Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм Страница 64

— Ну, робятки, — обратился к толпе Бенкендорф, несколько пораженный необычным видом расхрабрившихся крестьян, — кричите громче: за веру, царя и отечество! И бегом без оглядки на француза. Но только после того, как мы с казаками пойдем по центру. Что есть мочи коли, руби, бей! Понятно?

Мужики сообразительные, тут же поскидывали лапти, армяки, чтоб налегке.

— Ай да барин! — вскричал бойкий, потрясая самодельной пикой. — С таким барином и смерть не страшна! Посечем француза на капусту, робяты?! Али не посечем!

— Посечем, — был ему единодушный ответ.

Сделали как договорились. Бенкендорф с казаками внезапно гикнул из укрытия и по центру курьером — вперед! Мужики, обрадованные, деревню в клещи, орут на бегу Бог знает что, вилами и пиками размахивают будто ополоумевшие. Французы и растерялись, заметались, как крысы. Слева и справа кричит и валит народ, прямиком офицер в блестящем мундире и казаки небольшой, правда, лавой. Французы, конечно, обученные и смелые. По узкой улице один стрелок многих сдержать сумеет, но когда со всех сторон да с шумом, тут и вышколенный наполеоновскими капралами дрогнет. И дрогнули!

А казаки с мужиками в деревню ворвались — и по дворам, чтоб никому не удалось затаиться до ночи. Всех дочиста переколошматили. Только раненого поручика сволокли к Бенкендорфу:

— Может, барин, спросишь у него, чего надо. Потом кишки намотаем.

Истекающий кровью вестфалец сразу угадал в Бенкендорфе сородича. В глазах у него мелькнуло что-то похожее на надежду, однако Бенкендорф только брезгливо махнул рукой. После того, с чем он столкнулся в деревне, всяческая охота проявлять великодушие пропала. Вестфальца потащили на улицу убивать. Он долго что-то лепетал прокисшим срывающимся голоском, цеплялся за траву, за хилые деревца — умирать не хотелось. Мужики без слов понимали вестфальца.

— А как я тебя просил, как тятя тебя молил, тварь ты этакая! Не тронь девчонку! Не я ли у тебя в ногах валялся?! Ты только зубы скалил. Теперь получай! — И бойкий с размаху всадил вестфальцу пику в живот и повернул.

Винценгероде, узнав о происшествии, пригласил Бенкендорфа в штаб для строгого внушения.

— Я ничего не имею против, чтобы столь блестящий офицер, как вы, ходил на французов во главе крестьянских ватаг. Я вполне понимаю русских и разделяю принципы организации партизанской войны. Я сам партизан. Но если вы думаете, полковник, что я вас буду хвалить за геройский поступок, то ошибаетесь. У меня иные представления о роли высшего офицера при проведении столь малозначащей операции. Флигель-адъютант в расшитом золотом мундире во главе толпы разъяренных мужиков?! Да ни при каких обстоятельствах к подобной выходке не следовало прибегать. Быть во главе — не есть скакать впереди и размахивать саблей. Быть во главе — есть почетная обязанность, к которой вас призвал государь — руководить и возглавлять.

Бенкендорф хотел перебить Винценгероде и напомнить про случай в Самойлове, когда генерал повел спешившихся драгун и казаков на приступ и участвовал в резне.

— Полагалось вызвать командуй провести атаку деревни по всем правилам. Партизанская война не есть нелепость, сударь. Это, повторяю, метод борьбы с коварным врагом. Метод, метод, метод! Как бы я отчитался перед государем за вашу случайную и глупую смерть? Что бы я сказал императрице, нашей возлюбленной покровительнице? Берегитесь, полковник! В следующий раз вас ждет не выговор, а арест. Ну а теперь дай я тебя расцелую, мой дорогой…

Последние слова он произнес на ломаном русском языке. Затем кликнул ординарца и велел подать бутылку дорогого вина.

— Я понимаю, Александр, что военные действия в России обладают своими особенностями. Ты больше русский, чем я. На глазах у нищих мужиков не повернешь назад. Я понимаю благородное немецкое сердце…

Урология и война

Винценгероде был человеком не робкого десятка и очень умным, не в пример многим офицерам австрийской службы. Он сразу уловил, в чем отличие войны на территории России от войн европейских. Он судил о том на основании собственного, часто горького, опыта. Винценгероде проделал нидерландские походы с гессенскими войсками. Затем служил поручиком в драгунском полку австрийской армии у фельдмаршала Сакс-Кобургского. После заключения предварительных условий Люневильского мира уехал в Кобург. Мать первой супруги великого князя Константина Павловича весьма расположилась к нему и помогла поступить в русскую службу майором. Позже великий князь взял его в адъютанты, но когда обстановка при павловском дворе осложнилась из-за несогласия между отцом и сыновьями, то Винценгероде впал в немилость. Государь Павел Петрович начал открыто преследовать людей, им близких. Вдобавок Винценгероде относился к непримиримым врагам революции и Наполеона.

