Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман Страница 66

Обменявшись выразительным взглядом с Евой, Маргарита стала мыть посуду.

Резную трость черного дерева с рукояткой слоновой кости, прислонили к потертому бархату театрального кресла. На сцене Old Vic пахло пылью. Одинокий луч прожектора высвечивал тоненькую фигурку в просторной рубашке. Она распустила по плечам черные волосы, локоны падали на высокий лоб:

– Вы так были заняты борьбой с самим собою, что просто не замечали, когда люди по мере сил хотели вам помочь. Я знаю, чаще всего люди дьявольски мучают один другого, но иногда им удается разглядеть и понять друг друга, и тогда, если они не безнадежно жестоки, им хочется помочь друг другу всем, чем могут… А теперь – хотите помочь мне…

Аарон, сидящий подле Сабины, крикнул:

– Молодец, но монолог должен звучать с края сцены. Можешь даже спуститься к публике… – он сделал пометку в машинописном тексте у себя на коленях:

– Мистер Уильямс настаивает, что здесь должна звучать мексиканская музыка, маримба и шумовые эффекты, вроде звука грозы… – Аарон взял режиссерский блокнот:

– Это я отмечу отдельно… – «Ночь Игуаны» Теннесси Уильямса одновременно выпускали на Бродвее и в Лондоне. Тиква досрочно сдала экзамены за первый курс в брюссельской консерватории. Еще в Мон-Сен-Мартене Аарон получил телеграмму из Old Vic:

– Меня берут вторым режиссером, – весело сказал он Тикве, – а тебе дадут несколько ролей, пока второго плана… – в «Ночи Игуаны» Тиква играла молоденькую девушку, Шарлотту, но Аарон прогонял с ней и монологи героины, Ханны. Сабина набрасывала в альбоме обстановку захолустного мексиканского пансиона:

– Года через два Тиква дорастет до уровня премьерши, – подумала женщина, – она и сейчас очень хороша… – брат тихонько шепнул:

– Дате блистала бы в этой роли. Жаль, что она в Нью-Йорке, но я уверен, что и там ее ждет успех… – Дате работала в независимых, как их называли на Манхэттене, театрах:

– Пока не на Бродвее, для Бродвея она слишком необычна, – хмыкнул Аарон, – Дате может играть Шекспира или Ибсена, но в современной интерпретации… – ночами они с Тиквой разговаривали о собственном театре:

– Это дело долгое, – задумчиво сказал Аарон, – нам надо сделать себе имя в Британии и Европе. Когда ты закончишь консерваторию… – он поцеловал теплое плечо, – мы подадимся в США. Я найду мистера Миллера, попрошу у него рекомендации для Голливуда… – Тиква удивилась:

– Ты говорил, что не хочешь заниматься кино… – он закинул руки за голову:

– Посмотрим. Если найдется хороший сценарий с ролью для тебя, то я попробую свои силы в этом деле… – Аарон потерся носом о ее щеку:

– Без тебя я никуда не поеду, и ничего делать не буду. Если бы не ты, любовь моя… – он повел рукой в сторону разбросанных по полу спаленки тетрадей, – ничего бы не случилось…

Old Vic, разумеется, не собирался брать в репертуар пьесу неизвестного автора о, как выразился главный режиссер, малоприятных вещах:

– Мистер Майер, – наставительно заметил ментор, – вы хорошо знаете, что публика ходит на имя на афише. Вы пока не мистер Беккет и не мистер Миллер, они могут себе позволить писать о чем угодно. Кафка и все прочее… – заключил режиссер, – слишком печальный материал для пьесы. Люди не хотят видеть на сцене концлагеря…

Через ирландских знакомцев Аарон узнал о пабе неподалеку от метро в Хэмпстеде. Хозяин заведения сдавал зал под спектакли и концерты:

– У меня в обрез, но хватает денег на аренду, – заметил юноша матери и отчиму, – и я надеюсь на кое-какую кассу… – Клара было открыла рот, но заметила упрямый огонек в глазах сына:

– Аарон похож на Людвига, – вздохнула она потом, устроившись рядом с Джованни на потрепанном диване, – он тоже всего добивался сам… – ласковая рука мужа легла ей на плечи:

– Ты хотела предложить ему деньги, – усмехнулся Джованни, – но наш парень с семнадцати лет сам зарабатывает себе на жизнь. Ничего, мы еще увидим, как он получает «Оскара»… – Клара затянулась папироской:

