Зигфрид Обермайер - Калигула Страница 67

«Ну что же, — подумал Лепид. — Едва ли такой человек годится в заговорщики. Но ничего, найдем других».

Лоллию Павлину никто о согласии не спрашивал. Через девять дней она стала супругой императора.

Второй год правления императора Гая Юлия Цезаря Августа подходил к концу. Среди простого люда он по-прежнему был популярен, но римская знать смотрела на него с растущим недоверием и страхом. Сенат послушно искал возможности скорейшего осуществления «пожеланий» императора. Расширенный еще Юлием Цезарем до девятисот человек, этот институт власти состоял из патрициев и плебеев. Новых сенаторов избирали, но со временем их должности стали передаваться по наследству от отца к сыну.

Так возникли сенаторские семьи, члены которых со времен республики имели определенные привилегии. Независимо от происхождения они наслаждались богатством и уважением. Внутри сената существовали различные группировки, среди которых самыми влиятельными были консульские.

Калигула смотрел на сенаторов как на заклятых врагов, подозревая в каждом предателя и заговорщика — неважно, происходил он из плебеев или из патрициев. При этом недовольные друг другом сенаторы объединялись, когда император — на что он имел право — пополнял их ряды новым человеком. Такого встречали настороженно.

Август всегда подчеркивал значение и уважал сенат, но его силы и авторитета хватало на то, чтобы удерживать власть в своих руках. Тиберию сенат достался сговорчивым и послушным, чем воспользовался и Калигула, за спиной которого стояли десять тысяч преданных ему преторианцев.

Калигула решил выслушать налоговую комиссию. В нее входили его секретари Каллист и Геликон, некоторые вольноотпущенники и несколько слепо преданных императору сенаторов, назначенных на эту должность лично им самим.

Принцепс пристально смотрел на сидящих перед ним людей, и многим из них, судя по всему, было неуютно под этим взглядом. Чуть погодя они услышали резкий голос императора.

— Я, как и боги, никогда не останавливаюсь на полпути. Реформа должна стать всеобъемлющей, какой империя не знала ни во времена республики, ни при моих предшественниках. При этом я исхожу из той мысли, что каждый человек, каждый раб, каждое действие, процесс или предмет в Римской империи в соответствии с обстоятельствами должны нести бремя налогов. Все на территории государства наслаждаются мирной жизнью, и своей свободой римские граждане обязаны сильной власти. Это касается и собственников, владеющих людьми, животными и разным имуществом. Но сильное государство нуждается в деньгах для армии, для служащих, для должного блеска, который оно распространяет, чтобы служить примером для других. Теперь перейдем к практике. Конечно, налоги существовали и до сих пор, но мне видится произвол в том, что одних они касались, а других нет. Сейчас охваченными окажутся все. Отныне супружеским парам придется платить за возможность сожительства. Кому посчастливилось жить и трудиться в Риме, в будущем должен оплачивать свое счастье. Это касается всего — от проживания до продажи крестьянами здесь скота и продуктов. Восьмую часть дохода должны отправлять в государственную казну также поденщики и нищие. Я сторонник справедливости, и если вам показалось, что реформа коснется только простого люда, то вы ошибаетесь. Она охватит и знатные, сенаторские и консульские семьи. Покупка каждого раба, виллы, личных терм, произведений искусства, статуй, мозаик, аттических ваз будет облагаться налогом. Кто хочет сохранить свое благородное имя, должен вносить ежегодную плату, чтобы его не вычеркнули из списков патрициев. До сегодняшнего дня каждый, кто вел дело в суде, ничего не платил государству. Пора положить этому конец: теперь четвертая часть оспариваемого будет отходить в казну, а также в тех случаях, когда спорщики достигнут согласия.

Калигула замолчал, оглядев присутствующих. Все сидели с опущенными головами. Он продолжил:

— Каждый из вас получит копию проекта решения сената, и я жду от вас предложений о путях проведения реформы. В конце скажу несколько слов о штрафах: для плебеев достаточно будет десяти ударов плетью, но богатым нарушителям закона грозит в лучшем случае изгнание и потеря половины состояния, а при тяжелых проступках — смертная казнь и продажа семьи в рабство. Это все.

Когда в следующем году началась налоговая реформа, популярность Калигулы заметно упала, особенно среди тех, кого она коснулась: мастеров, торговцев, поденщиков, а также нищих, воров и сводников, которые сначала не хотели верить в свои новые обязанности. При этом распоряжения вывесили по всему городу, а тем, кто не умел читать, содержание пересказывали.

