Юрий Рудницкий - Сумерки Страница 7

— Ты так думаешь, боярин? Дай-то боже, а мне так не кажется! У нас…

— Что вы знаете про шляхту и бояр? — бросил юноша и засмеялся. — Я боярин, и то мало о том ведаю, а откуда же вам, смердам?

Грицько улыбнулся.

— То-то и горе, что мало кто маракует, о чём смерды думают-гадают, — заметил он вполголоса и умолк.

Тем временем бричка выехала на небольшую поляну, посреди которой рос высокий, примой, как стрела, ясень. Тёмно-зелёная густая трава-мурава покрывала землю, а вокруг, купаясь в золотистых оттенках пожелтелой листвы, стояла стеной дубрава.

— Вот здесь, — громко сказал молодой боярин, — и остановимся на ночлег.

Всадники спешились, бричка подъехала к ясеню. Коструба выпряг лошадей, вытер их сухими листьями, покрыл шерстяными попонами, привязал к дышлу торбы с овсом и поплёлся в лес. Скобенко вытащил из брички татарскую кошму и растянул её шатром между бричкой и деревом. Потом снял с брички несколько тюков и бочек, обставив ими с трёх сторон шатёр, а на землю постелил ковёр. Грицько же тем временем появился с двумя мешками сухих листьев; положив их под шатёр, он принялся вытаскивать из сундука дорожные припасы. Вскоре пришёл и Коструба с огромной, с целое дерево, сухой веткой.

— Вот и хорошо, — улыбаясь, сказал Грицько и осклабился, — сейчас и пообедаем!

— Верней, поужинаем, — заметил Скобенко, — видишь, темнеет.

И в самом деле, на западе незаметно догорало бледное солнце, а с востока медленно наползал серый сумрак осеннего вечера. Но поднявшийся белёсый туман смягчил и черноту наступающей ночи, и яркость уходящего дня, краски поблекли, стало сумрачно и зябко.

Вдруг что-то затрещало в чаще и где-то вдалеке послышались не то крики, не то завывания волков. Коструба остановился, Грицько прислушался, лошади подняли головы и, беспокойно фыркая, насторожили уши. Молодой боярин тотчас всё понял и, положив на тетиву лука стрелу, заметил:

— Идёт охота?

— Да, слыхать, как собаки гонят зверя. Только какого — оленя, серну, кабана, а может, и медведя?

Схватив короткую рогатину, Грицько вытер полой острые, как жала, вспотевшие от сырости ножи. В тот же миг из чащи выбежал величавый олень, откинув назад голову, так что рога свесились над хребтом. Увидев путников, он, наверно, посчитал, что они не опаснее собак, и решил промчаться мимо, но внезапно запела тетива, и с резким свистом вылетела из-за ясеня пернатая стрела. Олень поднялся на задние ноги, словно собирался перескочить какую-то высокую-превысокую преграду, и с жалобным стоном рухнул на траву.

— Здорово, боярин! Впрок пошла наука! — похвалил юношу Грицько. — Сразу видать, чей сын. Будет теперь знатный ужин!

Юноша гордо посмотрел на убитого оленя.

— Ступай, Коструба, принеси-ка сюда этого зайчика и вытащи стрелу! — приказал он. — Жалко, это киевская!

Коструба пошёл за оленем быстрее обычного. Вдруг из леса выбежало несколько гончих. Они окружили оленя и парня и, взъерошив шерсть, грозно зарычали. И, наверно, не замедлили бы напасть на нового врага, если бы не огромные бульдоги боярина.

Охотничьего нюха было у них мало, но силы хоть отбавляй. Громко лая, они с такой свирепостью бросились навстречу гончим, что те заколебались. Тут на поляну выехали три всадника.

Один из них затрубил в рог, сзывая гончих, Грицько свистнул бульдогам. Воспользовавшись этим, Коструба схватил оленя и, точно зайца, потащил его к бричке. Потом, взяв секиру, принялся рубить ветку, не обращая внимания на окружающих. Огромная сухая ветка, казалось, была совсем трухлявой: щепки, чурбаки, кора летели во все стороны, будто крылышки майского жука, которого поймал голодный воробей. И, прежде чем кто-либо успел бы дважды прочесть «Отче наш», возле брички выросла огромная куча дров, а Коструба, опершись на секиру, уже наблюдал за происходившим под ясенем и, видимо, был готов так же хладнокровно изрубить чужих людей, коней и собак, как рубил сухие дрова.

Всадники приблизились. Впереди ехал седовласый муж в высоких охотничьих сапогах, в лисьей шапке с бархатным верхом и в длинной тёмной накидке на меху. С первого же взгляда было видно, что это князь или вельможа.

— А что тут за люди? — спросил он громко.

Молодой боярин вышел из-за дерева с луком в руке.

— Вы разве не знаете, что в чужом лесу нельзя убивать чужого зверя?

— Чей зверь теперь, видит каждый. Кому бы он достался, не будь меня, бог знает. Стрела не человек, а желание ещё не деяние.

