Александр Золототрубов - Опальный адмирал Страница 65

— Завтра на Военном совете флота я буду об этом говорить, — сказал нарком ВМФ. — Так что моряки, Леонид Александрович, вас не подведут. Так, Владимир Филиппович? — Кузнецов посмотрел на сидевшего рядом Трибуца.

— У нас все готово, — подтвердил комфлот. — Основная тяжесть в перевозке войск ляжет на Ладожскую флотилию. Ее командующий адмирал Чероков уже приступил к подготовке людей и кораблей. На днях я туда проскочу.

Утром, едва забрезжил рассвет, Трибуц поспешил в гостиницу, где остановился нарком. Думал, что тот еще спит, и удивился, что Николай Герасимович уже был готов к поездке. Он побрился, позавтракал, добродушная улыбка светилась на его лице.

— Поедем в Северную Самарку к твоим, как ты выразился, снайперам-артиллеристам.

— Там рядом передний край. — Комфлот замялся. — Боюсь за вас, Николай Герасимович. Пуля ведь не разбирает чинов, кусает всех подряд. Может, поедем на корабли?

— Не нагоняй на меня страху, Владимир Филиппович. — Нарком поправил перед зеркалом шапку.

301-м отдельным дивизионом Ленинградской военно-морской базы, куда они собрались ехать, командовал майор Кудрявцев. Встретил он их в Северной Самарке, в четырех километрах от линии фронта. После того как майор представился, Николай Герасимович задержал его руку в своей руке.

— Не тот ли вы Кудрявцев, который в тридцать седьмом командовал 27-й батареей? — спросил нарком. — На Тихоокеанском флоте…

— Он самый, — смутился Кудрявцев.

Он провел гостей на свой КП, где доложил обстановку. Нарком и Трибуц обратили внимание на висевшую на стене картину, которую бойцы-артиллеристы назвали «Панорама для боя». Юрий Непринцев — живописец, будущий народный художник СССР — писал ее с корректировочных постов, и на ней была изображена реальная местность. Идея понравилась Николаю Герасимовичу, и он предложил комфлоту распространить ее по кораблям. Потом гости вернулись в штаб.

— А почему вы не носите наград? — неожиданно спросил Николай Герасимович.

— У меня их нет, — ответил майор.

— Как же так? — удивился нарком. — Столько воюете, даже были в тяжелых боях на Осмуссааре. — Кузнецов повернулся к адмиралу Трибуцу. — Владимир Филиппович, прошу наградить майора Кудрявцева орденом Красного Знамени!..

Вскоре гости уехали, а вечером в штаб поступила телеграмма от наркома ВМФ: «Командиру 301 ОАД майору Кудрявцеву. Передаю благодарность командному, политическому и краснофлотскому составу дивизиона за хорошую работу артиллерийских расчетов, за высокое мастерство снайперов. Выше славное знамя балтийцев! Сильнее удары по врагу! Народный комиссар ВМФ СССР адмирал Кузнецов. 13 ноября 1942 г.»

Майор прочел текст, и у него повлажнели глаза. Он вызвал к себе начальника штаба и приказал построить личный состав.

— Я зачитаю бойцам и краснофлотцам телеграмму народного комиссара ВМФ адмирала Кузнецова…

В штаб флота нарком прибыл после полудня. Адмирал Трибуц был на месте.

— Я очень доволен этой поездкой. — Николай Герасимович снял шинель. — У меня была долгая беседа с командующим фронтом, членом Военного совета. Упреков в адрес Балтфлота я не слышал, была высказана лишь просьба, чтобы корабли усилили артобстрел вражеских оборонительных позиций. — Кузнецов сел, пригладил ладонью волосы. — Знаешь, когда я был в гостинице, то слушал по радио выступление писателя Всеволода Вишневского, он рассказывал о том, как сражается под Ленинградом морская пехота. Я хотел бы его увидеть. Где он сейчас?

— Был недавно здесь, ведь он у нас начальник оперативной группы писателей при Политуправлении флота. Одну минуту! — Комфлот позвонил по телефону прямой связи начальнику Политуправления флота. — Трибуц говорит. Писатель Всеволод Вишневский еще не ушел? Пусть зайдет сейчас ко мне…

Пока нарком и комфлот курили, прибыл Вишневский.

— Садись, Всеволод Витальевич. — Трибуц кивнул ему на стул. — Вот нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов хотел тебя видеть.

Увидев наркома, капитан 2-го ранга Вишневский отрапортовал:

— Товарищ народный комиссар, здравия желаю! — И уже не по-уставному добавил: — Давно вас не видел, Николай Герасимович, а когда вошел в кабинет, не сразу заметил. — Он смутился, зачем-то развел руками, а глаза его, веселые и карие, словно бы говорили: «Извините, виноват!..» — С пяти утра сегодня на ногах. Готовился к передаче по радио…

— Я слышал ваше выступление, оно мне понравилось, — улыбнулся Кузнецов. — Тем более похвально, что речь шла о подвигах моряков. Ну а как вы живете, комфлот вас не обижает?

— А чего мне его обижать, он хорошо нам помогает. Жданов на прошлой неделе лично пожал ему руку за его «горячие и боевые» выступления по радио. — Трибуц взглянул на писателя. — Я доложил наркому, что ты участвовал в переходе кораблей Балтфлота из Таллина в Кронштадт в августе сорок первого, а он меня отругал. Говорит, зачем рисковать такими людьми, вдруг корабль, на котором находился Вишневский, наскочил бы на мину, что тогда было бы?

— Вместе с экипажем ушел бы на морское дно, — весело улыбнулся Вишневский.

— Негоже, Всеволод Витальевич, бравировать своей жизнью! — одернул писателя нарком. — Вы еще напишете не одну книгу, и на ней будут воспитываться молодые бойцы и краснофлотцы. Недавно я прочел вашу героическую комедию «Раскинулось море широко», которую вы написали в соавторстве с Всеволодом Азаровым и Александром Штейном. Сильная вещь! Дорого читателю то, что вы сами прошли фронтовые дороги еще в Гражданскую войну, вам есть о чем рассказать. А пишете вы правдиво и честно, такие литературные вещи очень ценят.

— Эту героическую комедию они написали по заданию Политуправления, чтобы молодые бойцы и командиры видели, как надо бить врага! — заметил Трибуц.

А Кузнецов продолжал;

— По героическому пафосу эта ваша комедия близка, как мне кажется, к киносценарию «Мы из Кронштадта», по которому позже был снят одноименный фильм. Я не раз смотрел его, и меня всегда волновал образ Артема Балашова. Вот это настоящий герой! Флот ему был дорог не меньше, чем революция… Над чем сейчас работаете?

— Почти закончил сценарий документального фильма «Ленинград в борьбе». Его уже прочел член Военного совета фронта Жданов. Говорит, это то что надо, правда, есть некоторые замечания, но я их уже учел. — Вишневский помолчал. — Тут у нас есть о ком писать — герои на каждом шагу!

— Мне сказал командующий фронтом, что ваши выступления по радио очень хороши, они волнуют людей, зовут их к активной борьбе против врага, — вновь заговорил Кузнецов. — Я бы хотел, чтобы вы чаще обращались к военным морякам с горячим словом.

— Хорошо, Николай Герасимович, я это дело учту, — улыбнулся Вишневский.

— Мне как-то говорил маршал Буденный, что когда в двадцать девятом он прочел вашу пьесу «Первая Конная», то едва не прослезился. А вот мне больше по душе ваша «Оптимистическая трагедия». Там моряки показаны как верные защитники Октября…

(Уже после войны, когда Герой Советского Союза Кузнецов был на одной из встреч с литераторами, Всеволод Вишневский, в то время главный редактор журнала «Знамя», попросил его написать «что-нибудь героическое о военных моряках». «Я подумаю над вашим предложением», — ответил Николай Герасимович.

В 1951 году Вишневский умер. Будучи уже в отставке, Николай Герасимович написал мемуары, но отнес их в журнал «Октябрь», где главным редактором был Всеволод Кочетов. Они были опубликованы в трех номерах журнала в 1965 году, а через год вышли отдельной книгой в Воениздате. — А.З.)

Когда Вишневский ушел, адмирал Трибуц сказал:

— Вчера я был в штабе Ленинградского фронта, командующий передал, что ему звонил Сталин и дал задание продумать, как лучше провести операцию, чтобы прорвать блокаду Ленинграда у Ладожского озера. Такое же задание он дал и командующему Волховским фронтом Мерецкову. А мне велел к этой операции задействовать морскую авиацию. Самолеты мне готовить легче, чем морские десанты. Кажется, на этот раз обойдемся без них. А что в Ставке слышно?

— Мне тоже об этом говорил начальник Генштаба Василевский. Видимо, бои там начнутся в начале января сорок третьего.

— Совсем мало осталось ждать, — усмехнулся Трибуц.

Нарком ВМФ Кузнецов улетал в Москву. Кое-где кинжальные огни ракет рассекали воздух, освещая все вокруг, слышалась артиллерийская канонада. Казалось, фронтовой огонь обжег лицо Николаю Герасимовичу, когда он вышел из машины на летное поле. Небо было сумрачное и стылое. До Ладоги самолет наркома сопровождали истребители, но «юнкерсы» не появились. Зато в столице посадка была тяжелой: облака клочьями висели над самой землей.

Утром Николай Герасимович, едва войдя в свой кабинет, позвонил Сталину и доложил, что прибыл из Ленинграда и готов изложить ситуацию на Балтфлоте.