Вольдемар Балязин - Правительницы России Страница 7

И всё, что дальше говорил ему князь, стал Нестор расценивать, как стратиг, и вскоре же оказалось, что такой образ действий есть самый верный.

А Святополк Изяславич, как и во всяком сражении, начал с того, что послал немногочисленных лёгких разведчиков.

   — О ком же ты ныне пишешь, отче? — спросил князь.

   — Об Ольге, жене Игоря и матери Святослава.

   — И что же написал ты о ней?

Нестор рассказал, а князь вдруг спросил:

   — А какого она у тебя кореню?

И Нестор поведал Святополку всё, о чём думал сам, о чём накануне говорил с Олимпием, чистосердечно признавшись, что говорить-то говорил и думать — думал, но писать из-за великой во многом сумнительности не стал.

Святополк внимательно, ни словом не перебивая его, слушал, а когда Нестор замолк, строго и назидательно проговорил:

   — А теперь слушай, что я тебе скажу, твой князь. — И скрипучим каким-то голосом, вроде бы начиная свариться, проговорил, будто был Нестором недоволен: — От Бога я всем вам князь, ибо сказано: «Нет власти да не от Бога».

   — Говори, кесарь, — то ли шутливо, то ли с обидой проговорил Нестор, желая, чтоб понял Святополк, что не след ему возноситься, а след помнить, что и кесарю воздаётся только кесарево, а Богу — божье. И что он, Нестор, сначала слуга Господу, а уж потом ему — князю, хотя бы и Великому. Святополк понял и, положив руку на колено ему, проговорил совсем другим тоном — мягким и доверительным:

   — Сколько лет знали мы друг друга, Нестор? — И, не дожидаясь ответа, сам же сказал: — На следующий год станется двадцать. И, признаюсь, не пожалел я ни разу, что доверил тебе писать «Повесть временных лет», ибо почитаю тебя мужем великого знания и обширной учёности и не знаю, кроме тебя, никого, кто бы мог так лепо и со столь завидным тщанием творить сие многотрудное и вельми непростое дело.

А что ты сказал о Боге и о кесаре, то я сие разумею так: Бог — один, а кесарей много, и все они розны, и нет меж ними мира. А потому и правда у каждого из них — своя. И одна правда у кесаря византийского Алексея Комнина, другая — у германского короля Генриха, третья — у короля франков Роберта, а четвёртая — у меня, грешного. Да что там немцы! У каждого русского князя — своя правда. У Олега Святославича, у Давида Игоревича, у Владимира Всеволодовича и опять же у меня, грешного, — у каждого своя правда. А ты, Нестор, хотя и Божий человек, но всё же не ангел, не бесплотный дух, и потому должен не в облаках витать, а, крепко на земле стоя, за ту правду воевать, на чьей земле живёшь. А живёшь ты, Нестор, на моей земле, и потому нет для тебя другой правды, кроме моей.

«Правда одна — Божья», — хотел возразить князю Нестор, но не стал, подумав: «Если скажу так, получится уже две правды — Божья, сиречь моя, и княжья, Богу противная. А тогда чья же, диаволова?»

А многоопытный князь будто прочитал мысли его и сказал:

   — А я тебе изъясню, отче, что и Божья правда для человеков недоступна есть. Инако, как прикажешь мыслить: отчего это у нас, крестиан, один Бог, у хазар — другой, у половцев — третий? И всяк в своего Бога верит и токмо ему повинуется, и чаще прочего своим единоверцам на подмогу идёт. — Святополк вдруг улыбнулся: — А помысли, отче, что стало бы, если бы прадед мой, Владимир Святославович, не крестианскую веру избрал для Руси, а мухаммеданскую ал и же — хазарскую — иудейскую. Стояли бы в наших градах мечети али иудейские капища, как их там?

   — Синагоги, — подсказал Нестор и тоже улыбнулся: больно диковинной показалась картина сия, совсем по-иному пошла бы жизнь и на Руси и вокруг неё.

Святополк к сказанному добавил:

   — Ты поди думаешь: «Правда токмо у Господа, а у смертных нет её». Ан нет, Нестор, есть. Поразмысли: родственные друг другу слова — правда, право, правление, — а разве не дед мой, Ярослав Владимирович Мудрый дал всей державе своей «Русскую правду», и разве не в своих руках держу я ныне правление Русью? Стало быть, и правда там, где закон и власть. А остальное — от лукавого, ибо сказано: «Нет власти, стало быть, правды, да не от Бога».

Речь Святополка показалась Нестору сколоченным строем закованных в цареградскую броню дружинников. Не было ни одной щёлочки в их тесном железном ряду.

