Илья Клаз - Навеки вместе Страница 7

Третий раз заходит в корчму Алексашка. Тут собираются мастера и челядники всех цехов. Многих Алексашка уже знал по именам. Широкоскулый, лобастый Парамон — из скорняжного цеха. Шустрый и крикливый Карпуха пошивает порты и армяки у Велесницкого. Приметил еще подслеповатого Зыгмунта. Этот лях пану Скочиковскому байдаки[3] мастерит. Но что русскому мужику, что белорусцу или ляху от пана одна ласка.

Алексашка нащупал в поясе грош. Достал его и положил Ицке в протянутую ладонь. Тот улыбнулся, оскалив зубы.

— Налей браги. — Хотел еще попросить пирожок, но махнул и повторил. — Браги. Не кислая?

Ицка заморгал и с достоинством, нарочито громко сказал:

— В корчме у Ицки брага всегда свежая и сладкая. Но если ты хочешь кислую, можешь идти к Хаиму… — Ицка налил половину оловянной кружки. — Это тебе без платы. Понравится — налью полную.

Алексашка выпил. Брага действительно была резкой и сладкой. Крякнул от удовольствия и поставил кружку. К корчмарю подошел Карпуха..

— Лей еще, пане жид!

— Какой я тебе пане? — обиделся Ицка. — Давай плату.

— Лей в долг. Все отдам.

— Когда это ты отдашь, чтоб тебя волки драли!

— Не отдавал разве? — закричал Карпуха. — Говори, не отдавал?

— Ну, отдавал. Ну, и что?

— И за эту отдам.

Ицка почесал пейсы, потом поковырял в носу, вспоминая, сколько должен Карпуха.

— Полтора гроша. Слышишь?

— Слышу, пане. Лей!

Алексашка взял кружку и, покосившись на скамейки, которые были заняты челядниками, прижался к стене. Парамон поднял сонные глаза, подвинулся и кивнул:

— Иди, садись, человече…

Алексашка присел на край скамьи. Парамон раздавил на покатом лбу налившегося кровью комара, отпил браги и продолжал:

— Хлеба нонче уродило много. Будет, слава богу. А начнет куничник его делить… Подымные — отдай. Попасовые — отдай. На квартяных — тоже дай…

— Челядник не пашет, не сеет, — ответил Алексашка. — И про хлеб ему думать нечего.

— Как же нечего?! — возмутился Парамон. — Рот у челядника не зашит. Не будет у куничника хлеба, где взять челяднику?

— Свет велик…

Парамон положил тяжелую ладонь на Алексашкину голову и ткнулся бородой в самое ухо:

— Ты брось! Теперь не убежишь. Теперь никуда не денешься…

Он хотел было что-то сказать еще, да замолчал: вылез из-за стола захмелевший Карпуха, пустился плясать.

— Не топочи!

Парамон дернул за руку Карпуху. Тот обозлился и, брызгая слюной, полез на Парамона с кулаками. Мужики схватили Карпуху, посадили на лавку, поставили перед ним недопитую брагу.

— Что, схизматики, боитесь?

— Это ж ты схизматик, — смеялись мужики.

— Ничо-оо, — Карпуха рубил кулаком воздух. — Придет!.. Он тут, недалече…

— Кто придет? — допытывался Парамон, хотя хорошо знал, о ком говорил Карпуха.

— Небаба придет!.. Понял?

— Ты, Карпуха, сейчас ни мужик, ни баба… Пей брагу!

— Буду пить! За Небабу!.. За веру христианскую!..

Карпуха поднял кружку и с размаху ударил по столу. Брага плеснула на стену, на бородатые лица мужиков.

— Шальной! — проворчал Парамон, вытираясь подолом рубахи.

— Придет в Пинск Небаба — обниму и поцелую, как брата!

И вздрогнули в корчме мужики от сурового голоса:

— Поцелуешь?!

Обернулись к дверям и замерли: рыжеусый капрал и стража. Съежился, обомлел за столом Алексашка — сразу узнал Жабицкого. Как молния, пронеслась горячая мысль: искали и нашли его, Алексашку. И тут же овладел собой — Жабицкий знать его не может. Только если по приметам. Опустил Алексашка голову. Во рту пересохло, а в виски, словно молотом, стучит кровь.

— Поцелуешь?.. — снова спросил капрал. И приказал страже: — Веревку!

Два стражника вытащили Карпуху из-за стола и скрутили ему руки. Карпуха не противился, только сопел. Мужика увели. Несколько минут в корчме стояла тишина. Кто-то тяжело вздохнул.

Алексашка вышел из корчмы с тяжелыми мыслями. Почему Жабицкий оказался в Пинске? Искал он Алексашку или это случай? Куда повели Карпуху? Может быть, чтоб высечь батогами? Стража пошла в шляхетскую часть города.

А Карпуха, словно прощаясь, обернулся возле ратуши. И до корчмы долетел свирепый голос Жабицкого:

— Пшел!..

