Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 77

Лицо Симонидиса просветлело.

– О сын моего покойного хозяина! Я не просто помогу тебе, я сделаю лучше; я буду служить тебе всеми силами моего ума и сердца. Служить тебе телом я не могу, его у меня почти уже нет, но умом и сердцем я тебе еще послужу. Клянусь тебе в том алтарем нашего Господа и дарами на этом алтаре! Лишь сделай меня формально тем, кем я до этого был.

– Назови же это, – просто произнес Бен-Гур.

– Своим управляющим, распоряжающимся твоей собственностью.

– Так считай же это положение своим. Или ты хочешь моего письменного свидетельства?

– Твоего слова мне вполне достаточно; так у нас повелось с твоим отцом, и я не стану требовать другого от сына. А теперь, если мы вполне понимаем друг друга… – И Симонидис приостановился.

– Продолжай, – произнес Бен-Гур.

– Скажи свое слово и ты, дочь Рахили! – велел Симонидис, снимая руку дочери со своего плеча.

Есфирь, будучи предоставлена таким образом самой себе, постояла несколько минут в смущении; затем приблизилась к Бен-Гуру и просто сказала:

– Я плоть от плоти моей матери и, поскольку она умерла, молю тебя, о мой хозяин, позволь мне заботиться о моем отце.

Бен-Гур взял ее за руку и, подведя обратно к креслу, сказал:

– Ты преданная дочь. Да исполнится же твоя воля.

Симонидис вернул руку дочери снова себе на плечо. На несколько мгновений в комнате воцарилась торжественная тишина.

Глава 8

Духовное или земное? Доводы Симонидиса

Несколько мгновений спустя Симонидис обратился к дочери.

– Есфирь, – негромко произнес он, – ночь вот-вот наступит, и, чтобы нам хватило сил на то, что предстоит, вели принести чего-нибудь поесть.

Девушка позвонила в колокольчик. Несколько минут спустя в комнату вошел слуга с вином и хлебом на подносе. Есфирь обнесла всех присутствующих.

– Понимания между нами, мой добрый хозяин, – продолжил Симонидис, когда все насытились, – еще недостаточно, по моему разумению. Отныне наши жизни будут идти рядом друг с другом, подобно тому, как реки сливаются и смешивают свои воды. Думается мне, что течь они будут еще лучше, если ветер прогонит с небес над ними все облака. В прошлый раз ты вышел из дверей моего дома, получив то, что выглядело как отказ в претензиях, которые я только что самым щедрым образом удовлетворил. На самом же деле все было несколько иначе. Есфирь свидетель тому, что я сразу же узнал тебя. А то, что я не терял тебя из виду, может подтвердить Маллух.

– Маллух? – недоуменно воскликнул Бен-Гур.

– У человека, не встающего с этого кресла, должно быть много длинных рук и быстрых ног, если только он не хочет отрешиться от мира, который так жестоко обошелся с ним. Вот и у меня много таких рук и ног, и Маллух – один из лучших среди них. А порой, – тут он бросил благодарный взгляд на шейха, – я заимствую их у других, добрых сердцем людей, подобных Илдериму Щедрому. Он может подтвердить, что я не терял тебя из виду.

Бен-Гур взглянул на араба.

– Так это он, добрый Илдерим, рассказал тебе обо мне?

Глаза Илдерима лучились смехом, когда он склонил голову в ответ.

– Но каким же образом, о мой хозяин, – сказал Симонидис, – мы можем сказать, что представляет собой человек, не испытав его? Я знаю тебя; я увидел в тебе черты твоего отца; но я не мог знать, что ты представляешь собой как человек. Есть много людей, для которых богатство есть проклятие. Вдруг ты из таких? Я отправил Маллуха выяснить это и быть какое-то время моими глазами и ушами. Не сердись на него за это. Он сообщил мне сведения, в высшей степени для тебя лестные.

– Я не сержусь, – искренне ответил Бен-Гур. – Твоими устами говорит сама мудрость.

– Я рад слышать твои слова, – с чувством произнес купец, – весьма рад. Мои страхи относительно непонимания оказались пустыми. Так пусть же отныне реки текут туда, куда ведет их Господь.

Передохнув, он продолжил свою речь:

– Теперь же я хочу начать поиск истины. Ткачиха ткет полотно, челнок летает у нее в руках, полотна становится все больше и больше, и дело ее не мешает ей размышлять о том, что происходит вокруг. Так же и со мной – богатство само шло мне в руки, мне оставалось лишь удивляться той скорости, с которой оно росло, да все время спрашивать себя об этом. В успехе тех предприятий, которые я основывал, я усматривал некую волю помимо моей собственной. Самумы, которые обрушивались в пустыне на других, затихали над моими караванами. Морские штормы, усеивавшие побережья обломками иных судов, оказывались попутными для моих, которые лишь скорее прибывали в порт. И самое странное было в том, что я, столь зависимый от других, прикованный к этому креслу, никогда не был обманут моими помощниками – ни разу. Стихии земные служили мне, и все мои слуги были верны мне.

– Это очень странно, – задумчиво произнес Бен-Гур.

– Так я сказал и всегда буду говорить это. Наконец, о хозяин, я пришел к выводу, что во всем этом воля Господа, – и, подобно тебе, я спросил себя: «В чем же состоит Его промысел?» Я носил этот вопрос в душе и все эти годы искал ответ на него. Я был уверен, что если это воля Господа, то в некий день, в избранное Им время, выбранным Им способом Он откроет мне Свое намерение, явит его столь же явно, как белый дом, венчающий вершину холма. И я теперь уверен в том, что Он сделал это.

