Юрий Рудницкий - Сумерки Страница 8

Князь уселся на мешок с листьями, а Андрий приказал было собираться в дорогу, но старик остановил его.

— Ты что везёшь в этих мешках? — спросил он.

— Одежду, оружие, харч, кое-что из домашней утвари и триста коп грошей.

— Коли так, то надо ехать вместе; до Руды ещё далеко. Верхами были бы к ночи, а с возом не раньше чем завтра к обеду доберёмся. Переночуем вместе, если поделишься олениной.

— Ах, батюшка! — воскликнул юноша и засмеялся.

— Да и тебе будет вольготнее пожить какое-то время у меня, коли первым попотчуешь своим хлебом-солью! — пошутил старик.

Вскоре запылал костёр и заполнил шатёр приятным теплом. Грицько повесил над огнём казан с кашей и принялся жарить мясо, а покуда поставил на ковёр баклагу мёда, две серебряные чарки и буженину.

— Ого-го! — улыбаясь, воскликнул князь. — У тебя, как вижу, пир!

— Грицько для своего паныча старается, — сказал Андрийко. Так величают молодых бояр на Галитчине.

— Значит, он из Галиции?

— Да, из Перемышля!

Старый князь опустил голову и задумался. Притих и Андрий. Молча принялись за еду. Вскоре подали кашу и оленину. И тогда Грицько налил в чару мёду. Андрийко взял её, встал и как хозяин поклонился гостю в пояс.

— За твоё здоровье, достойный князь, за счастье твоё и семьи твоей! — сказал он и выпил, согласно обычаю,

— Пей на здоровье, парень, — улыбаясь, сказал старый князь, довольный, что юноша не только способен петушиться, во знает древний обычай и умеет уважить гостя.

— Гость в дом, а с ним и бог! — ответил Андрий и налил чарку.

Князь выпил, похвалил, опрокинул вторую, третью и всё поглядывал на юношу. Наконец он спросил:

— А ты почему не пьёшь?

— Я не пью ещё ни мёду, ни вина, если это не обязательно. Ведь я теперь за хозяина, и мне положено вместо отца потчевать гостей. Но тяжко мне, каждая чарка напоминает того, кто должен был её выпить…

Юноша замялся и умолк. Старый князь погладил его по голове и сказал:

— Ты хороший хлопец, Андрийко. Я буду пить за тебя и за себя, а ты поведай мне о смерти отца. Царство ему небесное!

Андрий нахмурился и опустил голову.

— Немного могу я рассказать, милостивый князь, — сказал он. — Сам мало что знаю. Однажды в июле, вскоре после Ивана-купала, отец поехал на мирской суд. Туда должны были прибыть и князья Глинские, Семён и Кирилл. Вот там, как говорил Грицько, дело дошло до ссоры и князьям пришлось покинуть вечевой майдан — прогнал их народ, А вечером отца привезли со стрелой в груди. Грицько и Коструба перенесли его, положили на постель и послали за попом. Коструба вынул стрелу, приложил какое-то зелье и тут же сказал, что больше недели отец не протянет. Пришёл поп со святыми дарами, потом отец заснул. На другой день позвал меня и Грицька и рассказал, будто на него напали грабители— татары, и наказал не слушать наговоров слуг и не жаждать мести. Я и не выспрашивал Грицька, потому что в татар не верю. Но всё-таки когда-нибудь узнаю, кто убийца, и тогда…

Глаза юноши загорелись недобрым огнём. Он закусил губы и сжал кулаки. Иван Нос закивал головой.

— Когда-нибудь ты послушаешься отца так же точно, как послушался сейчас, — сказал он многозначительно, — не время теперь сводить счёты. Неужто отец ничего тебе больше не поведал?

— О! Он говорил мне о многом: о нашем роде, который со времён дедов и прадедов славился отвагой, о том, что из нашего рода выйдет ещё немало рыцарей, борцов за правду и веру, защитников слабых и угнетённых; завещал идти по его стопам, не поддаваться наговорам, не брать богатых подношений, а коли захочу узнать, по какому мне пути в жизни следовать, то я должен поехать со всем своим добром к князю Ивану в Руду, В день смерти к нему зашли несколько кметов и Коструба. Они долго держали о чём-то совет, а перед уходом все ко мне приглядывались, а один из них молвил: «Боярин сказал правду!» Потом поклонились и ушли. В тот день и отец умер. Бот и всё, что я знаю. Может быть, Грицько и Коетрубе известно больше…

Старый князь, потягивая мёд, долго ещё глядел, на догорающий костёр, наконец, проведя почему-то рукой по глазам, опустил её на голову юноши.

— Ты, наверно, сынок, диву давался, с какой стати при первой же встрече я начал с проповеди, верно?

— О нет, отец мне о том же не раз говорил.

