Николай Зряхов - Битва русских с кабардинцами Страница 7

Победоносцев. Не уверять решительно в исполнении надежд на мое обращение в магометанство, а подать ему мысль, что, может быть, время сделает меня его сыном и другом вашего народа. Если же он будет об этом спрашивать, то и уже знаю, ему что отвечать.

Селима. Это прекрасная выдумка, однако же делает меня обманчивою дочерью пред моим родителем. Мне это очень прискорбно, ибо уста мои никогда не говорили лжи, не только пред ним, матерью и родными, но даже и пред посторонними людьми. Но делать нечего: любя тебя всем сердцем, я повинуюсь воле твоей, как, может быть, будущему моему супругу и повелителю.

Победоносцев (в восхищении). Милая несравненная Селима! Друг души моей! О ты, которая владеешь всем моим существованием и жизнью, прими клятву в вечной моей к тебе любви и верности!

Селима (краснея, тихо). И мою также… (Преклоняет пламенное лицо свое к раненой груди Победоносцева).

Тот осмеливается напечатлеть на розовых устах ее самый пламенный, первый поцелуй страстной любви, а Селима, стремительно вскочив, устремляет на него недовольный взор.

— Андрей! — говорит она, — я не люблю таких дерзостей и очень ошиблась, почитая тебя мужчиной, умеющим уважать прекрасный пол. Откровенное и невинное мое с тобой обращение довело тебя до такой вольности. Я теперь очень сердита на тебя и долго к тебе не приду.

Победоносцев (с умильным взором). Прелестная княжна! Прости меня, что я в пылу моих чувств к тебе не мог себя удержать. Признаюсь, что во время военных действий я умел остановить напор неприятелей, превосходивших нас силами, но остановить порыв чувств моих к тебе я не в состоянии. Итак, я объявляю себя твоим пленником, ты можешь располагать мною, как тебе угодно; лишь одного прошу у тебя — не лишай меня счастия здесь тебя видеть, оживляться твоею красотою, твоим милым взором…

Селима (которая, видя замешательство Андрея, сжалилась над ним). Бедненький, ты в самом деле поверил моим словам и переменился к лице: между тем как и чертих твоих по выражалось ни малейшего страдания, когда ты чувствовал жестокие мучения от ран! Это показывает мне теперь, что ты истинно меня любишь. (Протягивает к нему руку). Мир! Я тебя во всем прощаю, милый мой Андрей! Успокойся. Я нарочно пошутила, чтоб испугать твои чувства.

Победоносцев берет ее руку, покрывает ее пламенными поцелуями и тихо восклицает.

Победоносцев. О Селима! Нет, я не могу жить без тебя! Ты одна можешь составить мое блаженство! Ты или никто в мире!

Селима. Все равно: и я только тобою одним могу быть счастлива. Ты или никто не будет моим супругом! Слово мое неизменно и верно. Но мне пора идти к своим; и дам тебе знать, когда приедет отец мой. Приготовься принять его с той доверенностью, дружбой и любовью, какую он у тебя заслужил и какую ты оказываешь к любимой его дочери. (Улетает, как зефир).

По уходу Селимы Победоносцев был вне себя от восхищения.

Он теперь узнал совершенно чувства прекрасной княжны. Они родили в нем восхитительную мысль обратить ее в христианство и уговорить бежать с ним в его отечество. Сие намерение и сладкие надежды на будущее свое блаженство поселили а душе его радость и много содействовали к его скорому выздоровлению. Селима, возвратившись в свою комнату, также радовалась, узнав, сколь нежно и пламенно любит ее Победоносцев. Грудь ее волновалась, как тихие волны реки, колеблемые весенним ветром. Сердце милой и прекрасной сей девушки билось, как маятник в часах. Жаркий поцелуй Андрея еще пламенел на алых устах ее. Она видела разливающийся румянец на щеках Андрея; взгляды и все движения доказывали ей, что он только ею дышит. Но при всей радости какая-то непостижимая грусть тяготила ее душу, когда она вспомнила слова Бразина, что Победоносцев не для света, но для могилы вновь расцветет. Это ужасно поразило ее нежное сердце — и слезы брызнули из глаз ее. «Но что бы со мною и с ним пи случилось, я решилась уже принадлежать ему, прекрасному юноше. Пусть один удар сократит жизнь нашу!» Солнышко село за высокие горы кабардинские, и дымчатый покров вечера спустился на землю. Шумные волны реки Терека, в отдалении текущего, сливались с песней соловья и других птиц. Блестящие стада овец и мычащих коров в большом количестве с тучных своих пажитей стекались под свои кровы. Вдалеке еще раздавались глухие соло ревущих орудий и гулы от скачущих всадников. Но вскоре все это умолкло, и ночь разостлала свой темный ковер на все предметы.

