Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT Страница 11

— Ну что ты говоришь?

— Да, милый шурин, точно так. Без этого правителем не станешь, тем более в комитате, где полно разных национальностей. Правительство отпустит даже средства для твоей газеты и она начнет действовать. На комитетских собраниях ты станешь произносить громовые речи против не-венгерцев, а газета будет повторять их письменно. Причины не окажется, найдете причину, а редактор, обведя красным карандашом эти статьи, отошлет их в правительство, чтобы там видели, как вы усердно трудитесь на благо венгерской государственности и будете трудиться до тех пор, пока не заметите вдруг, что там, где царил мир, теперь все перевернулось вверх тормашками. Так вот для этого я не гожусь, тут нужен ретивый молодой человек. Но если ты желаешь мне добра, то найди подходящую партию.

— Ладно, как только попадется лакомый кусочек, сразу сообщу тебе. Твой папенька говорил мне об этом, и я понял так, что он уже сам нашел для тебя невесту. Но теперь проводи-ка меня к портному, пойду закажу себе парадную венгерку. А то что, забыл уже Розалию Велкович?

— Тогда это мне еще годилось, — долгов было поменьше. А сейчас я увяз по уши. Теперь надо поймать рыбку покрупнее.

— Смотри, шурин, так до акулы дойдешь, а они не водятся ни в Тисе, ни в Дунае.

За веселой болтовней дошли они до Грюнбаума и Вайнера, которые сняли мерку с новоиспеченного губернатора, потом заглянули к торговцу Бирнеру и заказали шампанское для торжеств. Договорились на пятидесяти бутылках французского и четырехстах пятидесяти бутылках венгерского шампанского.

— Но чтоб этикетки на всех были одинаковые, — распорядился губернатор, — поняли меня? Фери Ности одобрительно кивнул, а лицо Бирнера расплылось в широкой улыбке.

— Ну, конечно. Очень даже понял, ваше высокоблагородие, будьте совершенно спокойны — на всех бутылках будут одинаковые этикетки «Moet Chandon».

— К черту, Бирнер, — возмущенно перебил его Ности, — зять сказал вовсе не в таком смысле! Напротив, пусть и на французском шампанском будут венгерские этикетки.

— Как прикажете! — поклонился господин Бирнер. Коперецкий толкнул Фери в бок и заговорил по-словацки, как и всегда в критические минуты жизни:

— Чо робиш? Чи си сблазнил? (Что ты делаешь? С ума сошел?) Но Фери объяснил ему все уже на улице.

— Это ты сошел с ума, милый мой зять. Видишь, в чем разница? Словацкий барин жульничает, как ты, а венгерский — как я. Если вдруг о твоем распоряжении узнают (а ведь все всегда узнается), ты бы навеки опозорился в Бонтойском комитате. А если выплывет наружу мое распоряжение, то есть что ты велел наклеить венгерские этикетки на французское шампанское, тогда тебя будут приветствовать как тороватого барина и патриота. И вместе с тем ты так и так достигаешь своей цели: ты их обманешь. Гурманы, сидящие во главе стола, будут пить французское шампанское, а те, что рангом пониже, будут прихлебывать шампанское венгерского производства. Коперецкому понравились такие хитроумные рассуждения.

— Гм. Это ты ловко придумал. Может статься, ты прав. Спасибо за предупреждение. Я не так самолюбив и не так глуп, чтобы не знать, какой я осел. Знаю и чувствую свою ослиную сущность, и это мое превосходное качество, посмотришь, оно еще поднимет меня выше всех губернаторов. Не бойся, со мной твой отец не ударит в грязь лицом. Но умный человек мне нужен во что бы то ни стало. Будь у меня смышленый секретарь, я преотлично справился бы со своей должностью. Можно было бы великолепно поделить обязанности — я командую, это я умею, а секретарь знает законы и все прочее. Можешь ты найти мне подходящего малого?

— Займусь этим.

— Спасибо, шурин, очень обяжешь меня, особенно если поторопишься — министр хочет, чтобы я как можно скорее занял свое кресло. Он возлагает на меня большие надежды, — добавил Коперецкий не без гордости. — Короче говоря, я не решаюсь откладывать день своего вступления в должность, тем более что все необходимое для Бонто у меня уже готово. Надо достать еще только орлиное перо да гусиное перо — секретаря. Орлиное мы можем купить по дороге.

— А о гусином я позабочусь. Дня через три-четыре оно будет у тебя.

Ности взялся за это дело не без задней мысли: у него возникла вдруг дьявольская идея, и трудно сказать, черт ли ее нашептал или тот мальчонка со стрелой, который до свержения олимпийских властей почитался богом, да и с тех пор продолжает властвовать, — остальные-то, что были постарше, все уже исчезли, а он, малыш, распоряжается и поныне.