А князь, воодушевившись от собственного красноречия, которое бурным потоком несло его вперёд, сказал, как меч вогнал в горло язычника:

   — Божья правда, Нестор, в Святом Писании да в царстве небесном есть, а на грешной земле нет её. Даже в обителях Божьих часто бывает она увечна — то слепа, то глуха, то колченога.

Нестор вспомнил братию из своей обители, вспомнил многих иных иноков, не нашёл, что мог бы возразить вроде бы и непристойным, но правосудным речам Святополка.

   — Да где уж, княже, ангелов-то взять? — проговорил он примирительно, сводя всю речь собеседника к последней бесспорной истине о греховности человеков. Истине бесспорной, абсолютно верной, которую богословы называли греческим словом «аксиома».

   — Вот и слава Богу, — проговорил Святополк с радостным облегчением. — А теперь послушай, какую жду я от тебя подмогу. Царь Византийский да патриарх его, Никифор, хотят утвердить на Руси своё владычество, отыскивая корни его в нашей старине. И потому всячески благоволят к тем, кто им в том пособляет и держит их руку. Паче иных любы им те князья наши, что повязаны с Византией кровью, и насупротив тому нелюбие своё распростирают на тех, кто родственными узами повязан с иными домами — с варяжским, либо со славянскими, аль с иными какими.

И мнится мне, что придёт тот Лаврентий-афонец с некиим замышлением переспорить тебя, доказывая, что и власть, и свет на Руси от Византии, а Ольга-княгиня, прежде чем стала женой Игоря, была пурпуроносной невестой их царя и первой на Руси крестилась, и тем была супротивна варварам-варягам — идолопоклонникам и язычникам. А ведь имя её — Ольга, таковое же есть, как и у Вещего Олега, и слышал я, когда был князем в Новгороде, что изначально на варяжский лад прозывался он Хельгом, а она — Хельгою, и только потом стали новгородцы звать его Олегом, а её — Ольгою, а что до болгарского её происхождения, то, чаю я, измышлено сие царьградскими греками.

Князь встал, давая знать, что беседа закончена. Встал и Нестор. Так же, как и пришли они сюда — под руку, так же и вышли.

Нестор проводил Святополка до терема, и по дороге князь не говорил уже о старине, о прошлых делах, а спрашивал его, каково живётся в обители, достаточны ли монахи, есть ли у него самого, Нестора, в чём либо какая нужда, и даже спросил об убогих и нищебродах, что прибивались к монастырской богадельне.

Расстались они вполне довольные друг другом, а Нестор всю дорогу до обители думал о князе, в котором и Бог и черти намешали поровну и добра и зла.

Направляясь в обитель, Нестор ещё раз, шаг за шагом, воскрешал в своей памяти, объёмной и цепкой, только что отзвучавшую беседу со Святополком. Не пропуская ничего, он старался понять то, о чём князь предпочёл говорить не прямо, а с недомолвками и скрытым смыслом.

И отбирая такие княжии словоизъявления, остановил себя Нестор на том, что говорил ему Святополк о неких «иных, что повязаны с Византией кровью и кого хотят царь и патриарх утвердить на Руси владыками». Кого не прямо, окольно, не называя по имени, зачислил Святополк в свои недруги, а византийцам в пособники?» — подумал Нестор и тут же смекнул: «Да это ж Мономах!» И тут же в уме у него возникло множество связанных друг с другом картин, воспоминаний, видений. Первым вспомнился ему Великий Киевский князь Всеволод Ярославич — дядя Святополка, чей великокняжеский стол унаследовал его сегодняшний собеседник.

Воспоминание о Всеволоде было приятно Нестору: был князь любезен ему от того, что слыл велемудрым, знал пять языков, превыше всего ценил знание обо всём сущем и о сокрытом — небесном. Женился Всеволод на дочери Византийского императора Константина Мономаха, родившей ему трёх дочерей и двух сыновей. Один из них — Ростислав, князь Переяславский, — двадцати трёх лет пал в битве с половцами под городком Треполем, а оставшийся в живых старший его брат — Владимир Всеволодович, прозванный из-за деда Мономахом, — потом с лихвою отомстил степнякам за погибшего своего сородича, разгромив их полки во многих сражениях. И тут же пришло к Нестору ещё одно соображение: а ведь жена Святополка Изяславича — это дочь половецкого князя Тугоркана, и взял он её, чтобы обезопасить себя от набегов степняков. Конечно же, византийским кесарям ближе семья Мономашичей, чем наполовину половецкий род Святополка. К тому же дом Мономаха был изобилен потомством: одарила его супруга восемью сыновьями и, стало быть, ожидало Мономашичей большое будущее. А византийцы смотрели в грядущее, где видели Царьград вторым Римом, и потому выбирали себе в союзники умного и храброго победителя язычников-половцев, а не кровника-степняка, хотя бы и был тот Великим Киевским князем.