Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 77

Замечания жены чрезвычайно сердили Николая, особенно потому, что он чувствовал, насколько она права. Со своим по-французски язвительным умом она мешала пылкой и сбивчивой беседе, которая могла состояться у него с другом, как у мужчины с мужчиной.

– Оставь же! – сказал он. – Нам все это известно! Несмотря на европейские прецеденты, наша революция будет оригинальной, уникальной в мировой истории, клянусь тебе!

– Я тоже в этом убежден! – подхватил Костя. – Впрочем, момент истины приближается. Он ощущается по многим признакам. В Санкт-Петербурге самые спокойные люди начинают волноваться! Молодые голодные чиновники тайком сочиняют проекты конституции! Подрывные стихи передают из рук в руки! Бедняга Пушкин в настоящее время расплачивается ссылкой на Юг за преступление, состоящее в написании замечательной оды «Вольность» и нескольких других маленьких, довольно забавных вещиц. Нашего друга Степана Покровского заподозрили в авторстве эпиграммы на Аракчеева. Полицейские отпустили его после допроса за неимением доказательств. Даже при нас он отрицает, что стихи написаны им, но я уверен, Степан лжет! Розников же, напротив, не очень скомпрометировал себя: он по-прежнему адъютант генерала Милорадовича. И этот красавец Ипполит хвастлив, честолюбив и глуп, как никогда!..

Николай жадно слушал его речь. Глядя на Костю, он представлял себе весь Санкт-Петербург, шумящий тысячью голосов, сверкающий тысячью огней. Возможно ли, что и он тоже жил прежде в столице, а теперь вынужден довольствоваться скучным провинциальным обществом?

– Кстати, – сказал Костя, – мы недавно принимали юношу, который утверждает, что знаком с тобой: Васю Волкова.

У Николая сильно забилось сердце, и он пробормотал:

– Так оно и есть… Я с ним часто встречался.

– Он мил, но неинтересен, – заметил Костя.

Николай бросил взгляд на Софи. У нее хватило хорошего вкуса, чтобы не обнаружить удовольствия, которое без сомнения доставило ей эта нелестная оценка.

– Не думай так, – подчеркнуто серьезно произнес Николай. – Вася – пылкая натура. Вы можете использовать его для самых опасных поручений.

– Тем лучше! Тем лучше! – пробурчал Костя, проглатывая бокал сливовой водки. – Замечательный напиток! Как здесь спокойно, тихо! Подумать только, ведь я мог когда-то отсоветовать тебе уезжать! Теперь я понимаю, что вы укрылись в деревне! Санкт-Петербург отвратителен! Туман, дождь, снег, мундиры, страх… Ух!.. В Каштановке вы – хозяева своей судьбы. Живете, как вам вздумается! Как в раю!

Николай из гордости не осмелился возразить, а Софи стала рассказывать, как проходят их дни: обеды в семейном кругу, шахматные партии, прогулки по лесу, чтение, поучительные беседы с крестьянами, заботы об имении… Это была идиллическая картина. Может быть, она и вправду такой видела жизнь, которую вела с мужем в Каштановке. Он позавидовал ее способности приукрашать повседневную реальность.

– Даже если бы у нас и были средства для того, чтобы вернуться в Санкт-Петербург, – сказала она, – я предпочла бы по-прежнему жить здесь просто и с пользой вместо того, чтобы снова развлекаться в гостиных!

Николаю показалось, что он слышит, как в замке зазвенел ключ: заперто, закрыто! Да еще этот дурачок Костя одобряет Софи, задирая свой длинный нос:

– Браво! Хорошо сказано, мадам!

К счастью, в дальнейшем он вернулся к более увлекательным темам:

– Я – живая газета. Назовите мне любого известного в Санкт-Петербурге человека, и я расскажу вам о нем нечто забавное. Но сначала найдите мне выпить!

– Салям алейкум! – произнес Николай.

При этом воспоминании он ощутил, как горечь подступила к его горлу.

– Расскажите нам, что играют в театре! – попросила Софи.

– Кто новая любимица поклонников балета? – спросил Николай.

И подумал: «Мы задаем ему вопросы провинциалов». Но ни за что на свете он не отказался бы от этих расспросов. Надо было воспользоваться горожанином, вытрясти его, выжать весь возможный сок, прежде чем отпустить в дорогу. Минуты текли, а Костя все говорил, сидя в желтом свете лампы с бокалом в руке. Софи слушала его с очаровательным вниманием. Изразцовая печка погасла. Ночная свежесть проникла в комнату. Снежная буря утихла. Собака выла на луну. Ночной сторож обошел дом, жужжа трещоткой. В два часа утра Костя сказал:

– Мне все-таки надо бы прилечь!

Николай и Софи проводили гостя в приготовленную для него комнату.

На следующий день все семейство усаживало его в сани. Николай расцеловал друга напоследок. Лошади рванули по снегу и помчались, гривы их развевались на ветру, и звенели колокольчики. Рука Кости долго летала над синей повозкой. Затем упряжка исчезла, скрывшись за поворотом. Николай оперся плечом о колонну у входа.

– Когда я увижу его опять! – тихо произнес он.

Софи взяла его за руку, и они вернулись в дом.

10

6 января 1821 года вся семья отправилась на берег реки, чтобы присутствовать на обряде освящения воды. Жители трех деревень собрались на заснеженном откосе. Плотно укутанные мужчины и женщины были похожи на ворон, распушивших свое оперение. Колокола маленькой церкви в Шатково звонили под пепельно-серым небом. Между берегами, на расчищенном льду, стояло что-то вроде беседки, укрепленной на четырех кольях, поддерживающих кровлю из еловых веток. Под нею в ледяной корке крестьяне прорубили большое отверстие. Отец Иосиф в серебристой ризе возвышался над черным потоком и совершал водосвятный молебен. Пар, валивший от его бороды при каждом слове, был ненамного слабее дымка, распространявшегося от кадила, которым размахивал дьякон. Хор крестьян исполнял очень красивые церковные песнопения, слова которых Софи не очень хорошо понимала. Наконец наступил момент погружения креста. Когда он ушел под воду, все перекрестились. Крестный ход, высоко поднимая хоругви и иконы, вернулся в церковь по снежной тропе. Теперь, согласно обычаю, самые отважные мужики должны были окунуться в воду. Считалось, что купание такого рода не могло повредить православному. Несмотря на такую убежденность, желающих искупаться было немного. Мария предложила вернуться домой. Но Михаил Борисович не хотел пропустить зрелище. Подняв обе руки, он крикнул:

– Пять рублей тому, кто дольше всех продержится в воде!

Радостные возгласы были ему ответом.

– Как же вы можете поощрять такое, отец? – строго спросила Софи.

– А разве я не хранитель традиций? – со смехом ответил он. – Мои крепостные не одобрили бы моего безразличия к православным подвигам!

Николай поддержал доводы отца и предложил Марии и Софи сесть вместе с ним в сани, где им было бы теплее и лучше видно. Михаил Борисович забрался на облучок кучера, чтобы сверху наблюдать за всем семейством, и сказал:

– Закутайтесь хорошенько! Такой холод, что просто дух захватывает!

Несколько мужиков уже раздевались. Софи разглядывала троих из них: двух молодых, кряжистых и коротконогих, похожих друг на друга, как братья, и бородатого, тощего старика, который весь напрягся от нетерпения. Другой старик с большим животом подошел к ним. Поскольку присутствовали хозяева, все мужики замотали бедра материей.

– Готовься, Николай, – обратился к сыну Михаил Борисович, – ты будешь считать секунды!

Софи вытаращила глаза и невольно сжала руку Марии под пологом. Пятая обнаженная фигура протиснулась сквозь группу тепло одетых крестьян. Это был Никита, высокий и худощавый, с плоскими бедрами и недостаточно еще развитыми плечами, повязка из мешковины хлопала ему по заду и ляжкам. Он подскакивал на снегу и пригоршнями снега растирал себе грудь, чтобы усилить кровообращение. Кожа на его теле порозовела. Испугавшись такой неосторожности, Софи хотела крикнуть ему, чтоб он оделся и вернулся в дом, но сдержалась из страха, что ее рекомендацию плохо истолкуют.

Кто из присутствующих здесь лиц сможет понять материнскую заботу, которую оказывала она этому восемнадцатилетнему парню? Софи отвернулась от взгляда золовки, которая, как ей показалось, с иронией посматривала на нее.

– Начинайте! – выкрикнул Михаил Борисович.

Пятеро мужиков, ступая будто по кончикам иголок, приблизились к беседке, присели у края проруби и все вместе скользнули в воду. Николай начал громко считать:

– Один, два, три, четыре…

Посреди ледяного поля, как фрукты на скатерти, торчали теперь пять голов от уровня шеи. Эти головы кружились во все стороны, пыхтели, фыркали и ныли. Только у одного бородатого старика хватило сил пошутить:

– Вода как кипяток! Нельзя ли остудить ее немного?

Крестьяне из его деревни бурно подбадривали старика:

– Держись крепче, Максимыч! Дубленая кожа – самая крепкая!

Люди, болевшие за других купальщиков, в свою очередь драли глотки:

– Шевелись, Никита!.. Эй, Степан, представь, что ты в кровати с Дуняшей. Это согреет тебя! Вы хоть до дна-то достаете?