Вдруг раздался радостный крик в ауле, и князь Узбек с многочисленною свитою явился у своего жилища.

Он повергся в объятия своих жен и детей и проливал слезы нежности. Сей князь любим был всей страною за свои добродетели, бескорыстие и мужество. Он никогда не делал со своими людьми набегов на русские селенья и деревни, но во время войны и опасности, угрожающей его отечеству, первый являлся на бранное поле.

Когда радости восхитительного свидания утихли, он тихо спросил у Селимы, каков раненый христианин, стало ли ему лучше и есть ли какая-нибудь надежда на его обращение в их веру, что он поручил ей исполнить?

— В столь короткое время я не могла еще совершенно узнать мысли этого воина, — отвечала Селима. — Но кажется, что он с удовольствием слушал мои предложения; следовательно, нельзя сомневаться в успехе сего намерения.

Узбек. Продолжай, Селима, продолжай, милая дочь моя, внушать ему мысли в самом восхитительном виде о нашем законе. Твоя красота и ум много могут споспешествовать самому пламенному моему желанию видеть ого твоим супругом. Этот мужественный юноша со столь прекрасною наружностью доставил бы мне сладчайшее счастие назвать его своим сыном.

Селима (краснея). Ваша правда, родитель мой, что тот христианин истинно достоин вашей и моей любви. При всей красоте своей он имеет обширный ум и нежное, доброе сердце, как и душу.

Узбек. А какой храбрый воин-то, я еще в жизнь мою не видывал таких! Самые лучшие ратоборцы из моей дружины от могучей руки его пали мертвыми; его ужасный меч рассекал панцири и шлемы наших воинов. Он, окруженный нами, казался крылатым змеем, и удары его, подобные грому, с быстротою обрушивались на главы кабардинцев. Кровь лилась из ран его ручьями, но он еще все сражался против великого числа наших латников. Наконец меч выпал из руки его, и он уже падал с коня своего, когда я, подхватив бесчувственного, приказал снять с коня и сам, перевязав его раны, велел отнести сюда и поручил тебе за ним присмотреть, ибо знаю довольно характер моих соотечественников, которые бы его умертвили если не явно, так тайно. И особенности князь Тамерлан, твой жених, юноша коварный и жестокий, который, соединяя своих подданных с моими и надеясь на свою силу и искусство и ратоборстве, схватился с этим христианином в надежде воспользоваться славою победы; но сей воин с одного маху поразил его в грудь столь метко и ужасно, что Тамерлан взревел и телом своим покрыл хребет коня своего.

Селима. Вот истинный герой, о котором, я думаю, жалеют русские военачальники, а в особенности его подчиненные!

Узбек. Это правда. Его казаки, увидав, что их начальник погиб в сражении или взят в плен, с отчаянием бросились на наших панцирников и произвели страшное кровопролитие. К ним подоспели на помощь егеря, или, как наши их называют, пьяные солдаты, и мы принуждены были с уроном отступить. Он есаул Гребенского казачьего полка. Эти казаки из всех казаков есть у русских самые лучшие воины. Они наши соседи, носят одинаковую с нами одежду и оружие, и почти каждый из них знает наш язык.

Селима (скоро). Да, и Андрей им говорит так же, как и на своем природном языке.

Узбек (с радостью). Тем для нас лучше — это облегчит твое с ним объяснение и разговоры. Но пойдем, Селима, я хочу видеть этого храброго христианина.

Селима. Погодите немножко — я дам ему знать о вашем прибытии и желании, чтобы нечаянное ваше посещение не было вредно его ранам.

Узбек. Это умно. Пошли же сейчас к нему.

Селима уходит и чрез несколько минут возвращается.

Селима. Пойдем же, он рад вас видеть и просит удостоить его сей чести.

Узбек. Пойдем, Селима. (Берет ее за руку и идет к кибитке нашего раненого).

При входе отца с дочерью Победоносцев весь вспыхнул в лице от различных чувств, его занимавших, но с веселою улыбкою протянул свою левую руку к князю Узбеку.

Узбек. Здравствуй, добрый Андрей! Здравствуй, друг мой! Что, хорошо ли тебя у меня содержат? Стало ли тебе легче и доволен ли ты приставленной мною к тебе этою (показывает на Селиму) надзирательницею?

Победоносцев (с чувством). Благодарю тебя, добрый князь, за все твои милости и попечения обо мне! Ты спас меня от смерти и даровал счастие узнать твои достоинства и добродетели, с небесной красотой твоей дочери, которой неусыпные старания обо мне более действуют на мое выздоровление, нежели все лекарства искусного твоего врача Бразина.