Я знаю точно: не было войны - Влад Тарханов Страница 67

бойца возвращался откуда-то с реки. Увидев молодого политрука, особист приостановился, приветственно махнул рукой. Аркадий подошел. Петр Каменный был уже немолод, на удивление спокоен и при этом чрезвычайно опасен. Аркадий уважал его за отсутствие нервозности, основательность, спокойствие, которое исходило от этого крепкого коренастого человека с аккуратно выбритым черепом и небольшими усиками под Ворошилова на круглом лице с крупной картофелиной-носом.

— Петр Алексеевич, чем так обеспокоены? — Аркадий отдал честь и пожал протянутую руку.

— Аркадий, что за вопрос? Ну, все равно, военной тайны тебе не выдам. С утра румыны вывесили приказ о всеобщей мобилизации. Решили повоевать. Ты знаешь о нашем ультиматуме? Завтра выступаем. Без боя не обойдемся. Ты-то готов?

— Так точно, моя группа готова.

— Ну, молодец, смотри, не подведи меня, старика…

И, хлопнув покровительственно политрука по плечу, особист Каменный быстро пошел в сторону штаба. А еще через несколько часов в небе появились румынские самолеты. Один из них пролетел прямо над заставой, Аркадий вместе с бойцами, открывшими огонь из ружей и пулеметов по нарушителю, стрелял. Как и все, не попал. Но чувство удовлетворенности от того, что что-то делается по защите Родины оставалось. Вот если бы им парочку зенитных пулеметов, было бы еще лучше…

Этой ночью Аркадий долго не мог уснуть. Он буквально заставил себя заснуть, но перед этим долго думал о маме, о братьях и сестрах, о родном Ташкенте, где ему хотелось бы сейчас находится. Ему было страшно. Но еще страшнее было быть трусом и не выполнить свой долг. И под самое утро молодой политрук забылся тревожным сном.

В пятницу, двадцать восьмого, начался Прутский поход Красной армии. Рано утром сводная группа Аркадия Григорянца сосредоточилась в расположении восьмой погранзаставы Могилев-Подольского погранотряда. Неожиданно стали распространяться слухи, что войны не будет и что румыны сдулись — приняли условия ультиматума советского правительства. Аркадий старался сохранять спокойствие, но на душе стало веселее. В девять утра политработники получили сообщение о том, что присоединение Буковины и Бессарабии пройдет мирным путем. Это надо было донести до бойцов, призывая сохранять бдительность и осторожность. Через полчаса Аркадий обратился к бойцам своего отряда и погранзаставы. Красноармейцы, не скрывая тоже светились радостью, никому не хотелось воевать, лить кровь и умирать. Выполнить долг — да, все были готовы, но, если обойдется без кровопролития, тем лучше. Ровно в полдень пришел приказ Жукова начать переправу на тот берег, занять румынские позиции и пикеты, мосты через Днестр и провести их разминирование, подготовить переправу частей Красной армии. В виду того, что присоединение должно было быть мирным, решили переправляться нагло, прямо на виду у нового пикета, тем более, что пришло сообщение, что румыны оставляют железнодорожный мост в Могилеве. Аркадий подумал о группе Громобоя, тем тоже будет намного легче, если румыны отойдут. Как только группа Аркадия разместилась в лодках, так бойцы и отправились на тот берег. Аркадий первый выпрыгнул из лодки и взобрался на пологий склон противоположного бессарабского берега. Припекало, облаков не было, сухая трава лениво колосилась, выжженная летним жаром, но Аркадию сейчас было не до красот природы, он был сосредоточен на выполнении задания, тем более, что пока они переправлялись через реку, румынские бойцы место расположения пикета не оставляли. Из двух старых, хорошо известных пикетов ушли, туда уже отправились бойцы-пограничники восьмой заставы, а на этом пункте пограничной обороны румын все было по-прежнему… и тихо. Саперы начали наводить переправу. Аркадий выкурил сигарету и отправился наверх, туда, где была хорошо замаскирована позиция румын. С ним пошли трое бойцов, вооруженных винтовками, один из них, Михаил Горемыкин, был местным, из Могилева, и хорошо знал румынский, Аркадий взял его на случай, если придется вступить в переговоры. Аркадий не дошел до румынской позиции всего-то с десяток метров. Отсюда была хорошо видна позиция с бойницами, из одной торчал ствол ручного пулемета. Молодой командир спокойно вытащил портсигар и закурил, спокойно, на виду у румынских солдат, делая вид, что позиции румынских пограничников его совершенно не касаются. Так же спокойно курил, выпуская клубы дыма, раздумывая, надо будет закурить вторую сигарету или начать переговоры сразу же после первой. Но ничего этого не понадобилось — над бруствером поднялся румынский офицер, замахал белым платком, рядом с ним возник солдат, который на русском с чудовищным акцентом сообщил, что они поздно получили приказ и попросил немного времени, чтобы они собрались и оставили позиции. Аркадий утвердительно кивнул и сообщил, что времени у них, пока не будет готова переправа, а там пусть крутятся, как смогут. Тут же исчез ствол пулемета. А еще через пять минут позиции румын заполыхали огнем — отступающие сжигали все, что могло гореть. Аркадий почувствовал, что руки его только сейчас стали теплеть. В момент, когда он спокойно курил в десяти метрах от смерти, они были холодными, как лед. Сердце почти не билось, но голова была холодной, трезвой и спокойной. Он ждал своего часа, и, если бы пришлось погибнуть — он был готов, хотя жить хотелось неимоверно. Это и есть храбрость — не отсутствие страха, а его преодоление. Хотя сам Аркадий храбрым человеком себя не считал. Он просто делал свое дело, делал его так, как умел. Вскоре по наведенной переправе двинулись части Красной армии, Аркадию же так и не случилось вернуться в Могилев, его отряд отправили дальше, с задачей занять переправы через Прут, которые надлежало взять под надежную охрану. На третий день похода отряд Аркадия вышел в указанный район. На следующий день Красная армия заняла новую границу с Румынией. А еще через два дня, в среду, 3 июля, Прутский поход был окончен.

Аркадию пришлось остаться в районе новой границы в румынском селе с веселым названием Валя-Маре, и там обустраивать новую границу, опять его инженерные познания были необходимы Родине. Восьмого июля Аркадий решился написать Ребекке.

Вместо заключения

В узловой жмеринской больнице, в четвертой палате хирургического отделения, на койке у самого окна, которая считалась самым хорошим местом в палате, лежал человек. Его звали Архип Майстренко. Вот только никто из знакомых не узнал бы сейчас в этом высушенном, изможденном человеке того самого Архипа, которого вся Бандышовка знала как Меченного. Он был меченным жизнью, теперь же смерть наложила на него свою печать. Приходил врач, медсестры ставили капельницы, делали уколы, но Архип оставался ко всему безучастен. Ему не хотелось жить. Наутро следующего дня, когда его сын Остап выехал из Могилева домой, на их хутор, за Архипом пришла покойная