Анри Труайя - Марья Карповна Страница 8

В дверь тихонько постучали. Аксинья! Должно быть, услышала, что он вернулся, и хочет узнать новости из большого дома. Ах, как он ей благодарен, как замечательно, что она настолько юная, настолько свеженькая, с такими гладкими, круглыми и румяными, словно крымские яблочки, щеками, с таким курносым носиком и будто вырезанными ноздрями…

На Аксинье было небесно-голубое платьице, тесно облегающее грудь. Каштановые волосы она заплела в косы, косы уложила короной на голове.

– Как себя чувствует барыня? – спросила Аксинья, едва переступив порог.

– Лучше, – ответил Левушка.

– Слава Богу! А вы то уж, наверное, рады-радехоньки!

– Очень рад.

– Может, мне сейчас вместе с другими дворовыми следует пойти в большой дом, чтобы поздравить барыню, раз она выздоравливает?

– Это еще зачем? Ты не ее служанка, ты – моя!

Резко оборвав беседу, Лев потащил Аксинью на диван. Она высвободилась, подбежала к двери, быстренько заперла ее на ключ и, вернувшись, кинулась в объятия барина. Любовники даже не разделись: Лев овладел Аксиньей поспешно и грубо – так и только так ему нравилось обходиться с женщинами. Удовлетворенный, он встал, поправил одежду. Аксинья поправила перед зеркалом волосы.

Прозвонили к обеду, и он поплелся в большой дом. За столом были только старший брат и Агафья Павловна. Левушке показалось, что уродина донельзя взволнована. В улыбке открылись ее серые кривые зубы. Всякий раз, встречаясь со Львом глазами, она густо краснела. Совершенно очевидно, Марья Карповна, несмотря на обещание, данное сыну, сообщила ей, что он согласен жениться… Видимо, желая продемонстрировать, как она довольна новым планом госпожи, Агафья переоделась: теперь на ней было светлое пикейное платье с живой розой на груди…

После обеда ей следовало подняться к Марье Карповне – пришла пора читать вслух. Оставшись наедине с братом, Левушка решил, что посвящать того в изменившиеся планы матери было бы преждевременно. Ему недоставало смелости произнести: теперь меня отдают на заклание, такую вот матушка придумала замену, раз ты отказался, она хочет, чтобы я женился на Агафье Павловне, – он опасался, что Алексей станет насмехаться над ним или, хуже того, посоветует взбунтоваться, он ведь обожает «разрубать узлы», прояснять положение раз и навсегда… Сам же Левушка страх как не любит такого! Ему свойственны медленные, вялые движения, постепенное вползание в новые обстоятельства жизни. Яркий свет не для него, ему бы вечные сумерки…

Левушка вернулся к себе и, даже не разувшись, растянулся на продавленном кожаном диване – теперь нужно как следует отдохнуть! В комнате царила липкая жара. Мухи, в обилии собравшиеся на блюдце с ядовитым сиропом из красных мухоморов, отчаянно жужжали. Другие то и дело усаживались на влажный лоб Левушки, ползали по его пухлым щекам, и он лениво отгонял их тыльной стороной кисти. Во рту было сухо, горько. «Наверняка не смогу заснуть после всех треволнений сегодняшнего утра, столько нервов потрачено!» – подумал он, но стоило ему закрыть глаза, как тут же и провалился в глубокий сон. Проснувшись два часа спустя, попробовал вспомнить, что же ему приснилось… Собрав воедино разрозненные видения, понял, что это были неясные образы Агафьи, Аксиньи, матери… Кажется, он видел всех трех женщин голыми… Да! Они ругались над какой-то колыбелькой! А в колыбели лежал он, Лев Иванович Качалов, собственной персоной – тоже голый, огромный, волосатый, с курительной трубкой вместо погремушки! Попробуй-ка пойми скрытый смысл этакой фантасмагории…

Левушка подсел к письменному столу, открыл тетрадку, в которой имел обыкновение записывать сны, поставил дату и старательно изложил по порядку бессвязные свои видения. Затем провел жирную черту под новой записью, закрыл тетрадь, раскурил трубку и, устремив взор в дальние дали, принялся ждать, когда же придут желанные сумерки…

IV

Первое, что пришло в голову Алексею после размолвки с матерью, была мысль уехать, сию же минуту уехать в Санкт-Петербург. Потом, когда буря чувств, вызванная ссорой, утихла и тучи понемногу рассеялись, он решил оставаться в имении до тех пор, пока Марья Карповна совершенно не поправится. Может быть, выздоровев, она забудет о своем намерении лишить старшего сына средств к существованию? Если придется рассчитывать только на ничтожное чиновничье жалованье, он не только в свете не сможет бывать столько, сколько хочется, скорее всего, он будет вынужден даже перебраться на другую квартиру, поскромнее. А такое житье-бытье никак его не устраивает!…

Весть о тяжких телесных страданиях Марьи Карповны с быстротой молнии долетела до ближайших поместий, а затем распространилась и на всю округу. Третий день ее болезни ознаменовался визитами двух соседей по имению, назавтра визитеров случилось уже шестеро – среди них блистал особой элегантностью Федор Давыдович Сметанов. Он два года как овдовел и, как утверждали злые языки, утешался в своем горе, волочась за всеми женщинами, какие случались поблизости.

