Борис Тумасов - Зори лютые Страница 65

— Отныне напрочно осядем в Казанской земле. Настанет час, из Васильсурска в Казань шагнем.

Степан молчал, слушал.

Но вот Василий задержался на нем взглядом.

— Тебе, Степан, ехать немедля в Москву. Надобно лить пушки, крепить город огневым нарядом. А с будущего лета сядешь ты, Степан, васильсурским воеводой. Слыхал?

Из формовочной Сергуне видно, как, держа коня за уздцы, Степан шагает по двору. На нем короткая, крытая сукном шуба, отороченная куницей шапка.

Глядит Сергуня: Степанка это и не Степанка. Обличье прежнее, а весь он уже не тот. Идет важно, уверенно подминает теплыми сапогами первый искристый снег, на люд глядит хозяином.

Намедни бахвалился перед мастеровыми:

— Посылает меня государь на воеводство в Васильсурск-город. Отольем осемь пушек боя дальнего и осемь затинных пищалей, да еще ашнадцать мортир, и с ними укачу.

Игнаша окликнул Сергуню, оторвал от раздумий:

— Пойдем к печам, скоро медь пустят.

А Москва в ожидании. Ратники из казанского похода возвращались. Князья с боярами да митрополит с попами и монахами сошлись в соборе, готовятся к встрече великого князя. Государь подъезжал к городу.

В Кремле выглядывали гонца. Тот появился около полудня, осадил коня у соборной паперти, в стременах приподнялся, крикнул во весь дух:

— Едет!

И шапку с головы долой, замахал.

Разом торжественно и плавно загудели в морозном воздухе колокола. Вторя им, запели благовест малые и большие колокольцы на всех московских звонницах. Взлетели с крыш стаи птиц, закружили.

Сверкая ризами, отсвечивая золотом хоругвей и крестов, медленно тронулись навстречу великому князю и государю попы. Опираясь на посохи, потянулись князья и именитые бояре.

Величавый перезвон колоколов поплыл над зимней Москвой, над замерзшими речками, повис над Пушкарным двором…

Сгрудившиеся в ожидании плавки мастеровые прислушались.

Сел Степан в седло, снял шапку, тряхнул белесыми кудрями и, приподнявшись в стременах, вперил палец в небо:

— Вот она, Русь наша московская! Чуете?

Сергуня сам того не ждал от себя, из толпы подался, взял коня за повод. Снизу вверх заглянул Степану в очи. Мелькнула мысль: «Эвона, лик в морщинах и седина виски прихватила…»

А вслух иное произнес:

— Эх, Степан, и в дворянах служилых ты ныне числишься, и с боярством породнился, а до сих пор не уразумел, где она, Русь!

Перевел дух, снова заговорил:

— По мне, она вот в них, — он повел широким жестом по толпе мастеровых, — да в Пушкарном дворе, да в Москве с городами иными и селами!

Глава 18

В лето тысяча пятьсот тридцать третье…

Везут государя в Москву. Воевода васильсурский. Государева кончина

На исходе год тысяча пятьсот тридцать третий. Поздняя, сухая осень. Ночи морозные, звонкие. Небо темное, в крупных ярких звездах. По утрам горят алые холодные зори. В чистом воздухе далеко слышно, как фыркают кони и скрипит полоз по жухлой листве.

Растянулся государев поезд. Впереди вышагивают дворяне, всматриваются в дорогу. Не наскочить бы полозу на кочку, не тряхнуло бы колымагу.

Заметят какую неровность, издали ездовым машут. Те коней придержат, объезжают ухабы.

Лежит государь на медвежьей полости, ноги вытянул. Хоть и больно, а сцепил зубы, терпит.

По ту и другую сторону от Василия сидят доктор-немец и Михайло Плещеев.

У великого князя глаза открыты, в кожаный верх колымаги уставились.

Немец, доктор, съежился, острый, бритый подбородок уткнул в ворот шубенки.

Плещеев склонился к Василию, спросил:

— Не полегчало ль, государь?

Василий повертел головой.

— Жжет…

Облизнул потрескавшиеся губы.

— Далеко ль до Москвы, Михайло?

— К послезавтрему доберемся, государь.

Плещеев осторожно поправил сползшую с ног Василия шубу.

— Дай испить, Михайло, в нутрях жар…

Припал губами к серебряной фляге, пил долго большими глотками. Вода стекала по заросшей щеке.

Доктор проснулся, чистым рушником вытер великому князю губы и глаза.

— А что, Михайло, чую, смерть пришла, — сказал Василий, перевел дух. — Видать, отжил я свое.

— Почто речешь такое, государь? — замахал рукой Плещеев. — В твои ли леты? Вона еще княжичи Иван и Юрий несмысленыши.

— Чать, не услышал Господь молитву, какую служили в мое здравие, — вздохнул Василий.

Позапрошлым днем сделали остановку в монастыре. Государя в церковь внесли, игумен службу правил. До половины выдержал Василий, потом велел вынести на свежий воздух.

Положили государя на паперти меж нищими и юродивыми. Они сползлись к нему, пялятся, причитают.

Велел Василий развязать кошель, щедро одарить монастырь и нищим раздать на пропитание.

Великий князь с юродивым нательными крестами обменялся. У божьего человека доли просил.

— Не донеслась до Господа молитва, — снова промолвил Василий. — Эк, а жить охота. Слышь, Михайло? И отчего так все устроено? Ты на сколь лет старше меня!

Промолчал Плещеев. Нет у него желания говорить, почему не он, Михайло, а великий князь умирает.

Откуда Плещееву знать, отчего прицепилась к государю болячка? В начале осени выехали на охоту, великий князь здоров был и весел. Нежданно нарыв величиной с кулак вскочил. Похудел государь, ослаб. Тает что воск. Нет мочи даже подняться.

— Ох-хо-хо, — вздыхает Василий, — а может, еще поправлюсь? — И в глазах мелькает надежда.

— Истинно, — подхватывает Плещеев. — Вот приедем в Москву, куда хворь денется.

— Дай Бог, Михайло. А кто это воет? Никак волки!

Увязались стаей. Уж и огнем их отпугивали, и из пищалей били, а они идут по следу.

— Голодные, — соглашается Василий.

Пока добирались до Москвы, и зима наступила. Враз, в одну ночь, завалило снегом землю, замело дороги. Кони тянули колымагу по брюхо в снегу. У Москвы-реки задержались. Согнали люд со всего города мост строить.

Мост срубили спешно, и оттого получился он шаткий, непрочный. Жерди тонкие, слабые. Едва кони ступили, как настил затрещал, обломился, провалились кони в воду, потянули за собой колымагу.

Сергуня рядом стоял. Увидел, нож из-за пояса выхватил, давай постромки резать. Тут Игнат на помощь подоспел. А с другой стороны служилые дворяне конскую сбрую обрубили, вытащили колымагу на берег…

Стали ладить перевоз, баграми лед крушить, с берега на берег пеньковый канат натянули. Медленно тронулся бревенчатый паром. Лед кашицей сбился, шуршит под днищем. Василия тошнило. Не дождется конца пути.

Но вот паром ткнулся в берег, остановился. Дворяне подняли государя на руки, бережно понесли в кремлевские палаты. Следом, окружив великую княгиню, шли толпой бояре.

У красного крыльца встретил государя митрополит Даниил с попами, благословил. Дворецкий Петр Плещеев дверь поспешно распахнул, крикнул дворянам:

— В опочивальню государя!

Бояре у крыльца остались. За великим князем направились лишь Михайло Плещеев с Лизутой. Помогли уложить государя.

По палатам теплый воздух растекается, запах смолистой сосны и березы. Василий глаза прикрыл, умаялся. Прошептал:

— Прочь все, отдохнуть желаю…

Васильсурский воевода ехал в Москву на перекладных. Опасался, повалят снега, завьюжит, и тогда сиди, где застанет ненастье, выжидай погоды.

Васильсурск — город порубежный, в казанской стороне первейшая русская крепость, и воевода васильсурский великой властью наделен. У самого государя на виду…

Чем ближе к Москве, степи лесами сменились. Мороз крепчал. Временами срывался снег. Крупный, пушистый, он падал мягко на сухую землю, не таял. Закутался в шубу Степанка, выглядывает в оконце. Рядом Аграфена, румяная, пышная, что булка сдобная.

В отроческие годы мечтал Степан об Аграфене как о несбыточном, а чтоб к тому да боярской вотчиной еще завладеть, такого и в помыслах не водилось.

Которое лето живет Степан в Васильсурске. Доволен им великий князь. Не знатного рода, а воевода отменный, службу несет по чести. Сунулись попервах казанцы город взять, но с крепостных стен пушкари с пищальниками таким огневым боем их встретили, что ордынцы до самой Казани бежали без передыха.

Важен воевода и дороден. Кто бы подумал, что когда-то бездомным отроком пришел он в Москву на Пушкарный двор и звался не иначе как Степанкой. А нынче Степаном сыном Петровым величают. И едет он в Москву к государю. О войске будет речь вести да зелье пороховом. Во всем этом у Васильсурска нужда есть. Казанская орда под боком, о том забывать не следует.

В Москву добрались уже по санному пути. Миновали заставу на окраине, поехали кривыми улицами, мимо изб ремесленного люда, к Охотному Ряду, к Красной площади.

Скинув шапку, Степан высунул голову в оконце, издалека рассматривал зубчатый Кремль, островерхие, стрельчатые башни. И пришло вдруг ему на память, как они с Сергуней стояли у кремлевской стены и тот ахал, удивлялся. А потом на Пушкарный двор попали, с Игнашей встретились…