Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1 Страница 95

Разгром был полный. Царевич Мамед-Мирза, бросив свои войска, первым ускакал с поля боя, сардар Амир-хан был убит пикой донца, батальон изрублен и переколот начисто. Одно английское орудие и восемь фальконетов были захвачены с бою, весь лагерь царевича и даже его гарем был взят русскими.

Сидевшие в камнях и кустах и выжидавшие результатов боя жители окрестных мусульманских сел, видя разгром персиян и теперь уже зная, к кому примкнуть, стали добивать разбегавшихся куда попало иранцев. Еще два лагеря были захвачены при преследовании. Высокая шамхорская башня, сотни лет стоявшая как памятник былого величия Ирана, теперь стала свидетелем разгрома десятитысячной персидской армии.

— Хорошо воевал, Александр-джан! — сказал Мадатов. — Твоя рота штыками положила немало врагов.

— Ваше сиятельство, как вы могли видеть действия моей роты? Ведь все дрались отлично, и конница, и пехота! — удивился поручик.

— Командир должен видеть все! И Эристов, и Вачнадзе, и Власов — все дрались великолепно. Но и твоя рота бешено атаковала центр. Сколько взял зембуреков?

— Три фальконета и гвардейское знамя, ваше сиятельство!

— Кто овладел знаменем?

— Младший унтер-офицер Елохин. Он заколол знаменщика и двух джанбазов, защищавших знамя!

— Знаю его, — усмехнулся Мадатов. — Мне про него Алексей Петрович рассказывал. Старый солдат, кутузовской школы. Представь его к третьему Георгию и производству в старшие унтеры. А теперь, генацвале, собирайся. В Тифлис, к генералу поедешь.

— Алексею Петровичу?

— К нему! Да что ты удивляешься? С донесением о сражении всегда посылают наиболее отличившихся офицеров. Ну, а ты и знамя взял и фальконеты захватил! Собирайся, это приказ и никаких разговоров!

— Когда прикажете ехать? — становясь «смирно», спросил Небольсин.

— Сегодня в ночь. Пять казаков тебе хватит в охрану?

— Довольно и двух, ваше сиятельство. Разрешите только взять с собой Елохина.

— Бери, бери. Это ему вместо отдыха будет.

— Когда прикажете возвращаться?

— Как отпустит Алексей Петрович. Думаю, что через четыре-пять дней снова здесь будешь.

Мадатов закрыл дверь и, подойдя вплотную к Небольсину, сказал:

— Я вот почему еще посылаю тебя, Александр-джан. Я знаю, что к тебе Ермолов относится как к сыну. И знаю, что и ты отвечаешь ему тем же. Дело в следующем, Саша: в Тифлис, наверное, уже прибыл Паскевич… Мне о нем напишет Алексей Петрович. Письмо это должно быть в верных, надежных руках. Лучше тебя вряд ли кто здесь сделает это. Ты и увидишь, и узнаешь Паскевича, а когда вернешься, передашь мне и письмо, и то, что скажет тебе Алексей Петрович!

— Понимаю, ваше сиятельство.

— А теперь приготовься к отъезду да предупреди унтера. В девять часов ты поедешь в Тифлис, а в десять я иду с казаками к Елизаветполю. — Мадатов засмеялся. — Только вряд ли эти жулики еще сидят там!

В десятом часу Небольсин, Санька и трое конных казаков выехали в Тифлис. Лагерь Мадатова шумно снимался с места.

Паскевича во Мцхете встретил посланный Вельяминовым генерал-майор Субботин. С Паскевичем ехали генерал Сухтелен, барон Мейндорф, генералы Скуратов и фон дер Нонне и несколько военных и чиновников. Конвоируемые казаками, они прибыли к полудню в Тифлис. Никто из них не бывал в Закавказье, все было им ново и интересно. Они с любопытством рассматривали встречных. Генерал Сухтелен то и дело шумно восторгался красотами. Один лишь Паскевич, чопорный, холодный и важный, чуть сощурив глаза, нехотя окидывал взором дорогу. Она утомила его; путь через Дарьял и Крестовый перевал несколько отвлек Паскевича от размышлений о предстоящей встрече с неприятным ему Ермоловым. Он не любил этого странного и язвительного, непочтительного ко двору и правительству человека. Если бы не категорический приказ государя, Паскевич не поехал бы в подчинение к нему, но царь хотел этого, Дибич и Нессельроде советовали Паскевичу поскорее выехать в Тифлис, и генерал по ряду высказываний знал, что подчинение Ермолову будет недолгим. Тем не менее его раздражала предстоящая встреча, и он, насупившись, молча ехал в коляске, почти не глядя по сторонам.