– Хотя бы от оплаты свадьбы он не отказался, но мы все делаем пополам с Эмилем… – она искоса взглянула на мужа:

– Джованни, может быть, ты отговоришь Лауру от ее решения? Девочке всего шестнадцать лет… – муж добродушно отозвался:

– Именно, что шестнадцать. Школа в Честере хорошая, пусть получит аттестат. Уверяю тебя, что после года в обители она не заикнется о монашеских обетах. Это у нее детское, ничего страшного. Она поступит в Кембридж, пойдет по дипломатической линии… – Аарон тоже считал, что на сестру напала подростковая блажь:

– Она хочет доказать, что способна жить одна, – заметил он Тикве, – хотя на ее месте я бы подождал еще год и поехал в Кембридж. Но пусть приучается к труду, хоть и в обители. Дома ее совсем разбаловали, как самую младшую…

Сабина обещала прислать из Израиля наброски костюмов и оформления сцены для будущего спектакля. Аарон сам играл мужскую роль:

– Я в общем неплохой актер, – заметил он сестре, – хотя предпочитаю режиссерское место… – Сабина скосила глаза в блокнот:

– Рисовать он тоже может, мама нас всех научила. Это его эскизы из Гамбурга… – заскрипели половицы, на них повеяло ароматным табаком, смолистым кедром. Инге поцеловал кудрявый затылок жены:

– С семинаром покончено… – доктор Эйриксен провел утро в Университетском Колледже, – к часу дня нас ждут последние устрицы сезона в подвальчике у Скиннера, то есть у Берри. Потом мне надо вернуться на кафедру…

Инге надеялся, что в полутьме зала Сабина не увидит краски на его щеках. Он ненавидел врать жене:

– Но что делать, если ей нельзя рассказывать о вызове на Набережную? Я подписывал обязательство о неразглашении секретных данных. И о поездке в СССР она пока ничего знать не должна, нельзя ее тревожить таким… – Инге замер. Через плечо шурина он увидел набросок знакомого лица на странице блокнота:

– Даже шрам совпадает… – Инге бесцеремонно ткнул пальцем в рисунок: «Это кто?». Аарон отозвался:

– Парень, берлинец. Я его по памяти набросал. Он случайно оказался в кабаре, когда началась драка… – мать и отчим ничего о драке не знали. Аарон не хотел волновать родителей.

– Он нам очень помог, – завершил Аарон, – для студента-историка он хорошо держался… – Инге нарочито спокойно поинтересовался:

– Помнишь, как его зовут… – щелкнув зажигалкой, Аарон велел Тикве:

– Еще раз и пора обедать. Ты молодец, но попробуй спуститься в зал с монологом…

Он пожал плечами: «Разумеется. Мистер Шпинне, Александр Шпинне».

Инге еще никогда не приходил на Набережную, не бывал там и Аарон Майер. Покинув бывший подвальчик Скиннера, с вывеской «Берри в Лондоне», они дошли пешком до Темзы. На Патерностер-Роу Инге заметил:

– Раньше все это… – он повел рукой, – помещалось в здании здесь, под сенью собора Святого Павла… – он понизил голос:

– Маленький Джон рассказывал, что в прошлом веке отсюда проложили тайный тоннель с рельсами к речной пристани. Ему отец так говорил… – брусчатка под ногами слегка заколебалась. Инге рассмеялся:

– Даже если тоннель и остался, то это метро, а не секретные поезда… – Аарон объяснил свою отлучку желанием поработать в библиотеке Университетского Колледжа:

– Мне надо почитать о Мексике, – сказал он Тикве, – для пьесы. Вы с Сабиной пока пройдитесь по магазинам… – краем глаза он заметил, что Инге покраснел:

– Сабина ничего не знает о его встрече на Набережной, – понял Аарон, – Инге не хочет ее тревожить, как я не хочу волновать Тикву…

Гамбургский блокнот Аарон сунул в холщовую сумку, изукрашенную нашивками с кубинским флагом и красными звездами. Перехватив взгляд Инге, юноша пожал плечами:

– Мама голосует за лейбористов, а мой отец был активистом компартии. Я левый, но это не означает, что я поддерживаю СССР… – Инге раскурил военных времен трубку. Вещицу прислал в Копенгаген фермер с озера Мьесен, бывший партизан и старый друг отца:

– Вынося хлам из подпола, я наткнулся на шкатулку тех лет, – написал фермер, – где нашлась трубка Олафа. Твой отец забыл ее у меня, но руки тогда