Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 76

Столь деликатным образом он постарался устранить отношения хозяина и слуги.

Симонидис опустил руки и, повернув голову к Есфири, произнес:

– Дочь, принеси стул для хозяина.

Девушка поспешно встала и, подойдя к дверям, принесла оттуда стул. Держа его в руках, она со смущенным лицом остановилась, не зная, куда его поставить, и глядя то на Симонидиса, то на Бен-Гура. Те же молчали, испытывая подсознательное нежелание сидеть друг напротив друга. Когда же затянувшееся молчание стало уже неприличным, Бен-Гур осторожно взял стул из рук девушки и, подойдя к креслу старика, поставил стул у ног купца.

– Я буду сидеть здесь, – сказал он.

Он встретился взглядом с девушкой – всего лишь на какое-то мгновение; но обоим этого оказалось достаточно. В ее взгляде он прочел благодарность; она в его – благородство и терпимость.

Симонидис склонил голову в знак согласия.

– Есфирь, дитя мое, принеси мне бумаги, – со вздохом облегчения произнес он.

Девушка подошла к шкафу, открыла один из его ящиков, достала оттуда свиток папируса и, подойдя к креслу, подала его отцу.

– Ты сказал хорошие слова, сын Гура, – начал Симонидис, разворачивая листы папируса. – Нам следует правильно понимать друг друга. Поэтому, предчувствуя твои требования – которые, как я понимаю, ты решил временно не поднимать, – я подготовил список, в котором содержатся все необходимые сведения для обсуждения. Со своей стороны, я полагаю, что мы будем говорить только о двух вещах – во‑первых, о собственности и, во‑вторых, о наших взаимоотношениях. Не будешь ли ты так добр прочитать его?

Бен-Гур взял протянутый ему папирус, но посмотрел на Илдерима.

– Нет, – сказал Симонидис, заметив этот взгляд, – не смущайся присутствием шейха. Само содержание этого подсчета – ты увидишь это – требует присутствия свидетеля. В конце его, в специально отведенном для этого месте, вписано имя свидетеля – Илдерим, шейх. Он посвящен во все. Он твой друг. Всем, чем он был для меня, он станет и для тебя.

Симонидис, закончив фразу, посмотрел на араба, вопросительно кивнув головой; и тот с серьезным видом тоже кивнул со словами: «Ты сказал все».

Бен-Гур ответил на это:

– Я уже знаком со всем великолепием его дружбы и тревожусь только о том, как доказать, что я достоин ее.

Сразу после этого он перешел к делу:

– Позже, о Симонидис, я внимательно прочту эти бумаги; сейчас же, будь добр, возьми их и, если тебе не трудно, изложи мне кратко их суть.

Симонидис взял протянутый ему свиток.

– Есфирь, стань рядом со мной и принимай от меня листы так, чтобы они не перепутались.

Она подошла к его креслу и положила правую руку на плечо старика, так что, когда он стал передавать Бен-Гуру содержание документа, слова его словно исходили от них обоих.

– Это, – сказал Симонидис, вытягивая из пачки первый лист, – перечень тех сумм, которые я получил от твоего отца. Это средства, которые удалось спасти от римлян. Движимое и недвижимое имущество спасти не удалось, от этих разбойников удалось скрыть только деньги, благодаря нашему еврейскому обычаю заемных писем[95]. Спасенные суммы, которые я получил из Рима, Александрии, Дамаска, Карфагена и других городов, где он вел дела, составили сто двадцать талантов иудейскими деньгами.

Он передал лист папируса Есфири и взял в руки другой.

– Эту сумму – сто двадцать талантов – я записал как свой долг. Выслушай же теперь, сколько я заработал. Я употребил это слово вместо того, чтобы говорить, сколько я выручил, пустив полученные средства в оборот.

Беря в руки отдельные листы, он стал называть итоговые суммы, которые, если опустить частности, сводились к следующему.

– К указанным суммам, то есть к пятистам пятидесяти трем талантам прибыли, следует прибавить первоначальный капитал, который я получил от твоего отца, так что ты имеешь ныне шестьсот семьдесят три таланта! Сумму, которая делает тебя, о сын Гура, богатейшим человеком в мире.

Он взял папирусы из рук Есфири и, отложив один из них, свернул остальные и протянул их Бен-Гуру. Гордость, которая сквозила во всех его жестах, была не оскорбительна; скорее это была гордость за хорошо проделанную работу.

– Нет ничего на свете, – прибавил он, понизив голос, но не опуская взгляда, – чего бы ты не мог сделать с такими средствами.

Все присутствующие в комнате были захвачены торжественностью момента. Симонидис снова скрестил руки на груди; взгляд Есфири был полон тревоги; Илдерим явно нервничал.

Взяв в руки свиток, Бен-Гур встал, борясь с нахлынувшими на него чувствами.

