Луис Пинедо - Испанская новелла Золотого века Страница 9

И все ему отвечали, что пойдут за ним как один. Но алькальд отобрал из них девятерых и велел им облачиться в боевые доспехи. Вооружившись, они выехали из крепости через потайные ворота, дабы враг не смог их обнаружить: крепость должна быть в безопасности. Доехав до перекрестка, они разделились. И алькальд сказал им:

— Если мы все поедем по одной дороге, то можем упустить добычу. И потому вы пятеро следуйте этой дорогой, а я с четверыми отправлюсь по другой; и коль, столкнувшись с врагами, по малочисленности своей мы не сможем одолеть их врозь, тогда трубите в рог, и остальные поспешат на подмогу.

Пятеро поехали указанной дорогой, беседуя о разных разностях, как вдруг один из них придержал коня:

— Стойте, други, или мне почудилось, или кто-то приближается к нам.

Поспешно укрывшись в придорожном кустарнике, они услыхали стук копыт и увидали едущего на гнедом коне благородного мавра: статный и прекрасный лицом, он ладно сидел в седле. На нем была красная марлота и шерстяной бурнус того же цвета, весь изукрашенный золотом и серебряным шитьем. На нарукавнике, одетом на правую руку, было вышито изображение прекрасной дамы, а в руке всадник держал тяжелое, но изящное копье с двойным острием. При нем был также щит и кривая сабля, а на голове красовался тунисский тюрбан: ткань, многократно обернутая вокруг головы, служила ей для украшения и защиты. В своем одеянии мавр выглядел на редкость живописно; он ехал и пел песню, сложенную им в честь сладостной любви:

Родился я в Гранадеи в Картаме взращен,близ Алоры, в Кионе,в красавицу влюблен.

И хотя его пению недоставало искусности, сам певец явно был доволен: его сердце пылало любовью, и она придавала песне бесхитростное очарование. Рыцари, не ожидавшие подобной встречи, несколько замешкались, и мавр успел проехать мимо, прежде чем они выскочили из кустов. Видя себя окруженным, всадник проявил благоразумие и с величавым достоинством ожидал, что будет дальше. Четверо из пяти рыцарей отъехали в сторону, а оставшийся ринулся на противника, однако мавр оказался ловчее и одним ударом копья свалил рыцаря вместе с конем. При таком обороте уже трое рыцарей из четверых поспешили броситься на него: сказочно могучим представился он им, так что против одного мавра сражались трое христиан, в то время как одному христианину подобало противостоять десятерым маврам, а тут, поди ж ты, трое с одним справиться не в силах. Все же на миг мавр очутился в большой опасности: копье его переломилось, и рыцари начали теснить его; однако, прикинувшись, будто он обращен в бегство, мавр дал шпоры коню и, внезапно напав на одного из рыцарей, вышиб его из седла, а сам проворно соскочил на землю и, выхватив у поверженного копье, вновь развернулся навстречу врагам, поверившим, что он и вправду спасается бегством; с невиданной силой мавр обрушился на них, и двое из трех очутились на земле. Последний, почуяв, что дело худо и без подмоги не обойтись, протрубил в рог, а сам тоже ринулся в бой. Разъяренные столь упорным сопротивлением мавра рыцари теперь нападали на него с удесятеренной силой: один из них вонзил ему в ногу копье. Мавр, вне себя от гнева и боли, нанес ответный удар копьем и свалил рыцаря вместе с конем наземь.

Родриго де Нарваэс, услыхав звук рога, направил коня к месту боя; скакун у него был отменный, и рыцарь вмиг поспел туда, где его ждали. Однако отчаянная храбрость мавра даже его повергла в ужас: четверо из пятерых рыцарей лежали простертыми на земле, и последний держался из последних сил. Тогда Родриго де Нарваэс обратился к мавру:

— Я вызываю тебя на бой, и ежели ты победишь меня, все остальные тоже признают себя побежденными.

И завязалась между ними смертельная схватка, но поскольку рыцарь был полон сил, а мавр страдал от раны и был измучен сражением, Родриго де Нарваэс наносил ему удар за ударом, не давая опомниться; все же, понимая, что в этом бою поставлены на карту его жизнь и честь, мавр извернулся и едва не поразил рыцаря насмерть, однако тот успел прикрыться щитом и ответным ударом ранил мавра в правое плечо, а затем кони их сшиблись, и рыцарь, стащив мавра с седла, бросил его на землю. И, прижав его к земле, сказал:

— Признай себя побежденным, а не то будешь убит.

— Ты можешь убить меня, — отвечал мавр, — ведь я в твоей власти, но победить меня может лишь тот, кто уже победил однажды.