Гости подъехали к крыльцу в трех экипажах. Алексей с Левушкой ожидали их в гостиной. Расселись. Агафья сбегала к хозяйке – передать, что новоприбывшие желали бы навестить Марью Карповну, а вернувшись очень скоро, сказала, что та растрогана вниманием, благодарит, но просит соседей великодушно простить ее, ибо принять их не может – слишком слаба. Кроме того, сообщила Агафья, Марья Карповна приглашает их отужинать сегодня в Горбатове. Все с радостью согласились. Среди гостей было двое помещиков весьма зрелого возраста, неразлучных друзей, правда, постоянно споривших из-за любой ерунды; бывший уездный предводитель дворянства – важный господин с крашеными волосами и затянутым в корсет животом; землеустроитель, воображавший себя поэтом, и товарищ прокурора с рыжим чубом и желтоватыми от разлившейся желчи глазами. Что же до Сметанова, которого Алексей не видел довольно давно, похоже, траур заметно омолодил его… Высокий, крепкий, розовощекий, со светлыми бакенбардами, Федор Давыдович чрезвычайно походил на императора Александра I. Несмотря на летнюю жару, он был в черном сюртуке, сильно открытом на груди, темно-синем жилете, жемчужно-серых панталонах и узком сером с серебристым отливом галстуке. Две золотые цепочки струились по его животу. Имение его насчитывало шестьсот душ, и он пользовался в округе чрезвычайным уважением.

Сметанов сразу же набросился на Алексея с расспросами о жизни в Санкт-Петербурге. Хотя он и не выезжал никуда из своей глуши, казалось, к нему и сюда стекаются все сведения о столичных интригах – как политических, так и театральных. Во всяком случае, стоило Алексею начать рассказывать какую-то историю, он тут же и прерывал его: «Ах, вы об этом… Нет, это я знаю!..»

По обычаю, с визитом вежливости явились только мужчины, жены остались дома, и теперь нужно было предупредить их о том, что мужья вернутся лишь поздним вечером. С этой целью во все концы уезда разослали гонцов – мужиков верхом на лошадях. Алексей распорядился на кухне, чтобы стол накрыли на девять персон.

Но для начала гости обступили другой стол – уставленный закусками: зернистой и паюсной икрой, филе селедки, солеными огурцами, копченой осетриной, балыком, маленькими пирожками с мясом и капустой… Стоя перед этой выставкой разнообразной снеди, каждый накладывал себе на тарелку, чего ему хотелось и сколько хотелось, а между двумя закусками непременно выпивал рюмку ледяной водки. Выпили за скорейшее выздоровление Марьи Карповны, за здоровье императора, за победы славной русской армии, за матушку Россию и – за прекрасных дам… И только после этого все расселись вокруг большого стола и принялись за настоящий ужин.

В компании этих развеселившихся от выпивки и прожорливых мужчин находилась только одна женщина: Агафья Павловна в светло-желтом атласном платье, подаренном Марьей Карповной, – молчаливая, замкнутая. Она старалась отойти на второй план, остаться незаметной, огорченная развеселым настроением окружающих, на ее взгляд, не соответствовавшим обстановке. Не решаясь вставить слово или даже только жестом принять участие в порядке обслуживания гостей, она с тревогой следила за суетящимися лакеями. Однако, несмотря на отсутствие Марьи Карповны, ужин шел без сучка без задоринки. За громадным блюдом заливного из целого осетра последовали котлеты из дичи по-киевски, наполненные растопленным маслом, и ванильное мороженое с фруктовым салатом. Лица разгоряченных мужчин покраснели от выпитого рейнского, все сильно оживились. Маслянистый баритон фатоватого Сметанова без труда перекрывал общий гомон. По его мнению, император напрасно закончил Крымскую войну непрочным миром, обесчестившим Россию. Алексей возражал гостю, аргументируя свою точку зрения полной неразберихой в армии, истощенной осадой Севастополя. Жаркая дискуссия не успела еще затихнуть, когда внезапно послышался скрип открывающейся двери – и сотрапезники, оглянувшись, остолбенели от изумления. Между распахнутыми настежь створками на пороге столовой возникла статная фигура Марьи Карповны. Бледная, очень прямая, в оливково-зеленом платье из тафты, оттенявшем сияние ее белокурых волос, хозяйка имения предстала перед гостями. Все, с шумом отодвигая стулья, поднялись и принялись громко восхищаться тем, как прекрасно она выглядит, поздравлять ее с выздоровлением, потом поочередно подошли поцеловать ручку. Удовлетворенная эффектом от своего неожиданного появления, Марья Карповна усмехнулась и произнесла: