Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 88

В восточном секторе группа людей с Симонидисом во главе хранила молчание. Сам купец сидел с низко опущенной головой. Илдерим, нахмурив брови, снова терзал свою бороду. Есфирь едва дышала. Одна только Айрас выглядела довольной.

На финальном участке – шестом круге – лидировал Мессала, за ним, совсем близко, шел Бен-Гур. Поэт древности как-то уже описал нечто подобное:

Первым летел Эвмел[115] на конях феретийских,На тросских конях его Диомед настигал;Прямо в затылок Эвмелу те кони дышалиИ в колесницу его своим дышлом толкали.

В таком порядке они прошли всю трассу до первого поворота и обогнули мету. Мессала, боясь потерять свое место, держался на опасно малом расстоянии от каменной стены; подайся он на один фут влево – и его колесница разлетится на куски. Но все же, когда оба соперника завершили поворот, никто в цирке не смог бы сказать, глядя на следы от колес их колесниц, где Мессала, а где Бен-Гур. За ними тянулся один-единственный след.

И снова на повороте Есфири удалось на один краткий миг рассмотреть лицо Бен-Гура. Оно было бледнее, чем ранее.

Симонидис, еще более Есфири огорченный всем происходящим, сказал Илдериму в тот момент, когда соперники вышли на прямую:

– Я не смогу осудить Бен-Гура, добрый мой шейх, если ему не удастся выполнить свой замысел. Ты видел его лицо?

На что Илдерим ответил:

– А ты видел, что кони не в мыле и полны сил? Клянусь славой Господней, они еще и не начинали бежать! А теперь смотри во все глаза!

На антаблементе остались только один шар и один дельфин. Все зрители затаили дыхание – начинался заключительный круг.

Первым принялся нахлестывать свою четверку лошадей сидонянин. Обезумев от боли и страха, они отчаянно рванулись вперед. На краткий миг зрителям показалось, что его квадрига сможет вырваться вперед. Но рывок этот закончился ничем. Вслед за ним предприняли попытки вырваться вперед византиец и коринфянин – с тем же результатом. После этого их можно было уже не считать соперниками. Все болельщики, кроме римлян, возложили свои надежды на Бен-Гура и открыто провозгласили их.

– Бен-Гур! Бен-Гур! – кричали они, и в этом всеобщем реве потонули голоса сторонников римлянина.

Когда он поравнялся с трибунами, их голоса обрушились на него ревущей лавиной:

– Гони, еврей!

– Встань ближе к стене!

– Дай волю четверке! Подхлестни их!

– Теперь или никогда!

На балконе люди перегибались через балюстраду, протягивая к нему руки.

Но он то ли не слышал их, то ли не мог последовать их советам, но заканчивалась уже половина финального круга, а он по-прежнему занимал второе место. Что, если ничего не изменится и до второй меты?

И вот, делая поворот, Мессала стал осаживать своих идущих слева лошадей, что неизбежно должно было привести к некоторой потере скорости. Он торжествовал; римский гений еще раз подтвердил свое превосходство. На трех колоннах всего лишь в шести сотнях футов впереди покоились его слава, богатство и триумф, неописуемо приятно приправленные удовлетворенной ненавистью, и это все для него! Именно в этот момент Маллух со своей галереи увидел, как Бен-Гур подался вперед, к своим арабским лошадям, и, ослабив поводья, дал им волю. В воздух взлетел длинный кнут, крутясь и со свистом рассекая воздух над спинами рванувшихся вперед лошадей, но не опустившись на них. Лицо Бен-Гура напряглось, покраснело, глаза сверкали, он, казалось, послал впереди себя вдоль поводьев свою волю. И вся четверка, как один, отозвались на это рывком, который вывел их вровень с колесницей римлянина. На самом опасном месте трассы Мессала не мог позволить себе взглянуть вбок, чтобы увидеть, что происходит. Не мог он понять этого и по реакции зрителей. Все звуки гонок перекрыл один голос, и это был голос самого Бен-Гура. На древнем арамейском языке он воззвал к своим лошадям:

– Давай, Альтаир! Давай же, Ригель! Ну что ты отстаешь, Антарес! Хорошая лошадка – поднажми, Альдебаран! Я слышу, как вам поют в шатрах. Я слышал, как поют дети и как поют женщины – они воспевают звезды, вас, Альтаир, Ригель, Антарес и Альдебаран, вашу победу! – и песне этой никогда не будет конца. Завтра вы вернетесь домой, в ваш черный шатер – домой! – подумать только! Давай, Антарес! Там ждет вас ваше племя, и ваш хозяин тоже ждет вас. Так, так, Антарес! Ха-ха! Мы повергнем его гордыню. Победа будет за нами!

Зрителям в цирке еще никогда не приходилось слышать ничего более простого; не приходилось и видеть им столь же внезапного результата простых слов.

