Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 71

– Самые бедные в Египте те, кто примитивен в своих желаниях и образе жизни, – ответила она. – Они не мечтают ни о чем, кроме самого необходимого, а как это мало, грек или римлянин даже не может себе представить.

– Но я не грек и не римлянин.

Она усмехнулась:

– У меня есть розарий, а в самом центре его растет куст, на котором цветут самые роскошные цветы. Откуда он, как ты думаешь?

– Из Персии, с родины роз.

– Нет.

– Тогда из Индии.

– Тоже нет.

– Ах, он, наверное, с одного из греческих островов.

– Я подскажу тебе, – сказала она. – Путник нашел его погибающим на обочине одной из дорог на равнине Рефаим.

– О, в Иудее!

– Я посадила его в плодородный ил, оставленный после разлива Нилом, его холил южный ветер, пролетавший над пустыней, а солнечные лучи ласкали его, так что ему не оставалось ничего другого, как вырасти и зацвести. Теперь я часто стою в его тени, а он благодарит меня своим прекрасным ароматом. Как это происходит с розами, так бывает и с мужчинами Израиля. Где еще они могут достичь совершенства, если не в Египте?

– Моисей был всего лишь одним из миллионов.

– Нет, был еще и чтец мыслей. Ты забыл про него?

– Но расположенные к нам фараоны давно уже мертвы.

– Ах да! Река, на берегах которой они обитали, шумом своих волн хранит их сон в их гробницах; но все-таки то же солнце согревает своими лучами воздух для все тех же людей.

– Но Александрия сейчас римский город.

– Она всего лишь сменила знаки своего величия. Цезарь отобрал у нее ее меч, но оставил ее ученость. Пойдем со мной в Брухейум, и я покажу тебе университет, в котором трудятся ученые многих наций; или в Серапейон, где ты увидишь шедевр архитектуры; в библиотеку, где сможешь прочитать бессмертные книги; в театр, где актеры представят тебе сказания о героях греков и индусов; на набережной ты приценишься к товарам со всего света. Пройдись со мной по ее улицам, о сын Аррия, и вечером, когда философы покинут их, уйдут искусные умельцы с изделиями рук своих, а верующие отправятся в храмы возносить молитвы, ты услышишь там рассказы, которые удивляли людей от самого начала времен, и песни, которые никогда не умрут.

Внимая ее словам, Бен-Гур мысленно перенесся в иерусалимскую ночь, когда в домике на крыше его мать в таком же приливе патриотизма воспевала ему утраченную славу Израиля.

– Теперь я понимаю, почему ты хочешь, чтобы тебя называли Египтом. Не споешь ли ты мне песнь, если я буду звать тебя так? Ту песнь, которую ты пела прошлой ночью.

– Это был гимн Нилу, – ответила она, – элегия, которую я пою, когда хочу ощутить дыхание пустыни, услышать плеск волн милой сердцу реки. Но взамен нее позволь мне познакомить тебя с творением индийского духа. Когда мы с тобой окажемся в Александрии, я отведу тебя на перекресток улиц, где ты сможешь услышать эту песнь из уст дочери Ганга, которая и научила меня ей. Капила был одним из самых почитаемых в Индии мудрецов.

И она запела.

Капила

Капила, Капила, столь молодой и знающий,Я стремлюсь к славе, подобной твоей,И после битвы приветствую тебя, чтобы снова спросить –Смогу ли когда-нибудь стать отвагою равным тебе?Капила воззрился на вопрошателя,И никогда еще герой не был столь серьезным.«Тот, кто возлюбил все живое, не боится ничего.Это любовь делает меня столь отважным.Некогда женщина наделила меня душою.Душа же моей души существовала всегда;И именно так дана была мне моя отвага.Поступай же и ты так – ступай и поймешь».Капила, Капила, ты стар и сед,Царица призывает меня;Но, прежде чем отправиться на ее зов, я хочу услышатьот тебя,Как ты обрел мудрость свою.Капила остановился при входе в свой храм,Принц в рубище отшельника:«Я обрел ее не так, как люди обретают познания свои,То вера сделала меня мудрым.Некогда женщина наделила меня моим сердцем.Сердце же моего сердца существовало всегда;Именно так была мне дана моя мудрость.Поступай же и ты так – ступай и поймешь».

Не успел Бен-Гур поблагодарить девушку за услышанную песню, как под килем лодки заскрипел песок, и тут же она ткнулась носом в берег.

– Что, мы уже прибыли, о Египет? – воскликнул он.

– Это всего лишь краткая остановка! – ответила она, и тут же чернокожий гребец сильным толчком весла снова вывел лодку в озеро.

– Лучше бы ты позволила мне править лодкой.