— Теперь ему все, — вздохнул на крыльце Ицка, вытирая передником руки. — Ай-яй! И брагу выпил, и рассчитался…

За домом войта Ельского — рейтарский двор. Возле конюшен хата без окон. Втолкнули Карпуху, наддали в спину. Ударился он в столб дыбы, прошел хмель. Капрал впился колючими глазами:

— Хочешь жить, смерд вонючий? Отвечай, да не думай лгать! Откуда тебе известно, что придет в Пинск Небаба?

— Мне неведомо, пане… Говорят так…

— Кто говорит? — Лицо Жабицкого побагровело.

— Люди, пане… Только и говору в городе про Небабу…

— Целовать будешь разбойника? Братом ему стал и змовой с ним связан? Говори!

— В какой же я змове, пане? Я его ведать не ведаю.

— В змове! — закричал Жабицкий.

— Помилуй, пане… Я ж пьян был. Сдуру…

— На дыбу! Будешь говорить, смерд…

Карпуха не успел опомниться. Его схватили, развели руки, привязали к столбам жесткими веревками и растянули. Хрустнули кости. Страшный крик огласил хату и оборвался. Свесилась тяжелая голова…

Карпуху сняли с дыбы и на голову плеснули ковш холодной воды. Пришел в себя, раскрыл мутные глаза.

— В змове?

— Смилуйся, пане… — прошептали сухие губы.

— Говори, от кого слыхал про Небабу?

— Мужики… в корчме говорили…

— На дыбу!

Снова подвесили Карпуху. Показалось ему, что рвут горячими щипцами тело. Изо рта и ушей пошла кровь. Все завертелось перед глазами, перевернулась вверх полом хата…

— Все, пане капрал! Больше ничего не скажет, — заметил палач, снимая ремни.

Жабицкий заскрипел зубами.

— Выбросить падаль!

Когда Карпуху развязали, он снопом свалился на пол. Подвели телегу. В нее стражники положили Карпуху и повезли за ворота шляхетного города…

Усадьбу свою негоциант пан Скочиковский поставил у самой Пины на меже шляхетного города и ремесленного посада. Хоть далекий род пана был мужицкий, Скочиковский презирал чернь и селился от нее подальше. Но и в шляхетный город не попал. Зато теперь со злорадством думал, что все же заставил шановное панство кланяться и подавать ему руку — не могут обойтись без его железа. Сейчас у Скочиковского хватает денег, и он все чаще подумывает о том, чтоб у ясновельможного пана графа Лисовского купить болотную землю возле деревни Поречье, под Логишином. В болотах тех железа много. Там хорошо бы поставить железоделательные печи. А потом по Ясельде и Струмени железо сплавлять на байдаках аж до Киева, где будут брать его за милую душу.

Дом Скочиковского высокий, добротный, обнесен крепким частоколом. Живности всякой полон двор, и холопы едва управляются с нею.

Утром Шаненя застучал в калитку, и пять злющих псов сразу же залились лаем. Выскочил холоп, разгоняя собак.

— Кто стучит? — спросил, не отбрасывая щеколду.

— Седельник Шаненя до ясновельможного пана Скочиковского, — ответил Иван. — Открой.

— Заходи!

Холоп открыл калитку.

— Не порвут? — хмуро покосился Шаненя на собак.

— Вон! — топнул холоп, и псы лениво отошли в сторону.

— Скажи пану, Шаненя пришел.

Через несколько минут на крыльце появился пан Скочиковский в широких синих портах и нательной рубахе. Из сафьянового мешочка он вынул щепотку зелья, затолкал пальцем его в ноздрю и чихнул. Вытирая слезу, уставился на Шаненю.

— Сбрую принес? Показывай!

Шаненя развязал мешок и, вытащив ременную сбрую, положил ее перед паном. Серебром сверкнули на солнце заклепки на падузах, загорелись искорками золотистые звездочки на седелке и уздечке. Старое, сморщенное лицо пана Скочиковского застыло в довольной улыбке.

— Пришел, ясновельможный пане, с делом к тебе.

Скочиковский согласно мотнул лысой головой.

— До Скочиковского все теперь с делом ходят. Скочиковский всем надобен. Дело у тебя большое, малое ли?

— Видно, не малое, — подумав, ответил Шаненя.

— Пойдем в покои.

Чутье у Скочиковского острое: если б дела не было — не нес бы Шаненя сбрую, а прислал челядника. Пан показал Шанене на скамейку, сам сел в кресло, накрытое медвежьей шкурой, и полез в карман за зельем. Шаненя выжидал, когда Скочиковский отчихается.

— Задумал я, пане ясновельможный, попытать счастье в новом цехе, — начал с достоинством Шаненя.

— Ну?

— Большой спрос нонче на дермезы и брички с железным ходом. Покупать будут, только давай.

— Что правда, то правда. Спрос есть.

— Вот я и нашел себе мастерового, молодого, работящего мужика. Коваль отменный. Мех раздобыл и поставил. А теперь и железо надобно, пане.