Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша Страница 63

— Увидал себя на колу? Не спеши, на кол всегда успеешь. Сначала ты выложишь, как у тебя хватило дерзости послушаться этого, — он ткнул пальцем в грудь Шамши, — недоумка?

От толчка туртан качнулся, ожил. Во взгляде прорезался едва сдерживаемый ужас.

Нину ответил не сразу — позволил себе отвести глаза в сторону. Совсем не к месту привиделась Шами, вспомнились ее настойчивые просьбы, чтобы он не спешил, говорил обдуманно. Это, прежде всего, касалось обстоятельств, связанных с возвращением Гулы в Вавилон. Об этом же предупреждала и Шами. Выход один — рискнуть. Если он угадал, и обвинения касаются его распоряжения удавить Гулу при въезде в Ашшур, в этом случае ему есть что сказать. Тогда можно надеяться на спасение. На миг в сознании прорезалась мысль, что Шами все предусмотрела, обо всем позаботилась.

Справившись со страхом, начальник конницы поднял голову и громко повинился.

— Государь! Опора мира!.. Туртан ни при чем. Верь, я никогда не лгал тебе. Я достоин казни, но зачем должен страдать невиновный. Наоборот, твой брат изо всех сил уговаривал меня отказаться от этой глупой затеи. Доказывал, что воля царя — это воля богов, ей нельзя противиться. Твой великодушный брат настаивал — забудь об унижении. Исполни долг, прояви милосердие — это будет лучшей местью всякого рода духам и демонам. Он убеждал меня — как я могу требовать от подчиненных беспрекословного повиновения, если пренебрегаю царской волей.

Пока Нину говорил, глаза у Салманасара медленно теплели. Неожиданно он повернулся и вернулся на ложе. Там занял привычную позу — полулежа, с подоткнутой под бок подушкой.

Стоявший рядом с коленопреклоненным Нинуртой Шамши осмелился переступить с ноги на ногу.

Царь отчетливо хмыкнул.

— Не врешь? — в прежней простецкой манере спросил он.

— Как бы я посмел! — воскликнул Нину.

— Что ж, — улыбнулся царь. — Я рад, что ты сам признал свою вину. Ты будешь достойно наказан.

— Мы с супругой готовы ко всему.

Салманасар нахмурился.

— Только не примешивай сюда Шаммурамат. Она не в пример тебе в точности исполнила мой приказ.

— Но нарушила мой, — отважился возразить Нину.

Царь поморщился.

— Не равняй себя с царями. Тем более с дочерями богини.

— Государь позволит сказать несколько слов в свое оправдание?

Эта просьба вызвала недовольство.

— Забудь об оправдании. Что у тебя?

Нину многозначительно глянул на побратима. Салманасар набросился на брата.

— Что стоишь? Ступай. В следующий раз умей оправдаться как этот… хитрец. В любом случае ты знал об этой дерзости. Сколько раз я напоминал тебе, держи в узде подчиненных, а то не заметишь, как потеряешь голову.

Шамши-Адад неловко поклонился и вышел из спальни.

Царь обратился к Нину.

— Что у тебя?

— Государь, Шаммурамат просила довести до твоего сведения, что кто-то из сильных в Калахе подбивает ее отца на измену.

— Кто?

— Неизвестно. Если господину угодно, он может ознакомиться с письмом известного ему Сарсехима.

— Этот проныра тоже в Вавилоне?

— Да, и как верный пес бдительно сторожит твои интересы, великий царь. В Вавилон его отправил наследник престола. Вместе с ведьмой.

— Какая вера может быть этому пройдохе! У тебя есть что-то более существенное, чем досужие сплетни?

— Нет, государь. Но Шаммурамат дала слово, как только она добудет факты, она тут же примчится в Калах.

— Это вы неплохо придумали. Полагаешь, что до того дня, как Шаммурамат что-нибудь нароет, ты будешь ходить чистенький. Не выйдет. Ступай. Тебя будут судить воины.

Глава 7

Местом проведения народного собрания был выбран парадный двор столичной цитадели{22}. Здесь, напротив входа в Большой дворец был построен помост, на нем установили поражавшее своими размерами и уродством кресло, в котором расположился Салманасара Кресло было захвачено в качестве трофея в одном из хеттских городов. По обе стороны от него были выставлены каменные быки — шеду. Священные истуканы пустыми глазницами наблюдали за всяким, кто принимал участие в обсуждении наиглавнейших вопросов существования государства и, прежде всего, о наборе в армию пришлых, согнанных Салманасаром и его отцом Ашшурнацирапалом II со всех частей света и успевших обосноваться на землях Ассирии.