– О нет, – смеясь, возразила она. – Тебе – колесница, а лодка – мне. Мы просто добрались до противоположного берега озера, и это мне урок – не надо больше петь. А теперь, побывав в Египте, давай отправимся в рощу Дафны.

– В молчании, без песни в пути? – разочарованно произнес он.

– Расскажи мне что-нибудь о римлянине, от которого ты нас вчера спас, – попросила она.

Вопрос этот неприятно поразил Бен-Гура.

– Хотел бы я, чтобы это был Нил, – уклончиво сказал он. – И чтобы цари и царицы, спящие в своих гробницах, восстали и плыли бы сейчас с нами.

– Но они были колоссами и потопили бы нашу лодку. Уж лучше бы они были пигмеями. Но расскажи мне о римлянине. Он очень злой, не так ли?

– Не могу сказать.

– Он благородного происхождения и богат?

– Я не могу говорить о его богатстве.

– Но какие же чудесные у него лошади! И площадка его колесницы из чистого золота, а колеса из слоновой кости. А как он дерзок! Зеваки смеялись, когда он уезжал; те, кто едва не попал под его колеса! – И она рассмеялась, снова вспомнив происшествие.

– Это просто сброд, – с горечью произнес Бен-Гур.

– Он, должно быть, одно из тех чудовищ, которые, как говорят, вырастают в Риме, – Аполлон, прожорливый как Цербер[86]. А живет он в Антиохии?

– Он откуда-то с Востока.

– Египет подошел бы ему куда больше Сирии.

– Едва ли, – заметил на это Бен-Гур. – Клеопатры ведь давно нет в живых.

Через мгновение они увидели светильники, горевшие у входа в шатер.

– Вот и становище! – воскликнула она.

– А мы так и не побывали в Египте. И мне не довелось увидеть ни Карнака, ни Фив[87], ни Абидоса[88]. Эти воды – не Нил. Мне только довелось услышать песнь Индии да погрузиться в мечту.

– Да, Фивы, Карнак… Но тебе следует больше жалеть о том, что ты не видел Рамзеса в Абу-Симбеле[89], при взгляде на который сами собой приходят мысли о Боге, творце неба и земли. Но почему тебе вообще надо жалеть о чем-то? Давай снова отправимся в плавание по водам реки, и если мне уж нельзя петь, – со смехом произнесла она, – то я могу рассказывать тебе предания моей страны.

– Давай! Да, пока не настанет утро, а за ним вечер и новое утро! – страстно произнес он.

– О чем же мне тебе рассказать? О математиках?

– Ну уж нет!

– О философах?

– Нет, нет.

– О чародеях и джиннах?

– Если тебе угодно.

– О войнах?

– Да.

– О любви?

– Да.

– Я расскажу тебе о лекарстве от любви. Это история о древней царице. Отнесись к ней с почтением. Папирус, из которого жрецы в Фивах узнали эту историю, был взят из рук самой ее героини. Он написан древним языком и должен быть истинным.

Нет параллелей в жизнях человеческих.

Ни одна жизнь не проходит по прямой.

Самая совершенная жизнь идет по кругу, заканчивается у своего начала, и невозможно сказать: «Вот начало ее, а вот ее конец».

Совершенные жизни представляют собой сокровище Бога, в значительные дни он надевает их, как перстень, на палец своей ближайшей к сердцу руки.

Ненехофра обитала в доме неподалеку от Асуана, но еще ближе к первому порогу Нила, причем так близко, что шум вечной битвы между рекой и скалами был частью этой местности. Она росла, окруженная красотой, и про нее говорили, как про маки в саду ее отца: «Какая красота будет явлена миру, когда наступит пора ее цветения!»

Каждый год ее жизни был подобен началу новой песни, которая еще восхитительнее, чем прежние.

В детстве она была подобна ребенку, родившемуся от брака между Севером, который омывался морем, и Югом, несшим в себе горячее дыхание пустыни; один из этих родителей дал ей страсть, а другой гений – так что когда они взирали на нее, то радостно смеялись, причем каждый говорил не «Она вся в меня», но «Ха-ха! Она вся в нас».

Все великолепие природы воплотилось в ее совершенстве. Когда она приходила или уходила, птицы вздымали крылья, приветствуя ее; буйные ветры смиряли свой нрав, утишаясь до нежных зефиров; белые лотосы всплывали из речных глубин, чтобы взглянуть на нее; река замедляла свой бег рядом с ней; высокие пальмы склоняли свои вершины и кронами навевали на нее прохладу; и все они, казалось, говорили – один: «Я дал ей свое изящество», другой: «Я одарил ее своим великолепием», третий: «Я наделил ее своей чистотой», и каждый из них дал ей свое достоинство.