Всеволод Каринберг - Чёрные паруса Анархии Страница 9

"... Примирение между добром и злом невозможно, как между огнем и льдом, которые вечно борются между собою и силою вселенной принуждены жить вместе. Бури в нравственном мире так же нужны, как и в природе: они очищают, они молодят духовную атмосферу; они развертывают дремлющие силы; они разрушают подлежащее разрушению и придают вечно-живому новый неувядаемый блеск. В бурю легче дышится; только в борьбе узнаешь, на что человек способен, — и поистине такая буря нужна теперешнему миру, который очень близок к тому, чтобы задохнуться в своем зачумленном воздухе. Я твердо убежден, что пережитое нами является только слабым началом того, что еще наступит и будет долго, долго продолжаться... Час этого, так называемого "цивилизованного мира" пробил; его теперешняя жизнь — не что иное, как последний смертельный бой, — за ним придет более молодой и прекрасный мир. Жаль только, что я его не увижу, борьба продлится долго и переживет нас...".

Отхлебнув вина, оставшийся один, погрузившись в печаль, Мишель вслушивался в музыку ветра и безоблачного синего океана, и словно над его головой Люцифер расправил свои крылья, и он теперь летел вместе с ним навстречу неведомому будущему. Ветер становления этого мира дул в лицо, для Бакунина звучала мелодия лютой его ненависти и святой воли, которая сильна своей любовью, — и слезы текли по пьяному лицу.

Глава №9

Акт бунта

Собака у дровяного сарая больше не бросается, захлебываясь лаем, из своей будки, звякнув натружено цепью. Трава по меже огорода скользкой тропки мочит босые ноги. Бакунин зашел в летнюю кухоньку заимки Асташева, где друг его и друг декабриста Пущина, жандармский генерал Я.Д. Казимирский, начальник VII округа жандармов оборудовал свой полевой кабинет. Мишель, приоткрыл дверь и, опустившись на ступеньку к земляному полу, спросил: "Можно ли растопить баньку по полному ранжиру. И не будет ли сам генерал парится в довольствии, с ним". Бакунина убивала сырость балок и полатей недотопленной просторной баньки, напоминая ему казематы Алексеевского раввелина. Безвинная казалось бы просьба.

Генерал, с наброшенной на плечи суконной солдатской шинелью, поднял от рабочего стола склоненную голову. Взгляд его уперся в глаза Бакунина. В них не было всегдашней доброжелательной прищуренности, холодно и жестко стальные глаза смотрели на ссыльного, и только сейчас Бакунин заметил под шинелью зеленый полевой, еще николаевский мундир чиновника, из прекрасной английской шерсти. Бакунин словно споткнулся об этот взгляд. Он хотел, было спросить о своих статьях для журналов "Современник" и "Новый мир", которые пообещал генерал пристроить в столицах, ...но вдруг понял, что тексты — ложь, и чтобы он, Бакунин, с его помощью не опубликовал — все будет ложью, все встроено в систему востребованности и верноподданнической лжи.

Генерал упорно смотрел, презрев все сроки порядочности, и у Бакунина от этой непрерывности потемнело в глазах, — это он спрашивал, это он просил! Мишель вдруг понял, что это взаимное, пронизывающее всех, иерархическое и есть — власть, всеобщее подчинение, доходящее до последнего раба в Империи. Серые глаза наблюдали за ним, и все темнее становилось вокруг, до обморока. Бакунин вступил в кухоньку, присел на край венского стула. И только когда мимо проема двери на ярком солнечном свете прошла упруго молодая жена Антония, Мишель очнулся. На него вновь, как в добром прошлом, смотрели лучащиеся беззаботной добротой, прищуренные глаза жандармского генерала. Он скривил чувственные губы в усмешке.

Он был всегда с жесткими, аккуратно стрижеными волосами, колышущимися на несколько неправильной голове с удлиненным подбородком, и баками Александра II, назвавшийся Яном Долдоновичем Казимирским, с золотыми перстнями, прищелкивая пальцами на людях, здоровался за руку, но вел себя, по меньшей мере, странно, цели его поведения были тогда неведомы. И о чем можно разговаривать с собакой хозяина, если есть — сам хозяин. Верного пса не задобришь лестью и сочувствием, когда пес признает лишь вознаграждение хозяина. Для пса важна только охрана собственности хозяина — и все. Ставить его над людьми, значит подвергать людей опасности быть покусанными, когда хозяин скажет "Ату его!". Вот как функционирует власть!

"...Поскольку уже одно осознание человеком истины о том, что, говоря словами античного стоика Эпиктета "дверь всегда открыта", делает человека независимым от власти".

"Жизнь зависит от воли других, смерть же зависит только от нас", — писал еще Монтень.