— Франция — язва наших дней, — говорил он на каждом углу. — Бонапарт еще покажет России зубы.

Винценгероде всегда стоял за беспощадную войну с корсиканцем. В 1799 году ему пришлось почти бежать из Петербурга. Государь вдруг резко изменил политику и завязал дружбу с Первым консулом, что стоило ему жизни. А Винценгероде перешел в австрийскую армию подполковником, пообещав друзьям:

— Это ненадолго. Я скоро вернусь.

Через год он получил звание генерал-майора. После воцарения Александра Винценгероде немедленно вызвали ко двору. Генерал-адъютантские эполеты его уже ждали. Одно время Винценгероде дневал и ночевал во дворце. Дружба с князем Адамом Чарторыйским и острая ненависть ко всему, что происходило во Франции, способствовали успехам. Государь доверял ветерану антинаполеоновского сопротивления и обращался к нему за советами. Теплые отношения с государем и военные таланты энергичного и неутомимого Винценгероде — вот причины, по которым Кутузов поручил его отряду прикрывать пути, ведущие к Петербургу. Иловайские 4-й и 12-й, Бенкендорф и Волконский — флигель-адъютанты, тверское ополчение с князем Шаховским казались ему верной опорой и надежным связующим звеном с корпусом графа Витгенштейна. Политика играла не последнюю роль в военной тактике и стратегии. Казачьи соединения, которыми были буквально пропитаны регулярные войска, как бы скрепляли вооруженную массу, пульсировали внутри нее, хотя и не всегда соответствовали поставленным задачам. Но в сложившейся ситуации никто бы не сумел принести столько пользы, как странно для европейского глаза одетое ополченское войско не всегда трезвого атамана Платова.

Винценгероде находился ближе всех к оккупированной Москве, сумев быстро наладить прямой контакт с северной столицей и передавать туда самые свежие и проверенные, что очень ценилось Аракчеевым, сведения. Отсюда просачивался через вражеские аванпосты сам Фигнер. Через отряд Винценгероде главная квартира запускала в Москву тайных разведчиков, которые потом докладывали лично Кутузову. Они-то и принесли благую весть — Бонапарт готовится к бегству. Кружной извилистой тропой последние данные доставили главнокомандующему.

— Поздно, — усмехнулся он, прикрыв здоровый глаз: теперь он уже совершенно ничего не видел, — поздно! Лористона мы славно поводили за нос. Надо бы еще недельку-другую. Ну да делать нечего…

Он открыл глаз и блеснул им весело. Что за нос поводили — не то слово. Да, не те слова взял из обширного своего запаса идиоматических выражений хитрый старик. Вспомнил он, как его Савари обманул при Аустерлице, как его унизили, как не посчитались с ним. Вот и прикинулся слабым, дряхлым, хилым. Между тем в недрах его штаба была женщина, переодетая в офицерский мундир, с которой он проводил немало времени. В беседе с Лористоном главнокомандующий даже всплакнул:

— Видите мои слезы, граф? Донесите о том императору вашему. Скажите ему, что мое желание согласно с желанием всей России. Всего ожидаю от милости Наполеона и надеюсь ему быть обязанным спокойствием моего отечества.

А как вышел Лористон от Кутузова, тот крепко и твердо поднялся, сверкнул по-орлиному единственным глазом и приказал адъютанту Гельдорфу:

— Милый, распорядись дать ему лучшего моего наипервейшего вина. Тьфу, прости Господи, бусурманского, французского, чтоб помягче стал. Назавтра опять будем переговариваться о мире. Да пусть кормят получше, не скупятся.

Винценгероде он признался:

— Наполеона трудно перехитрить. Он ловчее всех нас, вместе взятых, потому что коварнее. Русским коварства недостает. Коварство — первый помощник хитрости. Хитрость же суррогат ума. Вот и выходит, что сглупил бродяга. Гельдорф, — обратился он к адъютанту, — как та болезнь называется, что давеча пленный упоминал? Дизурея?

— Так точно, ваша светлость. Дизурея!

— Хорошая девушка. Имя красивое. Рассчитывал он дней за двадцать октября от нас ускользнуть. Авось промахнется. Нет, не подготовился он к войне. Мужики тут ко мне приходили — твердят: зима ранняя. Откель знаете — спрашиваю. По всему, отвечают, видать. Но секрет свой не раскрывают. Крепкая будет зима. Ты, барон, немец, — обратился он опять к адъютанту, — а вы, немцы, русскую зиму лучше переносите, чем французы. Вы, немцы, на русских очень похожи. Такая же судьба несуразная.