Все это, как и многие другие идеи Калигулы, преследовало далеко идущие цели. Конечно, он знал, что с мелких торговцев, сводников и проституток много не возьмешь, но новый закон развязывал ему руки для открытой борьбы с богатыми людьми. Кто не проявил достаточной сообразительности, поплатился своим состоянием или даже жизнью.

Состоятельные семьи принимали соответствующие меры. Тому, кто был богат, но не занимал высоких должностей, приходилось проще. Они отправляли свои деньги в провинции — Лузитанию, Армению, Месопотамию… Там вырастали роскошные виллы, которые скрывающиеся обживали под чужими именами, надеясь переждать страшные времена. Сборщики налогов и там обнаруживали беглецов, однако случалось такое не часто, да и подкупить служителей закона не составляло труда. Тяжко пришлось тем, кто занимал видные посты или происходил из известного рода. Многие пытались избежать смерти, составляя завещание, в котором треть или половину имущества отдавали императору.

То, что при этом можно было просчитаться, доказывало случившееся с Секстием Помпеем. Этот очень богатый человек достиг шестидесяти лет, похоронил жену и обоих детей. Теперь он жил один, любил хорошую еду, развлечения и собрал большую библиотеку. Все, к чему он стремился, — в полном покое наслаждаться всем этим и, когда придет его время, мирно умереть в своей постели.

Рим покидать он не хотел и поступил как нельзя более разумно, обратившись к Каллисту. Секретарь императора незамедлительно принял Помпея, поскольку таким богачам не пристало ждать долго. Он открыто изложил свое дело.

— Но ведь это совсем просто! — воскликнул Каллист. — Тебе не надо думать о семье; император, конечно, знает об этом. Я устрою тебе аудиенцию, и ты скажешь Калигуле, что почтешь за счастье завещать свое состояние ему. Подбери соответствующие благодарственные слова; упомяни обязанности истинного римлянина по отношению к принцепсу, подчеркни, что это твоя свободная воля. Ты можешь также вскользь пожаловаться на слабое здоровье и то, что врачи тебе дорого стоят. Ведь это действительно так? Кроме того, я бы уже сейчас сделал ему маленький подарок, скажем, миллион сестерциев…

— Для меня это немного, — сказал Помпей. — И ты думаешь, что тогда император оставит меня в покое? Я имею в виду до того момента, как… как придет мое время?

Каллист улыбнулся:

— За кого ты принимаешь нашего принцепса? За вымогателя или даже за убийцу?

Помпей побледнел.

— Нет, во имя всех богов, конечно нет! Я это так сказал, не подумал…

— Да я ничего и не слышал.

Император пригласил Помпея на обед. Он находился в прекрасном расположении духа, смеялся, шутил и несколько раз справился о здоровье гостя.

— Для шестидесятилетнего ты выглядишь очень бодрым. Не собираешься жениться еще раз?

— Нет, император. Я живу теперь лишь воспоминаниями и хотел бы провести последние годы в уединении, изучая исторические труды. Да и здоровье мое оставляет желать лучшего. Я уж и не знаю, сколько еще времени боги отпустили мне.

Калигула узнал от Каллиста о размерах состояния своего гостя. Оно насчитывало триста миллионов сестерциев, и пока Помпей был жив, эти миллионы принадлежали ему. О старике грустить некому, рассуждал император, завещание составлено… К чему тогда ждать?

Калигула громко рассмеялся, и Помпей испуганно поднял на него глаза.

— Что тебя так развеселило, император?

— Мысль о том, что я в любой момент могу отрубить тебе голову. Надо только кликнуть преторианцев, и — опс!

Калигула провел указательным пальцем по своей тонкой шее. Помпей замер в ужасе, а император продолжил:

— Конечно, я этого не сделаю. Зачем? Человек, который все свое состояние завещал императору, заслуживает всяческого уважения. К тому же ты сказал, что не совсем здоров. Больные достойны сочувствия, не так ли? Выпьем еще вина, а потом ты должен меня извинить.

Помпей облегченно вздохнул. Это была не очень удачная шутка, вот и все.

Император сам налил гостю вина.

— Этому фалернскому десять лет! Выпьем за Рим, наших богов и твое здоровье!