Итало Звево - Дряхлость Страница 11

В начале Маргарита пыталась завязать разговор с Анджолиной, которая постоянно приподнималась на цыпочки, чтобы увидеть себя в зеркало, висящее на дальней стене, и поправить локоны. Маргарита ей рассказала о своих болях в груди и ногах, которые мучили её, не вспоминая о временах, когда чувствовала себя здоровой. Постоянно глядя в зеркало, Анджолина сказала:

— Правда? Бедняжка!

А потом сразу с простотой добавила:

— А я всегда чувствую себя хорошо.

Зная её, Эмилио улыбнулся, чувствуя в этих словах полное безразличие к болезням Маргариты и в то же время полную удовлетворённость своим собственным здоровьем. Несчастья других помогали ей насладиться счастьем своим.

Маргарита расположилась между Стефано и Эмилио, Анджолина восседала последней напротив Маргариты и смотрела странно на Балли. Эмилио этот взгляд показался вызывающим, но скульптор расценил его по-другому:

— Дорогая Анджолина, — сказал он, не собираясь рассыпаться в комплиментах, — она смотрит на меня так, надеясь, что я найду и её нос красивым, но напрасно. Её нос должен был быть сделан так.

И Балли нарисовал на столе, обмакнув палец в пиво, кривую, которой хотел показать форму носа Анджолины. Но линия получилась толстой, и трудно было представить, что она могла обозначать нос.

Анджолина посмотрела на эту линию, изучая её, и прикоснулась к своему носу:

— Лучше так, как есть, — сказала она вполголоса, как будто было совсем не важно — убедит ли она кого-то или нет.

— Какой отвратительный вкус! — воскликнул Балли, не в силах удержаться от смеха.

Стало ясно, что с этого момента Анджолина начала представлять для него интерес. Балли продолжил говорить про неё неприятные вещи, но казалось, этим он провоцирует её на защиту. И сама Анджолина была увлечена. В её глазах можно было обнаружить ту же благосклонность, которая светилась также и в глазах Маргариты. Одна женщина копировала другую, и Эмилио, безуспешно пытаясь вступить в общий разговор, спрашивал себя, зачем вообще он организовал всю эту встречу.

Но Балли не забыл о нём. Он следовал своей системе, которая больше всего походила на грубость, даже в отношении к официанту. Он ругал его за то, что тот не предложил им на ужин ничего, кроме телятины с подливкой. В конце концов, согласившись взять это блюдо, Балли сделал заказ, и когда официант уже собирался выйти из комнаты, он в порыве неоправданного гнева крикнул ему в спину:

— Ублюдок! Собака!

Официант был ничуть не против того, что Балли его ругает, и выполнил заказ с невероятной быстротой. Так, подавляя всех вокруг, Стефано дал урок Эмилио в полной мере.

Балли удавалось применять свою систему даже в отношении пустяков. Маргарита не хотела есть:

— Смотри, — сказал ей Балли, — это последний вечер, когда мы вместе пошли куда-то. Я не потерплю твои гримасы!

У Маргариты тут же появился аппетит. Причём она согласилась так быстро, что Эмилио показалось, что он никогда не получал такого выражения своей привязанности от Анджолины. Последняя после долгих колебаний и раздумий заявила, что не желает есть телятину.

— Тебе понятно? — сказал ей Эмилио, — Стефано терпеть не может гримас.

Анджолина лишь пожала плечами, ей было всё равно — понравится ли она кому-либо или нет, и Эмилио показалось, что её презрение направлено скорее на него, чем на Балли.

— Этот ужин с телятиной, — сказал Балли с полным ртом и глядя на остальных троих, — не очень-то гармоничен. Вы двое не подходите друг другу: ты — чёрный, как уголь, она — белая, как колос в конце июня. Вы кажетесь нарисованными каким-нибудь университетским художником. Мы же вдвоём могли бы быть представлены на холсте под названием «Гренадер со своей раненой женой».

С подлинным чувством Маргарита сказала:

— И всё же мы так подходим друг другу, что и другие могут любоваться нами.

Серьёзный и грубый даже в этом нежном жесте, Балли поцеловал её в знак благодарности в лоб.

Стыдливая Анджолина принялась разглядывать потолок.

— Не будь придирчивой, — сказал ей сердитый Балли, — как бы вам двоим не было хуже.

— Кто это сказал? — спросила Анджолина, сразу же приняв угрожающий тон по отношению к Эмилио.

— Не я, — запротестовал несчастный Брентани.

— И что вы делаете вечерами вместе? Я его не вижу, значит — это он с ней проводит свои вечера. В свои незрелые годы он познал любовь! Прощай, бильярд, прощайте, прогулки. Я остаюсь один и жду его, или мне приходится довольствоваться каким-нибудь дураком, зашедшим ко мне. Нам было так хорошо вместе! Я — самый умный человек в городе, а он — пятый, потому что после меня остаются пустыми ещё три места, а на следующем сразу идёт он.