– Все это для меня подобно свету с небес, пролившемуся, чтобы разогнать мрак ночи, которая длилась столь долго, что казалось, не закончился никогда, – хриплым от волнения голосом произнес он. – Прежде всего я должен возблагодарить Господа, который не покинул меня; а потом тебя, о Симонидис. Твоя преданность перевесила жестокость других и делает честь нашей человеческой природе. «Нет ничего такого, что я не мог бы сделать», – сказал ты, что ж – да будет так. В эти минуты радости моего сердца я хочу быть щедрым, как никто другой. Будь же ты свидетелем всему сказанному мной, о шейх Илдерим. Услышь слова, которые я произнесу сегодня, – услышь и запомни их. И ты, Есфирь, добрый ангел этого доброго человека, тоже услышь их.

Он протянул руку, в которой держал свиток, к Симонидису.

– Все то, что перечислено в этой бумаге, – суда, дома, товары, верблюды, лошади, деньги – все, как большое, так и самое малое, я возвращаю тебе, о Симонидис, и передаю в собственность тебе, отныне и навсегда.

Есфирь улыбалась сквозь слезы; Илдерим терзал свою бороду; спокойным остался лишь Симонидис.

– Я передаю это тебе в собственность отныне и навсегда, – уже спокойнее продолжал Бен-Гур, справившись с нахлынувшими на него чувствами, – за одним лишь исключением и при одном условии.

Все присутствующие в комнате затаили дыхание.

– Сто двадцать талантов, которые принадлежали моему отцу, ты вернешь мне.

Лицо Илдерима прояснилось.

– И ты должен принять участие в поисках моей матери и сестры, не жалея средств для оплаты всех издержек, как я не пожалею для этого всего своего состояния.

Симонидис был растроган. Он протянул руку и произнес:

– Мне открылась твоя душа, сын Гура, и я благодарен Господу за то, что он послал мне в жизни встречу с тобой. Поскольку я верно служил твоему отцу при жизни, а затем – его памяти, то не опасайся того, что я откажусь сделать то же самое для его родных. Все же я должен сказать, что это исключение не может иметь место. – Взяв отложенный лист папируса, он продолжал: – Ты получил неполный отчет. Возьми это и прочитай – прочитай про себя.

Бен-Гур взял папирус и пробежал его глазами.

«ПЕРЕЧЕНЬ РАБОВ ГУРА, ПЕРЕДАННЫХ СИМОНИДИСУ, УПРАВЛЯЮЩЕМУ ИМУЩЕСТВОМ

Амра, египтянка, хранительница дворца в Иерусалиме.

Симонидис, управляющий, в Антиохии.

Только сейчас до Бен-Гура дошло, что, размышляя о Симонидисе, он совершенно упустил из виду: по закону его дочь пребывала в состоянии своих родителей. В его мыслях нежная обликом Есфирь всегда присутствовала как соперница египтянки и возможная возлюбленная. Он поежился и взглянул на покрасневшее лицо девушки; она же опустила свой взгляд. Затем он произнес, держа в руке сам собой свертывающийся папирус:

– Человек, обладающий шестью сотнями талантов, воистину богат и может делать все, что захочет. Но куда реже, чем такие деньги, и куда бесценнее богатства – есть разум, который создает такое богатство, и сердце, которое не разъедается таким богатством. О Симонидис – и ты, милая Есфирь, – не бойтесь ничего. Шейх Илдерим будет свидетелем того, что в тот самый момент, когда вы объявили себя моими рабами, я объявляю вас свободными; и то, что я сейчас говорю, я готов подтвердить письменно. Достаточно ли этого? Или я должен сделать нечто большее?

– Сын Гура, – сказал Симонидис, – воистину ты сделал рабство наше необременительным. Но есть вещи, которые ты не можешь сделать. Согласно закону, ты не можешь дать нам свободу. Я твой раб на веки вечные, поскольку однажды я пришел к двери твоего отца, и он пригвоздил мое ухо к ней.

– Мой отец так поступил?

– Не осуждай его, – поспешил сказать Симонидис. – Он сделал меня своим рабом пожизненно потому, что я его об этом просил. Такова была цена, которую я заплатил за Рахиль, мать моего ребенка; а она отказывалась быть моей женой, пока я не стану тем, чем была тогда она.

– А она была тогда рабыней пожизненно?

– Да.

Испытывая боль от своего бессилия, Бен-Гур сделал несколько шагов взад и вперед.

– Я был богат и до этого, – сказал он, внезапно остановившись. – Я был богат благодаря щедрости Аррия; ныне же ко мне пришло еще большее богатство, и я должен осознать это. Разве нет во всем этом промысла Господа? Дай же мне совет, о Симонидис! Помоги мне найти верный путь и следовать им. Помоги мне быть достойным моего имени, и я стану для тебя воистину тем, кем ты доводишься мне в глазах закона.