Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 89

Бен-Гур ответил на это:

– О шейх, разве я не принадлежу тебе сердцем и душой? Так пусть же приумножится власть и влияние Царя, Который грядет. Кто может сказать, что эта победа не была послана нам ради Него? На том поприще, на которое я сейчас намерен вступить, мне может понадобиться куда больше. И сейчас отказ от твоих милостей даст мне возможность в будущем просить тебя о гораздо большем.

Они еще продолжали говорить в подобном роде, когда появились два посланца – Маллух и незнакомый Бен-Гуру человек. Первым в шатер был допущен Маллух.

Добрый малый не пытался скрыть свой восторг по поводу всего случившегося сегодня.

– Но перейдем к тому, что было мне поручено, – сказал он наконец. – Симонидис отправил меня передать тебе, что по завершении игр представители римской группировки поспешили заявить протест против выплаты денежного приза.

При этих словах Илдерим вскочил с места, воскликнув:

– Клянусь славой Господней! Весь Восток видел, что гонка была выиграна честно.

– Но, добрый шейх, – сказал Маллух, – деньги должен платить распорядитель игр.

– Это верно.

– Когда они заявили, что Бен-Гур зацепил колесо Мессалы, распорядитель рассмеялся и напомнил им об ударе по лошадям на повороте.

– А что с афинянином?

– Он умер.

– Умер! – воскликнул Бен-Гур.

– Умер! – повторил эхом Илдерим. – Какие же чудовища эти римляне! А Мессала выжил!

– Да, о шейх, он остался в живых, но кара его не миновала. Лекари говорят, что он будет жить, но никогда уже не сможет ходить.

Бен-Гур молча возвел очи горе. Перед его глазами предстало зрелище: Мессала, прикованный к креслу, подобно Симонидису, и, подобно ему же, передвигающийся повсюду только с помощью слуги. Однако купец принял свою судьбу со смирением. А что будет делать Мессала со своими гордостью и амбициями?

– Симонидис еще велел передать, – продолжал Маллух, – что есть проблемы и у Санбаллата. Друз вкупе с теми, кто принял пари вместе с ним, передал вопрос о выплате пяти талантов, которые они проиграли, на усмотрение консула Максентия, а тот переправил дело еще выше, к самому цезарю. Мессала тоже отказывается платить свой проигрыш, и Санбаллат, как и Друз, тоже обратился к консулу, который еще рассматривает вопрос. Лучшие из римлян говорят, что протесты проигравших не могут быть удовлетворены, и все остальные согласны с ними. В городе пахнет изрядным скандалом.

– А что говорит Симонидис? – спросил Бен-Гур.

– Он только смеется и очень всем доволен. Если римлянин заплатит, он разорен; если же он откажется платить, то будет обесчещен. Дело это будет зависеть от имперской политики. Восстановить против себя весь Восток – плохое начало в свете парфянской кампании; задеть Илдерима – значит испортить отношения с пустыней, через которую проходят все коммуникации Максентия. Поэтому Симонидис просил меня сказать, чтобы вы не беспокоились, Мессала обязательно заплатит.

К Илдериму вернулось хорошее расположение духа.

– Ладно, нам пора отправляться в путь, – сказал он, потирая руки. – Все дела предстоит улаживать Симонидису. Нам же принадлежит вся слава. Я прикажу подавать лошадей.

– Погоди, – остановил его Маллух. – Тебя ждет снаружи еще один посланец. Ты примешь его?

– О боже! Я совсем забыл про него.

Маллух откланялся, и на его месте возник юноша с учтивыми манерами и изящной наружности. Посланец преклонил колено и произнес:

– Айрас, дочь Балтазара, хорошо знакомого шейху доброму Илдериму, велела мне передать шейху, что он весьма обяжет ее, приняв ее поздравления по поводу победы его лошадей на гонках.

– Дочь моего друга весьма любезна, – ответил Илдерим с заблестевшими глазами. – Будь добр передать ей этот камень в знак того, что я весьма тронут ее посланием. – Говоря это, он снял с пальца перстень с драгоценным камнем.

– Я передам ей твои слова, о шейх, – ответил посланец и продолжал: – Дочь египтянина дала мне еще одно поручение. Она просит доброго шейха передать молодому Бен-Гуру, что ее отец некоторое время жил во дворце Айдерне, где она и примет молодого человека завтра во второй половине дня. Если же шейх Илдерим почтит ее своим присутствием, она будет рада еще больше.

Шейх посмотрел на Бен-Гура, лицо которого порозовело от удовольствия.

– Что ты решаешь? – спросил он.

– После твоего отъезда, о шейх, я навещу прекрасную египтянку.

Илдерим усмехнулся и произнес:

– Дело молодых – наслаждаться своей молодостью.

Бен-Гур повернулся к посланнику:

– Скажи той, что послала тебя: я, Бен-Гур, навещу ее во дворце Айдерне, завтра после обеда.

Посланец поднялся и, молча поклонившись, вышел из шатра.

В полночь Илдерим отправился в путь, пообещав оставить лошадь и провожатого для Бен-Гура, которому предстояло догонять шейха.