В момент, выбранный Бен-Гуром для рывка, Мессала двигался по полуокружности, огибая мету. Чтобы обойти его, Бен-Гур должен был пересечь его колею и вырваться вперед; что значило двигаться по такой же полуокружности, но большего радиуса, на пределе возможного. Тысячи зрителей на своих скамьях все мгновенно поняли: они сразу же распознали данный им сигнал – реакция их была мгновенной. Четверо коней Бен-Гура впритирку прошли мимо внешнего, противоположного от стены, колеса Мессалы; ближайшее к стене колесо Бен-Гура едва не коснулось заднего среза колесницы его соперника – все это зрители видели. Затем они услышали треск, столь громкий, что весь цирк замер от ужаса; и тут же над трассой взметнулся фонтан сияющих белых и желтых обломков. Чуть правее этого фонтана на песок вылетел помост колесницы римлянина. Поврежденная ось сделала несколько прыжков, отскакивая от земли; колесница Мессалы разлетелась на мелкие обломки, а сам римлянин, запутавшийся в поводьях, вылетел головой вперед.

Сидонянин, колесница которого шла вдоль стены, чуть отставая от первых двух, не успевал ни остановить ее, ни отвернуть в сторону. На полной скорости он врезался в обломки и пролетел над телом Мессалы. Затем четверка его лошадей перемешалась с лошадьми Мессалы и наконец-то остановилась. Поднятый колесницами и животными столб пыли и песка скрыл от глаз зрителей все происходящее. Но коринфянин и византиец сумели обогнуть его и устремились вслед за Бен-Гуром, который мчался впереди, не снижая скорости.

Весь цирк взорвался ликованием, люди вскакивали на скамьи, крича что-то неразборчивое и размахивая руками. Те, кто смотрел на облако пыли, временами могли различить тело Мессалы, то под копытами сбившихся в один клубок лошадей, то под обломками колесниц. Он не шевелился; зрители решили, что он мертв, и обратили все свое внимание на победный финиш Бен-Гура. Они даже не заметили его искусный маневр, когда, легко натянув поводья слева, он коснулся колеса Мессалы концом окованной железом оси своей колесницы и сокрушил его. Но они увидели преображение этого человека, почувствовали торжество его духа, его героическую решимость, сумасшедшую энергию, когда он, взглядом, словом и жестом столь внезапно вдохновил свою четверку лошадей на этот отчаянный рывок. И какой рывок! Скорее он был похож на длинный прыжок львов, запряженных в неуклюжую повозку; казалось, что они летят, распластавшись над землей. Когда византиец и коринфянин едва достигли середины стены, Бен-Гур уже огибал первую мету.

Гонка была выиграна!

Консул поднялся со своего места; зрители уже охрипли от своих собственных криков; распорядитель игр сошел вниз и увенчал лаврами победителей.

Среди кулачных бойцов удача улыбнулась низколобому и рыжеволосому саксу[116] со столь устрашающим лицом, что он привлек к себе внимание Бен-Гура, признавшего в нем тренера, готовившего его в Риме к кулачным боям. Отведя взгляд от сакса, Бен-Гур посмотрел наверх, на балкон, где сидел Симонидис со своими гостями. Все они приветственно махали ему руками. Есфирь сидела на своем месте; но Айрас поднялась, улыбнулась ему и помахала своим сложенным веером – честь, столь же пьянящая, как и только что одержанная им победа. Ибо мы знаем, о читатель, что в случае победы Мессалы все эти знаки внимания достались бы ему.

Победители состязаний построились в колонну и под приветственные крики тысяч зрителей, прошли сквозь Триумфальные ворота.

Игры завершились.

Глава 15

Приглашение Айрас

Бен-Гур переправлялся через реку с Илдеримом; в полночь, как было условлено, они должны были уйти по той же дороге, по которой за тридцать часов до них уже отправился караван племени.

Шейх был счастлив; его предложения даров были воистину царскими; но Бен-Гур отверг все, говоря, что он доволен посрамлением своего врага. Однако щедрый шейх все не унимался.

– Подумай, – настаивал он, – о том, что ты для меня сделал. В каждом шатре вплоть до Акабы[117] и далее до самого океана, за водами Евфрата и до скифских морей пройдет слава о моей Мире и ее детях; те, кто будет воспевать ее, возвеличат меня. Люди забудут, что жизнь моя уже клонится к закату, все те воины, что сейчас пребывают без дела и без покровителя, придут ко мне, и будет их без счета. Ты не знаешь, что такое быть известным в пустыне, как я теперь известен. Говорю тебе, в торговле это даст неисчислимые выгоды и сделает меня неуязвимым для царей. О, клянусь мечом Соломона! Мои посланцы будут приняты самим цезарем и обретут его благосклонность. Так как – все равно ничего?