Борис Тумасов - Зори лютые Страница 64

Боярина гордость обуяла. Эк, испугать мыслят. Шагнул на толстый цветастый ковер без страха.

Следом за послом дворяне несли на блюдах щедрые государевы подарки.

Не дойдя до хана, Мамонов остановился, отвесил поясной поклон. Пальцами руки коснулся ковра.

— По здраву ли, великий хан Гирей? Прими поминки от великого князя Московского и государя всея Руси.

У Сайдат-Гирея судорожно дернулись брови, закричал визгливо. Боярин понял, ругается хан. Толмач едва переводить поспевает:

— Князь Василий не хочет жить с ханом в мире! Почему денег не прислал, послов моих на Москве не привечал? Зачем на Казань, на брата моего Сагиба войско готовит?

Мамонов поморщился. Разорался хан, запугать хочет. Ан нет, боярин даже не вздрогнул. Повернулся к толмачу, сказал внятно:

— Отчего хан бранится? Я боярин не обычный, а посол великого князя и государя. Не ханский холоп.

Толмач перевел. Загалдели мурзы, на Мамонова пальцами тычут. А он дыхание перевел, снова заговорил:

— Еще велено мне государем моим, великим князем передать, Москва орде пошлины не платит, и коли пожелает хан договорную грамоту с государем иметь, так чтоб было в ней оговорено, ходить сообща на ногаев и иных недругов.

Сайдат-Гирей зубы сцепил, глаза кровяные. Поежился Мамонов. Ну как за эти слова в яму кинут, казнят? Страх закрался. Под кафтаном, расшитым серебром, пот липкий, холодный. Боярин в душе с жизнью простился, а речь все же до конца держит:

— Что до Сагиба, царька казанского, то он царем стал без ведома великого князя Московского. И помириться с ним государь не может, потому как Сагиб посла нашего и торговых людей казнил, чего ни в одном государстве не ведется. Коли и рати меж государями случаются, однако ни послов, ни гостей не убивают.

Насупился хан. Смолистые брови сошлись на переносице. Сказал резко. Толмач перевел его слова:

— Убирайся!

Не помня как, выбрался Мамонов из дворца. За воротами, миновав стражу, вздохнул, вытер рукавом лоб. Увидел, дьяк Морозов дожидается, полегчало, даже улыбнулся.

— Попервоначалу не чуял робости, а под конец страху набрался, ух ты, не доведи бог. Не грех бы сей часец в баньку. А у них, нехристей, вишь, и попариться негде. Ну, пойдем, дьяк, чего торчать тут.

Уже в караван-сарае, закрывшись в каморе, Мамонов сказал Морозову:

— Коли б ране, за дерзость хану не сносить мне головы, а Руси ордынского набега. Ныне крымцам не до того. По всему чуется, ослабла орда, загубила ее усобица.

В тысяча пятьсот двадцать третье лето весна была ранняя и теплая. В апреле-пролетнике густо зацвели сады и вовсю, набравшись талой снеговой воды, темнела сочной зеленью рожь.

По весне вскрылись реки, двинулись на Казань конные полки воевод Воротынского да Вельского с Репней-Оболенским. А между Доном и Окой на случай, если крымцы или ногайцы на Москву пойдут, выставили в заслон князей Андрея и Дмитрия с дружинами и еще воеводу Щеню с войском.

Накануне собрал великий князь воевод на совет. Сошлись в горнице. Отрок принес карту, развернул пергаментный свиток на столе. Воеводы, не присаживаясь, стояли вокруг великого князя. А тот рукой по карте водит, что-то обдумывает. Потом спросил:

— Как мыслите, воеводы, Казань брать?

Князь Вельский, горячий, нетерпеливый, сказал — отрубил:

— Возьмем, государь, инако быть не может!

И прихлопнул ладонью по карте, где Казанское ханство.

Князь Репня поддакнул:

— Силы у нас, государь, предостаточно. Не приступом, так измором одолеем.

— Ну, ну, — одобрительно промолвил Василий. — Однако на долгую осаду не располагайте, воеводы. До морозов кончать надо. А ты о чем речь поведешь, князь Воротынский? Что карта тебе сказывает? Аль с Вельским и Репней не согласен?

Воротынский склонился над листом пергамента с нарисованными реками и маленькими означенными городами, государствами и ордынскими землями. Карта говорила воеводе многое. Заслышав вопрос, поднял глаза. Взгляд умный, спокойный.

— Я, государь, по-иному мыслю.

— О чем же? — Василий прищурился.

— Мню я, государь, одолеть Казань немудрено и рати на то у нас, чай, хватит. Коли не в это лето, так через срок, а будет Казань наша. Но вот удержим ли мы город?

