Иоаким Кузнецов - На холмах горячих Страница 8

Не время сидеть сложа руки и предаваться горестным переживаниям. Как всегда в подобные минуты, Якоби развил кипучую деятельность: вызвал главного

квартирмейстера полковника Германа и приказал выбрать в долине Подкумка удобную позицию для возведения Константиногорской крепости в сорока верстах от Георгиевска. Инженерную команду посадил за составление чертежей и расчетов. Все предварительные к строительству работы велел закончить к маю, нижних чинов не жалеть.

Герман, опытный фортификатор, спросил:

— Чтобы строить крепость, нужны прежде всего деньги, а их у нас нет.

— Деньги будут, голубчик. Возьмем из казны губернаторства, со статьи на возведение богоугодных заведений.

— Лишать крова обездоленных?—с укором посмотрел на губернатора полковник.

— Не беда, обождут. Государственная необходимость защиты отечества — прежде всего. В сравнении с этим судьба сотни нищих — ничто.

В один из жарких майских дней 1780 года вверх по Подкумку устало шел пятый саперный батальон 16-го егерского полка. Солдаты в бескозырках, в темных, коротких до пояса мундирах, в серых штанах, вправленных в сапоги, несли за спиной ружья с гранеными штыками и скатки шинелей, оттягивала плечо кожаная сумка с боеприпасами. Шли по бездорожью, по колено в густой траве. Привал был всего один.

Солдаты недовольно переговаривались:

— Скоро ль дотащимся до назначенного места?

— Ноги гудят!

— Одежа взмокла, в пору хоть выжимай!

Сзади колонны волочился обоз из двадцати подвод со снаряжением и провиантом. У возчиков, георгиевских казаков, беспокойно поглядывающих на лошадей, тоже кипело внутри.

— Умаялись кони вконец, пена на боках!

— Распрячь бы, напоить!

— Надорвем лошадок!..

Впереди колонны на прекрасном вороном жеребце ехал батальонный командир майор Петр Семенович Чайковский. Молодое, красивое лицо с черными усами было озабочено. Он понимал, что нужен еще один привал, но время к вечеру, а до места назначения еще пять верст. Машук-то вот он рядом, зеленая папаха подпирает небо. Засветло успеть бы переправиться на левый берег Подкумка, а там через четыре версты от горы Горячей и лагерь можно разбить. Но где переправиться?— хмурил брови майор.

Заливаясь булькающим смехом, шумно вспенивая брызги, неслась мимо горная речка. Ранней весной, в паводок, разъярится, поднимется вровень с берегами, несет коряги, валуны. А вот в засушливые месяцы Под-кумок притихнет, вьется мелким ручьем. Курица, перепрыгивая с камня на камень, вброд переходит речку.

Сейчас же хоть и не сердит Подкумок, но шутки опасны с ним. Петр Семенович наконец нашел пологие берега и мелкий перекат — у самой горы Горячей. Рискнул попробовать сам. Воды оказалось коню по брюхо. Значит, пешему по пояс. Перекат сравнительно спокойный— течение с ног не собьет. С левого берега громко подал команду)

33

2 Закаэ М 372

— Батальон, приготовиться к переправе!

Егор» разделись до пояса и начали переправу. Взвод за взводом, рота за ротой. А за батальоном и обоз. После «купания» сил словно прибавилось — до заката отмахали еще четыре версты.

Для лагеря Чайковский выбрал ровную поляну недалеко от левого берега Подкумка. Колонна рассыпалась. Составили в козлы ружья, живо, весело начали разгружать подводы, натягивать палатки, разжигать костры, варить чай и кашу. В наступающих сумерках слышались бодрые голоса, шутки. Кто-то уже тренькал на балалайке, подпевал сам себе.

В ожидании ужина Петр Семенович сидел перед своей палаткой. У костра хлопотали денщик Епифан Серебряков и его младший брат Елисей, ординарец. Оба невысокого роста, смышленые и исполнительные.

— Елисейка, гляди какие тута земли! Что ни посей, будет расти! А травы? В пояс! Вот сюда бы наших тощих коровенок, в момент справными стали бы.

— Красота-то здесь, Фаня, какая! Горы, небо!—ра-достно отозвался Елисей.

— Тебе б токмо красотой любоваться! Не об пустом надоть думать!—одернул его старший брат

— О чем же?

— А о том, как опосля службы съездить в Расею, домишко, скарб тяжелый продать да жениться. Тогда и сюды податься на веки вечные.

— А отпустят в Расею-то? Указ ведь есть, чтобы нижних чинов, которые отслужат двадцать пять лет, селить в слободках подле крепостей. На обзавод денег выдадут — хатенку поставить, лошадь, корову купить. И десять десятин земли на голову...

— Неужто не отпустят?—тяжело вздохнул денщик.— А как тута жить без бабы?.. Без хозяйки ни деньги, ни десятины не милы.