Алькальд оставил без внимания загадочность этих слов и с присущим ему благородством помог мавру подняться с земли: раненые нога и плечо, усталость и падение лишили мавра сил; взяв у товарищей все необходимое, алькальд перевязал пленника. Затем он подвел мавру рыцарского коня (конь мавра был ранен) и подсобил сесть в седло. И все они двинулись обратно в Алору. И по дороге продолжали восхищаться благородством и храбростью мавра, а тот лишь тяжко вздыхал, бормоча что-то на своем родном языке, непонятном для остальных. Родриго де Нарваэс, любуясь его горделивой осанкой и вспоминая его силу к ловкость в недавнем бою, рассудил, что тоска, явно терзавшая столь могучий дух, имела причиной не одну лишь неудачу в сражении. И дабы уяснить себе, отчего так печален его пленник, рыцарь обратился к нему со следующими словами:

— Тот, кто теряет мужество в плену, теряет и право на свободу. В сражении рыцарь может победить, но может оказаться и побежденным, ибо все зависит от судьбы; и слабость, выказываемая тем, кто до сих пор являл собой пример крепости духа, для него губительна. Ежели ты страдаешь от ран, то они будут заботливо излечены; ежели тебя угнетает пленение, то таков закон войны, и ему подчиняются все, кто участвует в ней. Но ежели тебя терзает тайная печаль, то откройся мне, я обещаю тебе облегчить ее всеми доступными мне средствами.

Мавр поднял опущенную голову и спросил в свою очередь:

— Кто ты, рыцарь, что так сочувствуешь мне в моем горе?

Рыцарь отвечал:

— Мое имя Родриго де Нарваэс, я — алькальд Антекеры и Алоры.

Мавр посветлел лицом и воскликнул:

— Воистину моя печаль уже не столь безысходна, раз враждебная ко мне судьба отдала меня в твои руки, ибо хотя я доселе никогда тебя не видел, но много наслышан о твоих разуме и добродетели; и поскольку тоска моя не от ран, и я верю, что тайна моя умрет вместе с тобой, я прошу тебя отослать твоих рыцарей, чтобы я мог поведать тебе обо всем.

Алькальд велел рыцарям ехать вперед, и когда они остались одни, мавр, тяжело вздохнув, начал свой рассказ:

— Родриго де Нарваэс, алькальд прославленной Алоры, вникни в мои слова, и ты поймешь, что козни Фортуны могут разбить сердце несчастного пленника. Меня зовут Абиндарраэс Младший, в отличие от моего дяди, брата моего отца, который носит то же имя. Я из рода гранадских Абенсеррахов, ты о них, разумеется, наслышан; и хотя с меня довольно нынешних бед и вроде бы ни к чему поминать еще и прежние, однако я поведаю тебе все по порядку. Абенсеррахи — один из знатных родов Гранады, цвет Гранадского эмирата, ибо по части образованности, благородства, различных дарований и храбрости представители этого рода всегда превосходили всех прочих; они были уважаемы правителями и знатью и любимы народом. Изо всех сражений они возвращались победителями; они первенствовали во всех конных состязаниях, ими затевались различные празднества, где они затмевали всех роскошью своих одежд. Воистину, и в мирных увеселениях, и на бранном поле Абенсеррахи всегда служили примером для всего эмирата. Никто из их рода не запятнал себя скупостью, предательством или дурным поступком. Все они служили прекрасным дамам, и все прекрасные дамы почитали за честь иметь своими обожателями Абенсеррахов. Но, видно, Фортуна позавидовала Абенсеррахам и погубила их благоденствие, как ты узнаешь из дальнейшего. Эмир Гранады нанес двум наиблагороднейшим представителям рода Абенсеррахов тяжкое несправедливое оскорбление, и причиной тому был оговор их перед эмиром. И вот, якобы желая отомстить за поруганную честь, чему я не верю, эти двое и, по их настоянию, еще десятеро, поклялись убить эмира и разделить эмират между собой. Этот заговор, действительно замышлявшийся или мнимый, был раскрыт, и эмир, дабы не возбуждать народ, обожавший Абенсеррахов, велел их всех тайно, ночью, обезглавить: отложи он казнь, и Абенсеррахи, как ему чудилось, лишили бы его власти. Абенсеррахи предлагали эмиру огромный выкуп, но он не пожелал их выслушать. Их смерть оплакивали все: зачавшие их отцы и родившие их матери, дамы, которым они служили, и товарищи, с которыми они вместе сражались. И весь народ предавался столь бурной и нескончаемой печали, словно город был захвачен врагом, словно слезами они могли избавить Абенсеррахов от столь унизительной смерти. Вот так суждено было погибнуть славному роду и лучшим его сынам; о, как медлит Фортуна, возводя кого-либо на пьедестал, и как поспешно низвергает она его оттуда; как медленно растет дерево, и как скоро сгорает оно в огне; как нелегко возводится дом, и как в один миг его уничтожает пожар; скольких людей умудрил горький опыт несчастных Абенсеррахов, безо всякой вины умерщвленных, о чем было провозглашено на всех площадях; их дворцы были разрушены, имущество отчуждено, а их славное имя сделалось символом предательства. После несчастья, постигшего наш род, никто из принадлежавших к нему не мог оставаться в Гранаде, кроме моих отца и дяди, чья невиновность не внушала сомнений, но и им было дозволено оставаться там лишь при условии, что их сыновья станут воспитываться, а дочери выйдут замуж вне пределов Гранады и никогда туда не возвратятся.