Маргарита обрела с поцелуем Балли всё своё прежнее спокойствие и посмотрела на Эмилио ласково.

— Это — правда! — продолжал Балли, — Эмилио мне постоянно рассказывает о ней. Он сильно любит её.

Анджолине, напротив, показалось, что это не достижение быть пятым человеком в городе, и она сохранила своё восхищение к тому, кто его удостоился с самого начала.

— Эмилио мне рассказал, что ты очень хорошо поёшь. Спой нам. Мы тебя послушаем с удовольствием.

— Этого мне ещё не хватало. После ужина я отдыхаю. У меня пищеварение, как у змеи.

Маргарита одна догадалась о состоянии души Эмилио. Она посмотрела серьёзно на Анджолину, потом опять на Эмилио и заговорила с ним о Стефано:

— Конечно, иногда он груб, но не всегда, и даже когда он такой — это не вызывает ужас. Если он делает то, что хочет, то только потому, что этого ему очень хочется.

Далее тем же тихим голосом, изменённым ею на ещё более приятный, Маргарита добавила:

— Думающий человек — это совсем другое дело по сравнению с теми другими, которые не думают вообще.

Эмилио понял, что, говоря о «других», она имела в виду тех, кого она встречала до Балли, и Эмилио на мгновение отвлёкся от своего мучительного замешательства и посмотрел на Маргариту с состраданием. Она была права, любя в других качества, нравившиеся ей, не в силах бороться с одним, столь сладким и слабым.

Но Балли снова вспомнил об Эмилио:

— Чего ты молчишь?!

Потом, обращаясь к Анджолине, спросил:

— Он всегда такой в те долгие вечера, что вы проводите вместе?

Она же, казалось, забыла его горячие признания и сказала грустно:

— Он — человек серьёзный.

У Балли было доброе намерение приободрить Эмилио, и он сочинил про него преувеличенный рассказ:

— Как здорово, что он — первый, а я — пятый! Эмилио — единственный мужчина, с которым я дружу. Он — моё «второе я», думает, как я и… и он всегда придерживается моего мнения, если я его спрашиваю.

В последней фразе Балли забыл цель, с которой начинал свой рассказ и, будучи в прекрасном расположении духа, подавил Эмилио под тяжестью своего превосходства. Последний же не нашёл ничего лучше, чем просто выдавить из себя улыбку.

Потом Эмилио почувствовал, что под этой улыбкой можно легко усмотреть притворство, и для симуляции непринуждённости стал говорить. Развернулась дискуссия, он даже сам не понимал, о чём. Эмилио сказал, что, по-видимому, Стефано идеализирует Анджолину. Тот согласился:

— Речь идёт уже о том, чтобы вылепить одну только её голову, — сказал Балли об Анджолине, как будто та была согласна уже и на большее.

Но Анджолина, не спрашивая мнения Эмилио, пока тот отвлекался на разговоры с Маргаритой, уже согласилась. Она грубо оборвала Эмилио, который попытался вмешаться, воскликнув:

— Я уже согласилась!

Балли поблагодарил её и сказал, что обязательно воспользуется её согласием, только через несколько месяцев, потому что сейчас он слишком занят другой работой. Он посмотрел на неё продолжительно, представляя себе позу, в которой он будет её изображать, и Анджолина покраснела от удовольствия. Эмилио по крайней мере получил товарища по несчастью. Но нет! Маргарита совсем не ревновала и тоже смотрела на Анджолину глазами художника. Она сказала, что у Стефано отлично получится изобразить Анджолину, и стала рассуждать восторженно о том удивительном чувстве, что подарило ей искусство, когда из послушной глины постепенно выходят лицо, выражение, сама жизнь.

Вскоре Балли вновь стал груб:

— Тебя зовут Анджолиной? Какое же ласкательное имя дать твоей статуе? Я назову её Анджолоной, даже Джолоной.

И с этого момента он стал называть её так, с этими длинными-длинными гласными, само презрение звучало в этом имени. Эмилио удивился, что Анджолина совсем не была против своего нового имени; она даже не возмущалась, когда Балли орал его ей в уши, а только смеялась, как будто её щекотали.

На обратном пути Балли запел. Он обладал ровным и очень громким голосом, который он смягчал, меняя его с отличнейшим вкусом. Этот голос не заслуживал того, чтобы им исполняли те вульгарные песенки, которые предпочитал Стефано. В этот вечер он спел им одну из них. Учитывая присутствие дам, он не смог произнести всех слов, но они были и так понятны с помощью хитрости Балли, а точнее выражения егр лица и глаз. Анджолина была очарована.