Споров по существу вопроса практически не было. Каждому было ясно, что без вливания свежей крови непобедимое войско Ашшура скоро выдохнется. Сила покинет страну. Разделивший соплеменников вопрос заключался в том, к какой части войска приписывать таких новобранцев. До сих пор переселенцы считались собственностью царя, ему платили дань, по его приказу собирались на войну. Они считались неполноценными гражданами и призывали их нечасто и не поголовно, только в момент объявления общего сбора. Такое положение дел вызывало возмущение у коренных воинов — общинников, которые были вынуждены почти ежегодно оставлять свои подворья, бросать хозяйства и отправляться в поход. Хозяйства разорялись, воины обрастали долгами, процентами на долги, процентами на проценты, как курица обрастает цыплятами. Особенно яростно негодовали сильные в городах, обнаружившие, что еще несколько лет и со своих мужиков брать будет нечего. Была в этом вопросе и острая политическая подоплека — чем больше переселенцев обосновывалось на исконных ассирийских землях, тем сильнее становилась царская власть и слабее советы старейшин той или иной общины.

Вторым пунктом повестки значилось утверждение Шамши-Адада в должности туртана. Вопрос о наказании начальника конницы был отнесен напоследок. В царском обвинении было записано — Нинурта-тукульти-Ашшур посмел нарушить царский приказ, касавшийся одной из высокопоставленных особ, приходившейся дальней родственницей великому Салманасару.

До сих пор дела, касавшиеся нарушения воинской дисциплины и святотатственного либо своевольного изменения порядка проведения религиозных церемоний, обычно решались в узком кругу высших должностных лиц государства. Царь утверждал приговор, и виновные в нарушении приказа чаще всего подвергались смертной казни, однако, принимая во внимание те или иные соображения, нередко к таким проступкам относились снисходительно. Представителей общин извещали о принятом решении и на этом дело обычно считалось закрытым.

Что случилось на этот раз?

Простые воины терялись в догадках — какая причина толкнула царя поставить рядовое, в общем-то, преступление на обсуждение низших? Ранее виновных в нарушении приказа незамедлительно сажали на кол и все дела. К такому порядку привыкли.

Верховный правитель Ассирии, являвшийся также верховным жрецом государства, был вправе выносить на общевойсковую сходку любые вопросы, касавшиеся внутреннего распорядка как армейской так и гражданской жизни, однако странным казалось то, что даже самые близкие к правителю люди не могли ответить на этот вопрос.

Конечно, знатоков и тех, кто выдавал себя за них, хватало и на этот раз. Кое-кто из писцов намекал, будто у владыки якобы были свои планы в отношении Гулы и начальник конницы нарушил их. Командиры из «царского полка» были уверены, что Нину будут судить за какие-то иные прегрешения, о которых знают только приближенные к царю люди. Менее других этот вопрос волновал тех, кто примкнул к Шурдану. В преддверии схватки за власть от Нинурты все равно следовало избавиться, а кто этим займется и какая причина толкнула царя наказать строптивого наместника Ашшура, все равно.

Только немногие, в их числе Шурдан, понимали, что вопрос о Нинурте, не так прост, как это казалось непосвященным, ведь в своей массе воины были на стороне начальника конницы. Нину любили в войсках, он был храбр и прост в обращении. Посягательство на его жену, на деле доказавшую родство с Иштар и отважно проявившую себя в походе, многие считали откровенным святотатством и вызовом установленному богами порядку, требовавшему платить обидчику оком за око, зубом за зуб. Если даже Нину и заслуживал наказания, то легкого, словесного, денежного штрафа, например. Кто, кроме Нинурты, мог возглавить конницу, доказавшую свою исключительную полезность для ведения разведки, преследования поверженного противника и обстрела сплоченных рядов врага? Кто, кроме конных отрядов, мог постоянно держать противника в страхе? Кто не давал ему ни минуты передыха?

Это мнение поддерживалось золотом, которое раздавала Шаммурамат, тайно, вслед за мужем прибывшая в столицу. Оставлять Нину один на один с Шурданом казалось ей верхом легкомыслия.

Перед отъездом Шаммурамат имела доверительный разговор с Партатуи-Бурей и его помощником Набаем, которым она могла довериться как самой себе.

— Жизнь Нинурты, моя жизнь и жизнь моих детей в ваших руках. Если вы не сумеете взять Ушезуба живым, если он успеет уничтожить послание или уйдет от погони, можете считать часы, которые отделяют всех нас от встречи со злобной Эрешкигаль. Это говорю я, ваша госпожа, друг и боевой товарищ.