почетного генерала: честь отдают, но не слушают. Ну, сейчас загнет старик!… Екатерина невольно насторожилась. Однако ж он вспомнил времена елизаветинские:

– Покойная Государыня меня личной любовью не жаловала, а уважать уважала, смею утверждать. Конечно, несговорчивы такие старики, как я, но эка беда! Дела государственные важнее. Так-то мы и работали с покойной Государыней. Она не в обиде, если я в перекор побурчу и ее гнев приму как должное. Что напоследок ее славного царствования случилось? Кто наябедничал? Кто открыл переписку между мной, Алексеем Разумовским, фельдмаршалом Апраксиным и нынешней матушкой, тогда Великой Княгиней? Только тот, кто эти письма переписывал и, в видах возможной перлюстрации, почерк наш маленько подмаривал. Право, я бы сельцо какое ему отдал, если б сукин сын признался!

Тут до Кирилла Разумовского и дошло: а ведь сукин-то сын Теплов?! Пожалуй, давно об этом догадывался, да боялся себе признаться. Признание-то себя мордой в грязь тыкало…

Хотя чего ж такого? При дворе всякий выкручивается как может. Теплов не велик придворный. Тем более кто предает, как не слуги наиближайшие?

Поразило лицо Екатерины. И всегда-то в последние дни озабоченное, оно как бы зубной болью исказилось;ведь падение тогда Бестужева было равносильно ее собственной гибели. Елизавета Петровна была уже у могилы, делами заправляли напоследок прильнувший к тетушке «чертушка», четверо обступивших кровать Шуваловых… да король Фридрих, как же без него!

Но опять он, наверно, ошибался в своих прозрениях. Екатерина справилась с зубной болью, обычным порядком улыбнулась направо-налево… и с милой беспечностью предложила тост:

– А что, господа? Захандрили чего? Скуки ради? При таком-то сонме моих верноподданных? Вот за них! Во здравие всех честных людей!

Тост Государыни не подлежал сомнению. Каков бы ни был – с руки державной. Во славу всех и каждого. Честь-то какая!

– Виват, матушка!

– Истинная мудрость державная!

– За людишек пречестных, истинно российских!…

Пили все с лихим удовольствием, будто ордена получали. Не сразу, но разинули рты от удивления: гетман-то к рюмке не притронулся?

Екатерина, величественно и грациозно исполнив ритуальный глоток, хотела что-то еще сказать, но рот ее, резко очерченный, вдруг застыл в немом удивлении:

– Почему ж граф Кирила не доброжелательствует честным людям?

Он ответил с невинным поклонцем:

– Боюсь, ваше величество…