— Отчего ты, князь Воротынский, сомневаешься? — скривился в недоброй усмешке Репня.

Воротынский поглядел на него с едва скрытым презрением.

— Оттого, князь Репня, что меж Казанью и нашими землями есть и другие народы, кои не все к нам благоволят, но и сторону казанцев держат. Надобно, князь Репня, и о том не забывать.

— Так какой совет твой, князь Воротынский? — спросил Вельский, прервав готовую вспыхнуть перебранку.

— Сказывай, князь, коли начал! — Василий с интересом посмотрел на Воротынского.

Тот снова склонился над картой, заговорил:

— Думаю, князь, одолеем мы Казань, не одолеем — одна сторона дела, а главное вот здесь, — Воротынский ткнул пальцем в место, где река Сура вливалась в Волгу, — надобно заложить город. Рубить его спешно, не отлагая. Из нового города будем мы одной рукой Нижнего Новгорода держаться, а другой накрепко Казань за горло возьмем.

— Та-ак, — протянул Василий, — вот ты о чем, князь? Мудро! — И замолчал, обдумывая. Потом обвел цепким взглядом воевод. — Ан и верно промыслил князь. Как? — И хитро прищурился. — Разумно, зело разумная речь твоя, Воротынский. На этом и порешим, воеводы! Тебе, князь Воротынский, за старшего над русским войском быть.

Огневой наряд везли на волокушах. На луговых травах волокуши скользили, как по снегу, но на песчаной земле запряженные цугом кони тащили с трудом. И тогда пушкари дружно брались за постромки, шумели: «Эх-да!»

Степанка слезал с коня и тоже вместе со всеми толкал волокушу.

Великий князь взял Степанку в поход старшим над пушкарями. Бояре недовольны, экую честь государь воздал холопу! Но против воли великого князя слова не вымолвят. Уж такие времена настали, когда служилый дворянин выше боярина.

Сам Василий дальше Нижнего Новгорода не пошел. На Казань послал воевод, а Волгой вниз с попутным ветром судовую рать.

Не встречая сопротивления, полки вступили в землю черемисов[25].

Где дорога жалась к реке, близко видели струги. Ратники меж собой перебрасывались шутками:

— Эй, много ль рыбы изловили?

— Айдате к нам, на парусах вольготней! И-ии!

Воеводы на взгорочек выехали, встали, полки пропускают.

Репня и Вельский посмеиваются:

— Казанцы небось торбы увязывают.

— Так и до Казани дойдем, ни одного ордынца не повстречаем…

Воротынский помалкивал. Тронул коня, обронил:

— Велите дозорам в оба глядеть.

Чуял воевода, затевают что-то ордынцы.

Вторые и третьи сутки идут русские полки к Казани. Но вот дозоры по левую руку донесли: «Орда двумя туменами показалась. А с ними черемисы конные».

Остановились полки, воеводы повернули ратников навстречу ордынцам. Пустив рой стрел, казанцы отошли. Но едва московские воеводы велели двигаться дальше, как орда снова объявилась. И опять остановились русские полки, изготовились к бою. А конная орда, помаячив вдалеке, скрылась.

Близилась к концу первая половина лета. Теперь полки двигались медленно, ждали внезапного нападения.

Вскоре ордынцев заметили позади войска. Не меньше тумена их следовало за русским огневым нарядом, грозили пушкарям.

Остановил Воротынский полки. Суда к берегу причалили, спустили паруса. Наскоро сошлись воеводы думать: на Казань ли идти, назад повернуть? И порешили: надо ворочаться.

На левобережье Волги, у впадения в нее Суры-реки, построили город. Делали всем войском. Высокие прочные стены из бревен обнесли валом, а в ров запустили воду.

Для люда, что будет жить в городе, срубили дома. Посаднику возвели просторный терем.

Назвали город по имени государя и реки — Васильсурск. В двух конных переходах от Казани поднялся новый русский город.

До самых холодов стучали топоры над Волгой, а когда навесили железные ворота, послал воевода Воротынский Степана в Нижний Новгород к государю с известием. Да спросить: как быть дале?

Добрался Степан в Нижний Новгород и в тот же час поспешил на посадниково подворье.

Узнав про гонца, великий князь велел впустить его немедля. Едва Степан порог переступил и еще государю поклон как следует не отвесил, а Василий уже с вопросом:

— Что о городе скажешь?

— Стоит Васильсурск, государь! — выпалил Степан.

Василий доволен, радости не скрывает.

— Вот так. Добрую весть ты привез мне.

Заложив руки за спину, великий князь заходил по горнице, рассуждая сам с собой:

— Отныне напрочно осядем в Казанской земле. Настанет час, из Васильсурска в Казань шагнем.