— Потому так я и начал, чтобы ты вспомнил и поверил, что между твоим отцом и мною был договор: воспитать наших детей вместе, коли один из нас умрёт. Мои сыновья уже взрослые, старший при дворе князя Сигизмунда Кейстутовича, младший — при великом князе Витовте. Твой брат погиб во время заговора против Свидригайла, борясь с угорскими разбойниками, напавшими на убегающего князя. Напрасная смерть, конечно. И всё-таки до сих пор русины возлагают все свои надежды на князя Свидригайла. У меня осталась только четырнадцатилетняя дочь Мартуся, увидишь её в Руде. Твой покойный отец поручил мне тебя, а я пошлю тебя к дяде Михаилу в Луцк. Там ты будешь делать всё, что он скажет, ведь он тоже в нашем союзе. Почему так, а не иначе, узнаешь от него самого, коли он убедится, что тебе можно уже об этом сказать, либо от меня, когда возмужаешь. А ежели погибнет Михайло Юрша и умру я, то тебе обо всём расскажут и сама жизнь, и мои два сына. Ибо они и ты должны выполнить наш завет.

Юноша слушал речи князя с раскрытым ртом, но толком понял лишь то, что отцы задумали что-то большее, неслыханное доселе и ему тоже придётся принимать в этом участие. И сердце затрепетало в молодой груди.

II

Два дня спустя по дорожкам большого сада в Руде прохаживалось двое: Андрийко и небольшого роста кругленькая, румяная, как яблочко, и чёрная, как грач, четырнадцатилетняя девочка. Андрийко был в короткой синей поддёвке, отороченной куньим мехом, в рубахе малинового шелка, с обшитыми золотым галуном широкими, сужавшимися к низу рукавами и в такого же цвета коротких и узких суконных штанах, заправленных в жёлтые до колен сафьяновые сапоги с длинными носами и высокими каблуками. Кунья шапка и дорогой, украшенный кораллами кинжал в ножнах, выглядывавший из-под кафтана, дополняли его наряд. И хотя крой был не русский и не западный, хоть и не пестрел яркими красками, которыми увлекались в тот век, а всё-таки производил на юную подругу глубокое впечатление. И девочка всё время поглядывала то на красивое убранство Андрия, то на свой кожушок и простенькое платьице, что надела на неё няня, и грустно покачивала головой, и тогда её кудри спадали на большие чёрные глаза.

Утро выдалось чудесное, погожее. Золотая. листва покрывала землю толстым ковром, с оголённых веток время от времени на неё падали, сверкая на солнце, точно жемчужины, капли росы. Казалось, тёплое солнышко, прежде чем уйти на далёкий юг, хочет ещё раз ласково оглядеть эту грустную землю теней и холода и улыбнуться ей на прощанье. В его лучах сияли и веселье и грусть, та тяжёлая, глубокая грусть полесской осени, которая, закутавшись в туман, неторопливо шагает по ледяным топям болот, по размокшим мостам и стоячим водам, чтобы в конце концов бесследно утонуть в чёрном сосновом бору.

— Почему ты, Мартуся, нынче такая молчаливая? — спросил Андрийко. — Вчера весь день шутила, щебетала, прыгала, как воробей на жёрдочке, а нынче словно муху проглотила?

— Потому что вчера ты был каким-то таким… своим, как дядя Микола или отец, в обычной шапке и простом кафтане, в таком, каком ходят у нас… А нынче совсем другой… и кафтан, и рубаха, и шапка… точь-в-точь как рассказывала няня…

Мартуся смешалась и умолкла. Андрийко засмеялся, наклонился к девочке и обнял её.

— Расскажи мне, Мартуся, про дядю Миколу и о том, что тебе рассказывала няня.

— Разве ты не. знаешь дяди Миколы? Он живёт недалеко в Рудниках, подле Чернобыля…

— Ну, Чернобыль не близко!

— Всё-таки он очень часто к нам приезжает, ведь дядя, друг Танаса и Олексы.

— А о чём тебе рассказывала няня, почему ты сторонишься меня?

Девочка подняла свои большие чёрные глаза, и её глубокий взгляд встретился со взглядом юноши.

— Она рассказывала… об Иване… царевиче! — вымолвила она после минутного колебания.

— Неужто я на него похож? Чем же?

— Чем не знаю, но очень похож. Мне не раз снился Иван-царевич, и Змий Горыныч, и сестра Ивана, и его суженая царевна, и всегда царевич был точь-в-точь таким, как ты. Может, ты и есть Иван-царевич? В сказке, говорит няня, бывает и правда…

Андрийко засмеялся.

— Не смейся, Андрийко! — воскликнула сердито девочка, — не смейся над сказками среди бела дня, грешно это. Няня говорит, что вся нечисть из сказок существует на самом деле и люто карает всякого, кто над ней насмехается. Сказки рассказывают не для смеха.

— Ну, ну, не сердись, Мартуся! Лучше садись рядышком, вот сюда, на пенёк и расскажи. про Иван а-царевича, но сначала поцелуй меня так, как вчера.