Бен-Гур слушал старика с напряженным вниманием.

– Много лет назад, вместе с моими родителями – со мной была твоя мать, Есфирь, прекрасная, как утреннее солнце над масличным садом, – я сидел на обочине дороги к северу от Иерусалима, неподалеку от Царских гробниц, и мимо нас проехали три человека верхом на громадных белых верблюдах, подобных которым никто никогда не видел в Святом Городе. Всадники были пришельцами и явно из далеких стран. Первый из них остановился и задал мне вопрос: «Где Тот, Кто рожден Царем Иудейским?» И словно для того, чтобы уменьшить мое удивление, он тут же продолжил: «Мы узрели Его звезду на востоке и пришли сюда поклониться Ему». Я не понял его, но побежал за ним вслед, до Дамасских ворот. И каждому встречному – даже страже у ворот – они задавали этот же вопрос. Все, у кого они спрашивали это, приходили в удивление, точно так же, как и я. Со временем я забыл про эту встречу, хотя в те времена она наделала шуму – о ней говорили как о предзнаменовании прихода Мессии. Увы, увы! сколь наивными мы бываем порой, даже самые мудрые из нас! Когда Господь ступает по земле, шаги Его разделяют столетия. Ты видел Балтазара?

– И слышал его рассказ, – подтвердил Бен-Гур.

– О, чудо! Чудо из чудес! – воскликнул Симонидис. – Когда он рассказал это мне, мой добрый хозяин, я решил было, что услышал ответ, которого так долго ждал, и мне открылся промысел Божий. Ничтожнейшей из тварей земных будет Царь, когда явится в этот мир – бедным и одиноким; не будет у Него ни последователей, ни армий, ни городов с крепостями. Он создаст царство, и Рим поникнет и затмится перед Ним. Пойми же, о мой хозяин! Ты полон сил, ты искусен в обращении с оружием, ты наделен богатством; узри же возможность того, что Господь послал именно тебя! Разве не можешь ты быть Его избранником? Может ли человек быть рожден для более великой славы?

В этот страстный призыв Симонидис постарался вложить всю свою силу убеждения.

– Но царство, царство! – нетерпеливо воскликнул Бен-Гур. – Балтазар сказал ведь, что это царство будет создано для душ.

Еврейская гордыня была сильна в Симонидисе, поэтому он несколько пренебрежительно скривил губы, прежде чем ответить на этот вопрос.

– Балтазар был свидетелем чудесных вещей, истинных чудес, о мой господин, и, когда он говорит о них, я склоняюсь перед ним, исполненный веры в его слова, поскольку он видел и слышал все сам. Но он все же сын Мицраима[96] и даже не прозелит[97]. Вряд ли на нем почиет такая благодать Божия, благодаря которой мы должны преклоняться и перед его суждениями касательно отношений Господа с Израилем. На пророков откровение снизошло непосредственно с небес, и я должен верить им. Принеси мне Тору[98], Есфирь.

Не дожидаясь возвращения дочери, он продолжал:

– Может ли свидетельство целого народа быть отвергнуто, мой хозяин? На всем своем пути от Тира[99], лежащего у моря на севере, вплоть до Эдама, заносимого песками южных пустынь, ты не найдешь никого, кто не сказал бы тебе, что царство, которое построит грядущий Царь для детей Завета, будет земным, как и то, что построил отец наш Давид. Ты спросишь, где они обрели эту веру? Сейчас мы это увидим.

Есфирь возвратилась, неся в руках несколько свитков, тщательно завернутых в темно-коричневую ткань, на которой были написаны золотом изящные буквы.

– Держи их при себе, дочь моя, и давай мне тот из них, который я тебя попрошу, – произнес ее отец тем ласковым тоном, которым он всегда разговаривал с ней, и продолжал свою речь: – Было бы слишком долго, мой добрый хозяин, называть тебе имена тех святых людей, которые провидением Господним стали преемниками пророков. Их было множество – провидцев, которые записывали события, и проповедников, наставлявших народ наш со дней Пленения. Свой свет они получили от светильника Малахии, последнего из плеяды пророков. Их великие имена не перестают повторять в коллегиях Энлиль и Шаммай. Не спросить ли нам их об этом Царстве? Тогда Господь агнцев в Книге Еноха – кто же он? Кто, как не Царь, о котором мы сейчас говорим? Именно Ему уготован трон, Он сотрясает всю землю, и другие цари сверзаются со своих тронов, и беды Израиля сгорают в геенне огненной. То же говорит нам и певец строками псалмов: «Узри же, Господи, и пошли Израилю его царя, сына Давидова, во время, Тебе известное, о Боже, чтобы Он правил Израилем, сынами Твоими… И Он приведет народ язычников под ярмо Свое служить Ему… И будет Он законным царем, поставленным от Бога… и будет править Он всей землею по слову уст Своих до скончания веков». Слышал об этом и Ездра, наш второй Моисей, в своих ночных видениях. Так спроси же его, кто этот лев с человеческим лицом, сказавший орлу – олицетворению Рима: «Ты возлюбил лжецов, и поверг во прах города тружеников, и разрушил стены их, хотя они не сотворили тебе вреда. Поэтому ступай же прочь, потому что земля может быть очищена от скверны, и обрети себя, и уповай на справедливость и милость Того, Кто сотворил ее». С тех пор орла больше не видели. Воистину, о мой хозяин, свидетельств более чем достаточно! Но источник мудрости открыт. Мы еще обратимся и к нему. Дай нам еще вина, Есфирь, а потом подай Тору.