— Гордый ты больно, сынок, гляди, как бы потом не пожалеть! — крикнул всадник и подъехал ближе.

В его голосе звучал не то гнев, не то насмешка. Молодой боярин покраснел.

— Грицько, Скобенко, за копья! — шепнул он и громко крикнул: — Мне стрелы не жалко, но, может, кто и пожалеет, если она полетит.

Всадник, однако, не испугался и подъехал вплотную.

— Ну, добро, — сказал он, — коли ты обязательно задумал драться и старших тебя летами не почитаешь, то, наверно, ты не испугаешься назвать своё имя. Кто ты? Я владелец этой земли и вправе спросить о том каждого проезжего.

Юноша заколебался, но, взглянув ещё раз на седую бороду всадника, гордо поднял голову и сказал:

— Я Андрий Васильевич Юрша, еду к его милости князю Ивану Носу из Руды.

Сопровождавшие старика слуги зажали почему-то ладонями рты, словно боялись расхохотаться. Мелькнула улыбка и на лице почтенного вельможи.

— А коли так, то тебе, парень, тут больше делать нечего, — сурово промолвил он. — Возвращайся назад!

— Ого! Не скоро ещё найдётся тот, кто заставит Юршу свернуть с дороги, — заносчиво бросил юноша. — Я не из тех, кто носит панцирь на заду. Чего мне возвращаться?

Старец снова улыбнулся, раздражая этим юношу ещё больше, а слуги просто давились со смеху.

— Коли ты приехал к Носу, чтобы разбить ему нос, то делай это поскорей и отправляйся восвояси, а не хочешь, то я и так приму твоё желание за деяние. Видишь ли, Нос такой уж дедич, что порой суёт свой нос и за Руду и не любит, чтобы у него из-под носа выхватывали оленя.

Андрий остолбенел. По словам маститого старца он понял только, что перед ним Иван Нос и что именно ему он так некстати пригрозил киевским луком и стрелой. Кинув лук, он бросился к князю не как гордый юноша, а как смущённый ученик, которого учитель застал не за псалтырем, а с силком или удочкой.

— Прости, милостивый князь, — пробормотал он. — Какой чёрт знал, что это ты? Не гневайтесь, коли у меня стрела быстрей разума.

Старец даже не шевельнулся.

— Гм, — хмыкнул он. — Случается, конечно, что киевская стрела быстрей разума у кое-каких бояр и, конечно, без неё не обойтись, однако самый ледащий отрок должен уважать седину…

Юноша покраснел и поклонился в ноги сошедшему с лошади старику.

— Прости, князь, сироту! — пролепетал он снова.

Улыбка на лице князя Ивана тотчас исчезла. Он схватил юношу за руку и тряхнул его.

— Сироту, говоришь, почему сироту? Значит, Василь,

— Отец умер на покров!

Старик всплеснул руками и, вздыхая, покачал седой головой.

— Господи! — промолвил он. — Упокой душу раба твоего! — и перекрестился. — Бедный сынок! — Князь схватил юношу в могучие объятия и поцеловал в лоб. — Теперь понимаю, почему ко мне едешь. Спасибо тебе, что именно меня выбрал. Видать, старая дружба и после смерти живёт.

— Сами отец ещё наказывали… — всхлипывая, лепетал юноша.

Боярин улыбнулся и погладил его по голове.

— Хороший ты парень, Андрийко, — пошутил он, — только плакать Юрше не годится.

— Это по отцу… — оправдывался юноша, утирая слёзы.

— Всё равно! Молись о его душе, давай обет и мсти, если кто-то виновен в его смерти, но не плачь. Плач — дело бабье!

Глаза юноши загорелись.

— О, я знаю, что Юрша не должен быть и не будет бабой, но иногда… и плакать хочется, и душа томится, и не знаешь, куда податься, за кем идти.

— Ты сказал, что Юрша с дороги не свернёт!

— Я и теперь поеду за вами в Руду!

— Вот так, это я люблю. И запомни: никогда, слышишь? никогда нашему брату нельзя раскисать или гнуться либо кривить душой. Надо выбрать себе дорогу в жизни и цель и, не оглядываясь, не озираясь по сторонам, идти к ней. Падёшь ли в бою или победишь, выиграешь или проиграешь, всё равно! Мученики тоже герои. И не бойся расстаться даже с самым близким, если он кривит душой. Верь мне, парень, голос мой, словно голос твоего отца из могилы, а он непрестанно к тебе взывает: «Иди но пути, на котором белеют кости твоих предков, ибо этот путь — путь твоего народа!»

Со сверкающими глазами выслушал юноша поучения. Потом поцеловал руку старика, и оба вошли под шатёр.

Сопровождавшие князя всадники привязали в сторонке собак, Коструба сделал то же самое с бульдогами.

Князь уселся на мешок с листьями, а Андрий приказал было собираться в дорогу, но старик остановил его.