Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 75

– Вася! – воскликнул он. – Я очень сожалею!..

Он присел на краешек дивана довольно неловко и положил руку на плечо молодого человека. Они сидели молча. Окно выходило на заросли кустарника. На стенах и на полу было множество книг. Между двумя отсеками библиотеки висели охотничьи ружья, удочки, ятаган.

– Послушай, – опять заговорил Николай, – я понимаю, что ты сердит на мою сестру, но наша с тобой дружба выше всех этих историй. Мы по-прежнему будем видеться…

– Нет, – мягко ответил Вася.

– Почему?

– Я уеду.

– Из-за… из-за нее? – спросил Николай.

Его удивляло, что сестра, чьи капризы, куклы и детские болезни были ему известны, могла перевернуть жизнь мужчины.

– Да, – ответил Вася. – Оставшись здесь, я слишком сильно страдал бы…

– Я постоянно буду рядом с тобой! – пробормотал Николай. – И в конце концов ты забудешь!

– Я не хочу забывать, – ответил Вася.

Его трагический вид понравился Николаю. «Какое благородство! – подумал он. – И моя сестра пренебрегает таким человеком!»

– Уже давно моя мать предприняла некоторые шаги, чтобы устроить меня в министерство юстиции, – продолжал Вася. – Теперь я уже не вижу препятствий для этой карьеры. Путь проложен!..

Он сделал жест рукой, означающий, что готов плыть по воле волн. На пальце блестел серебряный перстень друзей свободы. Николай почувствовал приступ боли.

– Это безумие! – застонал он. – Никакая женщина не заслуживает, чтобы из-за нее жертвовали великой дружбой! Ты не уедешь!

– Уеду.

Надежда посетила вдруг Николая: может быть, Дарья Филипповна поможет убедить Васю остаться?

– В любом случае, ты не можешь принять подобное решение, не посоветовавшись с матерью! – сказал он.

– Одобрит она меня или нет, я уеду.

– Не могли ли мы поговорить с нею сейчас?

– Она в Пскове, на весь день.

– Тогда я приеду завтра снова.

– Прошу тебя, не приезжай, – взмолился Вася, с грустью глядя ему в глаза. – Твое присутствие пробуждает во мне слишком много воспоминаний. Прощай! Прощай навсегда!

Он встал и протянул обе руки. Николай сильно сжал их, прошептал: «Прощай, друг мой!» – и вышел из комнаты.

На обратном пути он предавался самым грустным размышлениям. Дарья Филипповна так любила сына, что без сомнения воспримет отказ Марии как жестокое оскорбление. После от отъезда Васи у Николая уже не будет предлога для посещения Славянки. А если он позволит себе дерзость явиться туда, его не примут! О! Его сестра заварила ужасную кашу! По ее вине он лишился мужской дружбы и расположения женщины, которую к тому же уважал. По совести, Николай даже вынужден был признать, что именно невозможность видеться с Дарьей Филипповной больше всего огорчала его. Но сам избыток этого огорчения почему-то оказался целительным. Чтобы утешить себя, Николай отказывался верить в разрыв. Вася изменит мнение, поразмыслив ночью: через несколько дней они встретятся в Пскове или в Славянке, и все пойдет, как было прежде…

Он скакал по перелеску. При его приближении птицы умолкали. Затем, будто не в силах сдерживаться, засвистела вдруг иволга, дрозд издал резкий звук… Прибыв в Каштановку, Николай почти успокоился.

Тремя днями позднее слуга Волковых принес ему письмо от Васи. Уверенный, что речь идет о приглашении, Николай с радостью распечатал пакет. Друг сообщал ему, что в то же утро уезжает в Санкт-Петербург. Николай опустил голову. Его надежда рухнула так же медленно и тихо, как рушатся здания во сне. Убежденность в том, что ни Софи, ни Мария, да и никто другой в доме не мог понять его, усиливала печаль Николая.

9

Часто, чтобы воскресить воспоминание о счастливых временах, Николай скакал верхом до самых подъездов к Славянке. С вершины холма он рассматривал оранжевые, зеленые, красные ставни, изгородь, старый заросший сад, легкий дымок, поднимающийся над крышей, как плюмаж. В удачные дни ему случалось заметить светлое пятно платья в аллее. Расстояние было слишком велико, чтобы он мог различить, кто гуляет в саду – мать или одна из дочерей. Но он не хотел приближаться из страха быть обнаруженным. Судя по тому, что ему сообщили в клубе, Дарья Филипповна считала, что находится в ссоре с семейством Озаровых. Было удивительно, что вся округа оказалась в курсе того, что Васины чувства были отвергнуты, хотя ни заинтересованные лица, ни их близкие не рассказывали об этом никому. Определенно, в провинции невозможно сохранить тайну!