«Бедная моя сестреночка, — бормотал про себя Фери, принимая решение, — почему бы не осчастливить ее?»

И на другой день утром, выйдя из дому, он заглянул в соседний трактирчик «Цинкотская чаша». Сюда заходил он обычно, когда у него не было денег и хотелось покутить. Элегантному баричу здесь всегда отпускали в долг.

Трактирщица, чинная старуха, приветствовала его очень ласково, так как давно не видела.

— Корнель дома? — спросил он.

Корнель, сын трактирщицы, был однокашником Ности, затем они вместе служили вольноопределяющимися и, кроме того… но это уже не всем положено знать.

— Нету, милый барич, нету его, — ответила благообразная старушка, — он в конторе у присяжного…

— А как вы чувствуете себя, дорогая тетушка Малинка?

— Спасибо на добром слове. Что передать ему, когда он' вернется?

— Что я ждал его и у меня к нему важное дело.

— Хорошее или плохое? — спросила старуха, глядя на него с тревогой.

— Хорошее, — ответил Ности.

— Я, прошу прощения, потому спросила, что очень уж он печальный ходит, боюсь, добром это не кончится. Мучается он, гложет его какой-то тайный недуг, уж я его даже от дурного ветерка ограждаю, не то что от дурной вести. Как гляну на него, сердце так и сжимается…

— Может быть, я его вылечу, — загадочно улыбнулся Ности. — Скажите ему, тетушка, что я зайду после обеда, пускай подождет меня.

Фери догадывался, какой у Корнеля недуг. Несколько лет назад, когда полк стоял еще и Пеште, они вместе служили вольноопределяющимися. «Цинкотская чаша» уже и в ту пору славилась своей кухней, говорили, что только «Чубучок» может с ней равняться. И было тогда заведено, — впрочем, обычай этот и теперь еще не вышел из моды, — что девиц из лучших семейств после окончания Sacre-coeur. посылали для завершения воспитания в какой-нибудь ресторан, славившийся своей кухней. Там они несколько месяцев толклись на кухне в обеденные часы, дабы подглядеть ее чудесные тайны. Ведь в священном супружестве поцелуи привлекательны только вначале, но хороший стол — вечная скрепка между мужем и женой. Разводятся, как известно, с постелью да со столом. С постелью еще можно развестись, но со столом — очень уж горестно.

Так как «Цинкотская чаша» была на их улице, Вильма ходила туда учиться стряпать. Поначалу без охоты, а потом с настоящим увлечением. Сын трактирщицы, красивый, стройный, белокурый юноша, вернувшись домой голодный, то и дело заглядывал на кухню, чтобы украсть блин прямо с пылу, с жару. Так он вкуснее всего. Однако, прибегая обедать после учений,) вольноопределяющийся Корнель Малинка был только голоден, но никак не слеп (более того, у него были красивые мечтательные глаза), так что он быстро заметил сновавшую по кухне девушку. Маменька поспешно представила ей сына, он беседовал с ней о том, о сем и вскоре из многочисленных яств на кухне самым лакомым кусочком стал считать юную Вильму; не будем скрывать, что девочка тоже не осталась холодна к нему. Здесь, возле огня, который трещал и пылал и на котором все варилось и жарилось, быстро закипели и их чувства, да так, что стало им тесно на кухне. Каждый раз, как Вильма шла гулять со своим братом, подстерегавший их из окна Корнель Малинка присоединялся к ним, и они вместе бродили по городу.

Фери Ности любил свою сестренку, к тому же она не раз помогала ему выбираться из небольших финансовых затруднений, поэтому он с братской нежностью закрывал глаза на завязывавшиеся отношения. Более того, позже, когда Вильма уже закончила учение в «Цинкотской чаше», а Малинке все еще не удавалось проникнуть в салон спесивого Ности, снисходительный братец служил почтальоном между влюбленными.

Зачем они писали друг другу и на что надеялись, один бог ведает (впрочем, любовь охотней всего питается безнадежностью). Встречались они без его ведома или нет, Фери это не больно занимало. Он был достаточно поверхностный и легкомысленный, чтобы не обращать на это внимания. Год спустя обоим молодым людям присвоили звание подпоручика. Ности вместе с полком уехал в Тренчен, Малинка же не остался в армии, а поступил на службу к присяжному поверенному, чтобы как можно скорее сдать экзамен и в одно прекрасное утро предстать перед стариком Ности в качестве знаменитого адвоката. О, сколько мечтал он об этом, разбирая всевозможные бумаги!