Глава 16

Во дворце Айдерне

Отправившись на следующий день на встречу с Айрас, Бен-Гур свернул от Омфалуса, расположенного в центре города, в Колоннаду Ирода и оттуда кратчайшим путем прошел к дворцу Айдерне.

С улицы он вошел в вестибюль, по обеим сторонам которого крытые лестницы поднимались к портику. Крылатые львы сидели по сторонам лестниц, посередине между ними громадная статуя ибиса орошала водой пол вестибюля. Львы, ибис, стены и пол – все напоминало о Египте: все, даже балюстрады вдоль лестниц были высечены из плотного серого гранита. Портик над вестибюлем, закрывавший площадку, на которую выходили лестницы, представлял собой изящную колоннаду. Вся из снежно-белого мрамора, она больше всего напоминала лилию, упавшую на громадную нагую скалу.

Поднявшись по лестнице, Бен-Гур задержался в тени портика, наслаждаясь работой безвестного мастера и белизной мрамора; затем вошел во дворец. Громадные двери входа были гостеприимно распахнуты – его ждали. В высоком, узком коридоре пол был вымощен красной плиткой, стены своим цветом гармонировали с полом. Изысканная простота дворца была предзнаменованием чего-то еще более прекрасного.

Он медленно двинулся вперед, предвкушая предстоящее свидание. Через несколько минут он увидит Айрас; она ждет его; она встретит его песней, новым рассказом, дружеским подшучиванием – блестящая, причудливая, капризная. Она уже посылала за ним, приглашая на прогулку в лодке по озеру; послала за ним и теперь; и вот теперь он направляется к ней в прекрасный дворец Айдерне. Мечтательный и счастливый, он совсем забыл об осторожности.

Коридор привел его к закрытой двери. Едва он остановился перед ней, как ее створки стали сами собой растворяться, без малейшего звука или скрипа. Впрочем, он тут же забыл про них, ошеломленный открывшимся ему зрелищем.

Стоя в полутьме неосвещенного коридора и глядя сквозь дверной проем, он вглядывался в атрий[118] римского дома, просторный и изысканно богатый.

Невозможно было сказать, сколь велико это помещение, ибо построено оно было в виде анфилады, что скрадывало истинные размеры. Подобного, однако, нельзя было сказать о внутреннем убранстве. Когда он, сделав несколько шагов вперед, остановился, чтобы осмотреться, оказалось, что он стоит на одной из грудей Леды[119], ласкающей лебедя. Весь пол помещения был выложен мозаикой, изображающей мифологические сюжеты. Каждый стул и каждое кресло были истинным произведением искусства; столы были покрыты богатой резьбой. Предметы мебели, стоявшие вдоль стен, повторяли выложенные мозаикой на полу, словно отражаясь в спокойной воде. Фреска, которой был расписан сводчатый потолок, тоже повторялась в напольной мозаике. Через отверстие в центре потолочного свода солнечные лучи лились внутрь помещения. Находившийся прямо под этим отверстием имплювий[120] был обнесен бронзовым ограждением. Стоявшие по его углам золоченые колонны поддерживали свод и пламенели под лучами солнца, их отражения в воде имплювия, казалось, уходили в неизмеримую его глубину. Стояли вдоль стен и напольные канделябры со светильниками, изящными и причудливыми, и многочисленные статуи, и вазы. Весь этот интерьер как нельзя лучше подошел бы для того дома на Палатине[121], который Цицерон купил у Красса, или же для другого, еще более знаменитого своей экстравагантностью – тускуланской[122] виллы Скавра[123].

Все еще погруженный в свои мечты, Бен-Гур сделал несколько медленных шагов, очарованный тем, что предстало его взгляду, и остановился в ожидании. Его ничуть не смущала задержка; вероятно, когда Айрас будет готова видеть его, она появится сама или пришлет за ним слугу. В каждом добропорядочном римском доме атрий был также и гостиной для посетителей.

Два или три раза он обошел все помещение, остановился под отверстием в потолке, полюбовался на голубую глубину неба; потом оперся на колонну, разглядывая игру света и тени в атрии. Никто, однако, не появлялся. Это уже стало действовать ему на нервы; он попытался сообразить, почему Айрас заставляет так долго ждать себя. Не преуспев в этом, он снова принялся рассматривать мозаику, покрывавшую пол, но уже без того восхищения, что в первый раз. Меряя шагами пол, Бен-Гур то и дело останавливался, прислушиваясь: нетерпение заставило его начать беспокоиться. Он осознал всю глубину тишины, царившей в доме, и это породило в нем новое беспокойство. Он попытался было посмеяться над своим беспокойством: «О, она всего лишь наводит последние штрихи на свое лицо; через пару минут она появится, еще более прекрасная, чем раньше!» Присев на одно из лож, юноша стал рассматривать восхитивший его канделябр – бронзовый цоколь на роликах; покрытая филигранной резьбой стойка; даже одни только держатели для светильников в виде пальмовых листьев, свисавшие на изящных цепочках, представляли истинное чудо ювелирного искусства. Но окружающая тишина давила: он прислушивался, разглядывая этот шедевр, – но до него не доносилось ни звука. Во дворце царила могильная тишина.