Понаблюдав за кружением силуэтов вокруг усадьбы, Николай возвращался домой, приняв твердое решение не возобновлять этих печальных поездок. Однако, продержавшись два-три дня, он возвращался туда, как на свидание. Первые снегопады обрекли его на одиночество. Несмотря на книги, он скучал в Каштановке. Софи, догадавшись, что ему не по себе, окружила его лаской и попыталась поговорить по душам. Но после непостижимой истории с Васей и Марией он утратил прежнее ощущение, что они с женой понимают друг друга. К тому же его очень задело то, как она говорила тогда о Васе, и особенно о Дарье Филипповне.

Однажды декабрьским вечером, едва семейство приступило к ужину, как вдали послышался звон колокольчиков. Гости? Сотрапезники удивленно переглянулись и в едином порыве бросились к окну. Хлопья снега падали такой густой стеной, что невозможно было хоть что-то разглядеть сквозь белую сетку. Однако за белой пеленой показалась вдруг тень с тремя всклоченными гривами.

– Тройка? – воскликнула Мария. – Кто это?

– Кто? – повторила Софи.

Николай бросился в переднюю, за ним сестра и жена, месье Лезюр и Михаил Борисович, который был не так заинтересован, как другие, передвигался медленнее и говорил:

– Ну что? Что такого? Как будто в этот дом никто никогда не приезжал!

На крыльце ледяной холод сковал лицо Николая. Снег засыпал глаза, но он все же разглядел, как к крыльцу подкатили сани и со скрежетом остановились у ступенек лестницы. Лошади тряхнули головой, и во все стороны полился многоголосый трезвон колокольчиков. Из выкрашенной в синий цвет повозки вылез гигант в меховой шапке, укутанный в широкий плащ. Он весь был покрыт инеем с той стороны, откуда дул ветер. Его замерзшее лицо расплылось от смеха:

– Николай! Николенька! Мой маковый цветочек!..

Это был Костя Ладомиров. Обезумев от радости, Николай повлек его в дом, помог снять шубу, жилет, валенки, расталкивал его и засыпал вопросами. Смеясь и отбиваясь, Костя сообщил ему, что едет в Боровичи по поводу раздела земли и сделал большой круг, чтобы повидать друга в его уединении. После того как Костю освободили от верхней одежды, он стал выглядеть худощавым, длинноногим, с птичьей головкой. Снег растаял у его ног. Софи и Николай уговаривали его провести несколько дней в их усадьбе, но он уже задержался в дороге. И собирался уехать на следующий день. Его представили Михаилу Борисовичу, Марии и месье Лезюру, для каждого он нашел любезные слова и без ложного стыда признался, что поездка в санях пробудила у него аппетит. Михаил Борисович тут же распорядился подать разнообразные соленья и маринады. Путешественнику, к его удивлению, пришлось также попробовать картофель, выращенный в имении. Костя сказал, что оно очень вкусно. Его вилка совершала точный пируэт между тарелкой и ртом, при этом ни на секунду он не переставал болтать. То, что Костя рассказал о светской жизни в Санкт-Петербурге, позабавило Николая. Но он не упускал из виду политику. Позже, оставшись с Костей наедине, он затронул серьезные проблемы. Правду ли говорят, что недавно в Семеновском полку, любимом военном подразделении императора, произошел бунт?

Посреди трапезы на Михаила Борисовича снизошло вдохновение, и он сказал:

– А если мы закончим музыкой?

Ливрейный лакей бросился вон и вернулся с тремя слугами: конюхом, лакеем и Никитой. Поклонившись хозяину, они прислонились к стене и ударили по струнам своих простеньких балалаек. В столовой зазвучала прерывистая веселая музыка. Конюх затянул песенку. Рот его открывался, кривился, и из него вырывался глухой голос. Когда он умолк, Никита положил свою балалайку в угол, выскочил на середину комнаты и начал танцевать. Упершись рукой в бедро, почти что опускаясь на корточки, он выбрасывал вперед то одну, то другую ногу с ловкостью акробата. На губах его играла улыбка, глаза сияли, прядь золотистых волос развевалась на лбу. Глядя, как он прыгает перед обедающими, Софи подумала о средневековых фиглярах, которые приходили развлекать господ в их замках. И вдруг Михаил Борисович встал, обошел стол, оттолкнул Никиту и начал прохаживаться в такт музыке. Слегка согнув колени, но отбивая такт резкими ударами каблуков, он раскачивался, прищелкивал пальцами и выкрикивал: «Оп-ля! Оп-ля! Оп-ля!..» Николай и Костя под стать танцующему хлопали в ладоши, чтобы приободрить его. Приблизившись к дочери, Михаил Борисович бросил на нее взгляд, как бы приглашая присоединиться к нему. Она растерялась, покраснела, затем, словно не в силах противиться зову музыки, вытащила платочек из-за пояса и, держа его двумя руками над головой, плавной походкой направилась к отцу.