" Но уж если человек преодолевает эту слабость, то он совершает редкостный поступок — открывается навстречу невозможному. С этой волшебной силой даже слабому можно ничего не страшиться, поскольку все боги сражаются на его стороне".

Ненависть возникла внезапно и теперь переполняла. Это как очищение. Глядя на опасного "фараона", в его самодовольство, Бакунин испытал освобождение. Спокойно перебирал конец поясного шнура своего халата и, наклонившись вперед, непроизвольно и равномерно хлестал им по икрам голых ног.

Деспотизм может обслуживаться только рабами, а от рабов нельзя требовать ни человечности, ни привязанности, ни честности.

Соглашательство слабо, и не будет противостоять в открытую сильной позиции. Остается только власть, а с ней в дискуссии вступать бесполезно, надо готовиться к "войне", умножая ряды сторонников.

Мой "Черный человек" — дно души, это когда уже избавиться не в силах...Внешний мир тогда выглядит как неизбывное зло, вернувшееся навечно. И смерть тогда — добро, избавление.

Акт бунта — Бакунин готов к нему со времен первого, саксонского суда и оглашения смертного приговора по делу Бременского восстания, он совершил свое экзистенциальное действие, направленное на социум, освободившее его от дурной бесконечности повседневности, как долготерпение жида в ожидании возврата долга. Бакунин готов к акту смерти. Он убивал на баррикадах и посылал других в бой, и смерть не была для него чем-то особым сакральным.

Противостоять злу мира можем только своей плотью, ибо она принадлежит миру. И чем дальше зло будет пожирать нашу плоть, пить нашу жаркую красную кровь, тем чернее станет наше мщение, непримиримей ненависть к насильникам и государственному рабству.

Если зло организованно, то его уничтожение — нравственно. Душу нельзя смять. Добро души и зло власти ведут свой бой на взаимное уничтожение. Стирая в пыль наши тела, ввергая в вонючую жижу безвременной могилы, делая свое "дело и слово" тайно и явно, террором держа в узде народы, голодом и золотом управляя ими, Государство, в лице его чиновников мертвит бессмертные души живых.

Можно уничтожить наши тела, но потушить огонь, испепелить ненависть, развратить души невозможно — они тоже принадлежат этому миру, и чем чернее станут обожженные души и ожесточенней ярость, тем ближе конец ночи, тем ярче вспыхнет новая заря освобождения, и сама смерть костляво улыбнется, видя радость свободы, как на мексиканском фестивале Смерти.

Наша кровь наполнит их чернотой, презренные мертвецы, напитавшиеся нашей ненавистью, превратят свои души в гноище. В грязи роскоши и избытка бессмысленного насыщения захлебнутся они в блевотине, когда гной хлынет в их пустые души.

Мир социума — это взаимоотношение людей с разным интеллектуальным, личностным и иерархическим положением в нем. Случайность встреч людей порой ничем не мотивирована, но автор — на то и автор, — чтобы показать судьбе внутренние пружины, и КАК герои выражают свою экзистенциальную суть в произведении. Может ли личность брать на себя ответственность за других, не есть ли это ложь, только "воля к власти"? Ведь только за последствия своих поступков может отвечать этическая личность? В мире, построенном на ложных ценностях социума и эгоизме — мораль, долг, национальная принадлежность, преданность традициям, доброта — это самообман и самоуспокоенность. Они держат, погружают человека в "сон Майи", "розовый флер" набрасываемый на спящее сознание. Для действенного духа это смерть. Все, что происходит с личностью в мире, происходит только для само-осознания, иначе вечно будешь "добрым малым", в душе которого уютно свернулся на зимнюю спячку клубок змей, жалящих и убивающих живые души.

Только этическая личность знает, как сохранять собственную волю и дух, ведя вечную борьбу с Роком. Теми, кто не подчиняется себе, управляют другие.

Глава №10

Бухта Евстафия

Тропа круто вывела на невысокий и жаркий перевал, резко выделяющийся в сочном широколиственном лесу, длинномерный дубняк создавал непроходимую, яркую чащу по крутым склонам сопки. Спустившись вниз, Бакунин вышел в совершенно иную долину, на край земли, где натянута между сопок полоска моря.

В знойном воздухе, насыщенном настоем трав и листьев, звон цикад, со стебельков растений осыпаются насекомые, вьется мелкая мошка, ворочаются в чашечках цветов пузатые шмели, звонкие "барабанщики" с полосатыми осиными брюшками, зеленые клопы выставляют геральдику спинок, разноцветная моль кружит среди шапок пахучей таволги. Синие махаоны шевелят черными крыльями, собравшись вокруг подсохших луж в тени. На тропу вываливаются из кустов букеты белых строгих цветов вьющегося ломоноса, словно звезды.