При въезде в Тифлис, невдалеке от военного поста Сабуртало, их встретил Вельяминов. Встреча была холодной и официальной. Оба генерала сухо говорили друг с другом. Вельяминов по своему положению начальника штаба Кавказского корпуса был выше Паскевича, но царь специальным письмом подчинил его вновь прибывшему генералу. Паскевич, друг и любимец царя, человек, близкий ко двору и великим князьям, приятель министра Нессельроде, с нескрываемой холодностью отнесся к этому неродовитому, не имевшему никакого веса в Петербурге армейскому генералу. И только Сухтелен, давно знакомый с Вельяминовым, тепло встретился с ним.

В Тифлисе Паскевичу была отведена большая, в пять комнат, квартира на Сололаках.

Первое свидание с Ермоловым произошло утром следующего дня. Генералы внешне были любезны, но и слова и слишком официальная форма обращения говорили о том, как далеки друг от друга эти люди, которые должны были думать об управлении вверенным им краем и его защите.

Паскевичу было немногим более сорока лет. Очень красивый брюнет в свитском мундире генерал-адъютанта с вензелями на эполетах, привыкший ко двору и светски воспитанный, он был явной противоположностью огромному, пожилому, небрежно одетому и не любившему внешнего лоска Ермолову. Беседа их была учтива, но немногословна. Оба понимали, что вдвоем им здесь оставаться нельзя.

— Ваше высокопревосходительство, курьер от князя Мадатова. Важная победа! — сияя от радости, доложил вошедший Талызин.

— Давай его сюда! Ваш приезд, Иван Федорович, ознаменован успехом! — сказал Ермолов.

В комнату вошел усталый, в пыли, еле разминавший от многочасовой езды ноги Небольсин.

— Победа, ваше высокопревосходительство. Царевич Мамед-Мирза разбит наголову. — Небольсин передал Ермолову донесение Мадатова.

— Здравствуй, Саша, добрый вестник, да садись возле, еле стоишь на ногах!

— Восемнадцать часов на коне, Алексей Петрович.

Паскевич искоса глянул на него, а Сухтелен ласково сказал:

— Для пехотного офицера это большое дело!

— Ура, господа! Поздравляю с победой! Генерал князь Мадатов сообщает, что позавчера в трехчасовом бою он наголову разбил и уничтожил авангард Аббаса — десятитысячный отряд под водительством сына Аббаса-Мирзы царевича Мамеда. Убито свыше тысячи пятисот сарбазов, в плен взято семьдесят пять.

— Победа блистательная. Она знаменует поворот в войне, — сказал Сухтелен.

Паскевич молча смотрел на Небольсина.

Вельяминов, сидя за столом, делал набросок донесения в Москву.

— Алексей Петрович, — сказал он, — генерал Мадатов шлет наградные представления на офицеров и нижних чипов, в их числе поручик Небольсин, взявший неприятельское знамя.

— Ваше высокопревосходительство, знамя взял не я, а младший унтер-офицер Елохин, заколовший трех персиян в рукопашном бою.

— Санька? — усмехнулся Ермолов. — Лихой солдат. Он цел?

— Так точно, невредим. Приехал вместе со мной. Генерал Мадатов особенно отличил его.

— Наградить старого вояку Георгием и произвести его в старшие унтер-офицеры. А тебя к чему представил князь?

— Не могу знать!

— Суворов дал бы тебе, «немогузнайке»! Ну, расскажи, как начался бой, как работали солдаты, как дрались персияны?

— Солдаты у нас, Алексей Петрович, отличные! Трудно сказать, кто дрался лучше, гренадеры, егеря или ширванцы! Все одновременно пошли «на штык» и ударили так дружно, что нельзя было противостоять удару!

— А грузины? — осведомился Паскевич.

— Выше всех похвал, ваше высокопревосходительство. Рубили персов столь отчаянно, что казаки и те диву дались. Да все дрались отменно хорошо, и татарская милиция, и армянские роты, и артиллерия!

— Победа нужная, только что-то мало потерь у нас. У противника до полутора тысяч, а у нас три десятка, — усомнился Паскевич.

— В том и есть умение маневра и доблесть начальников, когда с малыми силами и при малой крови делаются большие победы! — заметил Вельяминов.

Паскевич холодно взглянул на него.

— Персы поначалу дрались преотлично и маневр свой совершили искусно. Они под огнем хорошо перестроили войско и повели правильный бой, — сказал поручик.

— Но были наголову побиты. Отчего это произошло если у генерала Мадатова всего было три, а у персов до одиннадцати тысяч солдат? — пожал плечами Паскевич.

— От искусства военачальника и мужества наших солдат, ваше высокопревосходительство, — ответил Небольсин.

Паскевич, уже раздраженный словами Вельяминова и не ожидавший от простого поручика такого ответа, нахмурился: