Стефани Майер - Ослепленная правдой

Стефани Майер

Ослепленная правдой

      Загорелся желтый. Два первых автомобиля, поддав газу, успели проскочить, пока не  вспыхнул красный. Человеческая фигурка на пешеходном светофоре высветилась зеленым. Те,  кто стоял на тротуаре, двинулись через дорогу по широким белым стежкам, продернутым в  черной асфальтовой ткани, менее всего на свете напоминают они зебру, однако называются  именно так. Нетерпеливые водители, то выжимая, то отпуская педаль сцепления, не давали  своим машинам покоя, и те чуть поерзывали вперед-назад, нервно подрагивали, как кони при  виде хлыста. Пешеходы уже прошли, но сигнал, именуемый разрешающим, появился лишь  через несколько секунд, укрепляя кого-то во мнении, что именно эта заминка, которая кажется  столь незначительной, умножившись на тысячи светофоров по всему городу, постоянно  чередующих свои три цвета, и есть главная причина тугой закупорки уличных артерий, пробок,  проще говоря.

Наконец дали зеленый, машины резво и резко рванулись вперед, но, как тотчас  выяснилось, не все. Первая в среднем ряду стоит как стояла, должно быть, какая-то  неприятность случилась, обычное дело: сдох акселератор, гидравлика накрылась, заело  что-нибудь в коробке передач, заклинило тормозные колодки или отошел контакт, а может,  просто бензин кончился. Новое скопление пешеходов, образующееся на тротуарах, видит, как  за лобовым стеклом размахивает руками водитель, слышит, как истошно сигналят ему задние.  Одни уже выскочили на мостовую с намерением оттолкать застрявшую машину с проезжей  части на обочину, другие стучат негодующе в поднятые стекла, а человек за рулем вертит  головой туда-сюда, кричит что-то, и по шевелению его губ можно понять, что он повторяет  одно и то же слово, нет, не одно, а два - два, что подтвердится, когда удастся наконец  распахнуть дверцу: Я ослеп.

А так не скажешь. На вид, то есть на первый и неизбежно в таких обстоятельствах беглый  взгляд, оба глаза у него целы и невредимы, радужка блестящая и светлая, склеры белые и  плотные, как фарфор. А что веки широко открыты, кожа на искаженном лице собралась  складками, брови вздернуты - так это, всякому понятно, от ужаса. И вот уже все, что было  открыто взглядам, исчезло за стиснутыми, прижатыми ко лбу кулаками, словно призванными  удержать в мозгу последнее, что видел водитель, - красный круглый глаз светофора. Я ослеп, я  ослеп, твердит он в отчаянии, покуда доброхоты помогают ему выбраться из машины, и от  брызнувших слез глаза, объявленные незрячими, блестят сильнее. Это пройдет, вот увидите,  скоро пройдет, так бывает, это у вас нервное, сказала какая-то женщина. Меж тем свет на  светофоре поменялся, и не вовремя заглохшую машину обступили теперь еще и пешеходы,  тогда как не ведавшие сути события водители в задних рядах возмущались мелким, как  мнилось им издали, дорожным происшествием, повлекшим за собой последствия не серьезней  разбитой фары или поцарапанного крыла и никак не заслуживающим такого столпотворения.  Вызовите полицию, кричали они, уберите же этот драндулет. Отвезите меня домой, умолял  слепец, а женщина, уверявшая, что это у него нервное, высказалась в том смысле, что вызвать  следует скорую помощь и доставить несчастного в больницу, однако тот твердил, что нет-нет,  не надо, и просил всего лишь, чтоб проводили до дверей дома. Тут рядом, в двух шагах,  пожалуйста, вы окажете мне большую услугу. А машина, раздался чей-то голос. И другой  ответил: Ключ в замке, надо отогнать к бордюру или поставить на тротуар. Нет, прозвучал  третий голос, я сяду за руль и отвезу его домой. Послышался ропот одобренья. Слепец  почувствовал, как его взяли под руку. Идемте, идемте со мной, произнес тот же голос. Усадили  справа от водителя, пристегнули. Не вижу, не вижу, повторял он сквозь слезы. Адрес скажите,  попросил человек за рулем. К стеклам с обжорливо-жадным любопытством липли лица зевак.  Слепец поднял руки к глазам, подвигал кистями, пошевелил пальцами. Ничего не вижу,  сплошной туман, как в молоке плаваю. Значит, не слепота, отозвался водитель, слепота,  говорят, когда перед глазами все черно. А у меня все белое. Может, та дамочка была права, и  это у вас нервное, нервы - вещь такая. Да мне ли не знать, боже, какое несчастье. Скажите,  пожалуйста, где вы живете, и в тот же миг заурчал мотор. Запинаясь, сбиваясь и оговариваясь,  словно потеря зрения лишила его и памяти, слепец назвал адрес, потом добавил: Не знаю, как  вас благодарить, а водитель ответил: Да ну, какие пустяки, сегодня вы, завтра я, и кто может  знать, что его ждет. Вы правы, правы, мог ли я подумать, когда выходил утром из дому, что со  мной стрясется такая беда. И, удивленный тем, что машина не движется, спросил: А почему мы  стоим? Красный, был ответ. А-а, протянул слепец и заплакал еще горше. Отныне и впредь он  лишился способности следить за переключениями светофора.

Как и сказал слепец, дом его был неподалеку. Но вереница машин вдоль тротуара  вытянулась плотно, не приткнешься, так что пришлось свернуть в переулок, поискать место  там. Нашли и поставили совсем впритирку к стене, левым боком, чтобы слепцу не надо было в  тоске и ужасе перебираться с одного кресла на другое, причем рычаг переключения скоростей и  рулевое колесо будут ему в этом всячески препятствовать. Но зато он должен выйти первым. И  вот он вышел и в растерянности замер посреди улицы, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и  силясь сдержать рвущееся из горла отчаянье. Взмахнул руками, будто и в самом деле решил  пуститься в плавание по этому молочному морю, о котором недавно говорил, и открыл уже  было рот, чтобы позвать на помощь, но в этот самый миг его чуть тронули за локоть:  Успокойтесь, я здесь. Они двигались очень медленно, слепец, боясь упасть, волочил ноги,  шаркал подошвами, почти не отрывая их от мостовой, но оттого спотыкался на самой  незначительной выбоине. Потерпите немножко, мы уже почти пришли, сказал провожатый и,  сделав еще несколько шагов, осведомился: А дома-то есть кому за вами приглядеть, слепец же  ответил: Не знаю, жена, наверно, еще не вернулась с работы, это я сегодня освободился  пораньше, и надо же такому случиться. Помяните мое слово, скоро пройдет, я никогда не  слышал прежде, чтоб человек слеп так вот, вдруг. А я еще гордился, что в моем возрасте не  нуждаюсь в очках. Тем более. Они уже добрались до дверей, и две женщины с любопытством  наблюдали за тем, как их соседа ведут под руку, но ни одной не пришло в голову спросить:  Что-нибудь в глаз попало, и спрошенному не пришлось отвечать: Да не в глаз, а сам я попал в  молочное море. Уже в подъезде слепец сказал: Большое вам спасибо и простите за  беспокойство, дальше уж я сам как-нибудь. Нет-нет, я поднимусь с вами, удостоверюсь, что все  в порядке. Втиснулись кое-как в тесную кабину лифта. Какой этаж. Третий, представить себе не  можете, как я вам признателен. Совершенно не за что, сегодня вы. А завтра я. Лифт  остановился, они вышли на площадку. Помочь вам отпереть дверь. Спасибо, думаю, с этим я  справлюсь. И, вытащив из кармана связку ключей, принялся ощупывать одну за другой бородки  у каждого, потом сказал: Вот этот, кажется, и, левой рукой, кончиками пальцев нашарив  замочную скважину, правой вставил ключ. Не тот. Давайте я. Дверь отворилась с третьей  попытки. Э-эй, ты дома, позвал слепец. Никто не отозвался, и, пробормотав: Так я и думал, еще  не пришла, вытянул руки и ощупью двинулся по коридору, потом осторожно обернулся,  повернул голову туда, где, по его расчетам, должен был находиться провожатый, сказал: Не  знаю, как вас и благодарить. Вам не за что меня благодарить, я просто выполнил свой долг,  ответствовал добрый самарянин и добавил: Может быть, помочь вам устроиться поудобней,  посидеть с вами, пока жена ваша не придет. Но столь рьяная забота внезапно показалась  хозяину подозрительной, и не оставлять же, в самом деле, у себя дома совершенно  постороннего человека, который, может быть, в этот самый миг размышляет, как бы половчей  обратать беззащитного слепца, связать его, заткнуть ему рот да и обчистить квартиру. Нет-нет,  пожалуйста, не беспокойтесь, все хорошо, и, медленно закрывая дверь, повторил: Не нужно, не  нужно.

И перевел дух, когда лифт с гудением пошел вниз. Совершенно безотчетно, не помня, в  каком состоянии находится, откинул крышечку, приник к дверному глазку. Показалось, что  взгляд уперся в глухую белую стену по ту сторону двери. Он чувствовал, как прикасается к  орбите металлический ободок и щекочет ресницы маленький окуляр, но не видел ни того ни  другого - все закрывала непроницаемая белизна. Он знал, что находится у себя дома, узнавал  этот дом по запаху, по воздуху, по тишине, различал мебель и прочие предметы, когда легко,  едва касаясь, проводил по ним пальцами, но в то же время чудилось, будто все это  растворяется, переходит во что-то вроде нового измерения, где нет направлений и  соотношений, севера и юга, верха и низа. Как и все, наверно, в отрочестве он забавлялся,  представляя себе, что ослеп, и, проведя минут пять с закрытыми глазами, каждый раз  убеждался, что слепота - несчастье хоть и ужасное, однако до известной степени переносимое,  если, конечно, настигло жертву не при рождении, и в памяти сохранились не только цвета и  краски, но и формы, очертания, рельефы. В ту пору он думал даже, что тьма, в которой  обречены жить слепцы, есть не более чем простое отсутствие света и так называемая слепота  всего лишь прячет наружность предметов и людей под своим черным покрывалом, сохраняя их  недоступными, неприкосновенными. Теперь же, напротив, погрузившись в эту ослепительную  и всеобъемлющую белизну, он чувствовал - она не поглощает, а просто-таки пожирает не  только цвета, но и сами предметы, равно как и людей, делая их невидимыми вдвойне.