— Вон рядом аул, женись на черкешенке.

— На бусурманке-то? Креста на тебе нету!

— Креста нет! Да гребенские казаки спокон веку берут кабардинок и чеченок и не нахвалятся — работящие и честные...

«Вот о чем мечтает солдат1 О поселении здесь»,— удивился Петр Семенович. Уже третий год Чайковский на Кавказе. Много видел красивых мест, но эта долина вызвала в его душе какое-то особое чувство. Накануне

целый день сидя в седле, он с восхищением оглядывал нехоженые, в пояс человека травы. Густо-зеленый ковер пестрел пятнами ромашки, бледно-фиолетовой солодки, синими васильками. Перекатывались волны цветочного моря, и тогда выглядывали пурпурные чашечки мака. Пахло чабрецом, полынью. А птиц сколько! Звенели жаворонки-крохи, стайками перелетали с места на место овсянки, каменки, белозобые дрозды и луговые луни. Стремительно проносились над головой черные стрижи. Из-под ног коня не раз с фырканьем взвивались фазаньи выводки. В густой траве ходили перепела и перекликались между собою: «птицу видел!»...

Этому редкостному обилию птиц, трав, цветов, даже чистоте воздуха, видимо, способствовало удачное расположение долины Подкумка, тянувшейся с запада на восток. С севера ее стерегли от холодных ветров зимой и суховеев летом горы Бештау, Машук, Змейка, Железная, Бык, Верблюд, Боргустанский хребет; с юга прикрывали хребты Джина и Кабардинский.

После ужина, прежде чем спать, Петр Семенович подозвал ординарца:

— Вот что, братец, разыщи командира первой роты и передай ему, пусть выставит на ночь посты вокруг лагеря...

Лагерь вскоре затих. Сон сморил людей. Невдалеке; на поляне, паслись стреноженные кони. Егерь с ружьем на плече ходил вокруг палаток. Два других солдата сидели в секрете на берегу Подкумка. Сменялся караул. Ночь шла на убыль... На рассвете Епифан выполз из палатки и, взглянув на табун, увидел, как на вороного жеребца кошкой вскочил человек в лохматой шапке и, припав к гриве, рванул во весь карьер.

— Эй, часовые! Язви их душу! Абрек украл Ворон-ка!—закричал денщик.

Часовой то ли спал, притулившись спиной к телеге, то ли просто не видел, как горец подкрался к табуну; услыша крик, с перепугу выстрелил вверх. Егери в секрете, видимо, тоже дремали, понадеялись на то, что уже рассвело; в такое время горцы не осмелятся приблизиться к лагерю. Услышав выстрел, они ошалело вскочили на ноги и, увидев переплывающего через Подкумок человека на вороном коне, дали залп, но не попали. Командирский конь вынес похитителя на правый берег и умчал его к возвышающемуся в полуверсте плато, на

2 *

35

северном склоне которого темнела землянка — только сейчас ее и заметили (часовые увидели, как абрек соскочил с коня у этой землянки).

Лагерь превратился в растревоженный улей. Пять смельчаков, в числе их и Елисей, схватив ружья и вскочив на коней, помчались догонять похитителя. Подняв снопы брызг, переправились через Подкумок, галопом понеслись к землянке.

— Бесполезно! Абрек не станет дожидаться, чтобы его схватили,— тяжело вздохнул Чайковский.

Спустя полчаса казаки вернулись. Но не с пустыми руками. Елисей крепко держал перед собой оборванную, в страхе озирающуюся девочку лет десяти.

— Вот нашли в землянке. Должно быть, абрекова дочь,— сказал он, опуская пленницу на землю. И как только ноги ее коснулись поляны, она кинулась бежать к Подкумку.

Елисей, спрыгнув с коня, бросился за ней. Догнал ее, поднял на руки и понес, но девочка билась, старалась вырваться, царапалась и кусалась. Епифан бросил брату шинель, сказал:

— Запеленай ее, иначе она тебя издерет в клочья.

Елисей укутал горянку в шинель, оставив на поверхности только голову, обмотал вожжами и, как куклу, положил на землю.

— Зачем ты приволок звереныша?—с сердитым укором спросил Епифан.

— Жалко стало. Без отца с голодухи подохнет. И все ж таки заложница-аманатка. Отец, может быть, вернет Воронка за нее,— ответил младший Серебряков.

— Вернет — разевай рот пошире! За такого коня абрек готов десять своих детенышей отдать!—ворчал старший брат.

Егери обступили связанную горянку. Из огромных, черных глаз градом катились слезы. Густые черные брови сдвинуты. Тонкие ноздри прямого, точеного носика раздувались, губы вдрагивали — девочка вот-вот должна разреветься. Но даже такое, искаженное горем лицо юной пленницы поразило русских солдат редкостной красотой.